- Здравствуйте выздоравливающие.
- И вам здрасте.
- А кто тут у вас Шестерня?
Мы переглянулись.
- Да нет у нас такого, может правда новенький.
- Ну как так нет? Вот записано: -«Михаил Иванович Метляев, Шестерня».
- Вот заразы, и сюда кличку прилепили.
- А, так это Вы? Ну что же вы молчите? Я по направлению редакции, о вас статью написать, а вы скрываетесь.
- Я не скрываюсь. Просто думал, что здесь-то, в больнице, меня деревенские клички не достанут. Ан нет, и здесь по-простому кличут.
Шестернёй сказался мужичок, лет под пятьдесят. Его буквально вчера перевели из ожоговой реанимации. Мы ещё не успели его расспросить что, да как. Единственное что мы узнали о нём, что зовут его Михаил, он простоват в общении, сам из деревни и пострадал на пожаре дома. И тут оказывается, что он ещё и герой. В газету про него писать будут.
Те кто покрепче из нас шестерых, принесли табуретку журналисту и сами устроились на соседних кроватях.
Но тут в палату ворвалась наша фурия. Она чуть не за шиворот схватила писаку и вытолкала за дверь, которая с шумом за ними захлопнулась. Из коридора донёсся громовой голос Валентины Сергеевны.
- Мы человека с того света только достали, а этот у нас уже тут как тут. Нарисовался не сотрёшь. Завтра приходи. Сегодня дай мужичку отлежаться, в себя прийти. Нельзя его волновать.
Её громкий голос стал доносится тише, и вскоре, затих за дверью отделения.
Сама Валентина Сергеевна была с виду устрашающая. Под два метра ростом, широкая кость и под сто пятьдесят кило весом. Голос – Шаляпинский бас. Но руки!!! На эти руки молятся все пациенты. Она хоть и врач, но никогда не доверяет медсёстрам самим делать перевязки тяжёлым больным. Эти руки, которые на первый взгляд могут убить, на деле оказываются руками Мамы. Нежные и чуткие. Тихим и ровным голосом она рассказывает, что делает. Как и снимает бинты и повязки, как наносит лекарство. Можно даже не смотреть. Со слов всё ясно. Голос так завораживает что почти не чувствуешь боли. Мы все прошли через её руки. Все её знаем и любим. И если услышали где в отделении её громкий бас, то значит произошло что-то серьёзное.
Так вот и сейчас, она с шумом вывела журналиста. Значит нашему Михаилу ещё не разрешено общение. Те, кто успели устроится на соседних кроватях, неохотно отправились по своим местам.
- Слышь, Миша. А чего это он Шестернёй тебя обозвал. Ты же Метляев. Вот и здесь так написано.
- Да так все в деревне кличут, вот и он назвал.
- Ну деревня просто так не назовёт, что-то здесь кроется.
- Та смешно, право слово.
- Ну расскажи, чего ты? Хотя нет, если больно, то не надо. Лежи. Вон как за тебя наша Валюша заступилась. Журналюгу взашей выгнала.
- То давняя и длинная история.
- Ну так ты не спеша. Мы здесь никуда не торопимся.
- Да неудобно.
- Во заинтриговал. То длинно, то неудобно. Только уж если тяжело станет, то ты замолкай. Тебе ещё нельзя перетруждаться.
- Началось всё это очень давно. Лет так с тридцать назад. Село наше называется «Болтуново». Вот и живут одни болтуны. Где бы что не случилось, месяц будут обсуждать и сразу клички придумывают. Само село маленькое, не более двадцати дворов было. Это сейчас уже на пять улиц. А тогда чтобы в школу попасть, надо было поле перейти, на остановке автобуса дождаться и на нём уже доехать до соседнего села. Оно конечно и пешком можно, только мост через реку всего один был, а остановка сразу возле моста. Так что хочешь иди, а хочешь едь. Я тогда в десятый класс пошёл, а Надька с Ленкой в шестом были. Вот пришли мы на остановку, стоим, а автобус всё не идёт. Ждали, ждали – нету. Решили пешком идти. Только Ленка портфель на лавку положила, хвать Надьку за руку, говорит: - «Мы на минутку». – И сами за остановку, шмыг. Только Надькины красные туфельки в траве замелькали. Надо сказать, что остановка была железная, давно не крашенная и почти вся разломана. По низу кто-то кусок железа уже оторвал. И вот вижу, девчонки за остановку забежали и присели значит, по-маленькому. Ленка так та с боку, а Надя прямо на против этой дырки получилась. Только и видна белая попа, да красные туфельки. А тут и автобус подкатил. И все в окно на эту попу-то и уставились. Не выдержал я, жалко стало девчонку. Снял пиджак да и прикрыл эту дырку в железе.
С тех пор за мной кличка закрепилась – «Кавалер», а за Надькой – «ссыкуха». Обидно конечно, но сама виновата. Как бы там не спешила, нужно смотреть где трусы снимаешь.
- Ну ты Иваныч в эту попу-то и влюбился.
- Да нет. То ещё детство было. Когда Надьке рассказали, что и как было, то она со мной и в школу-то не ходила. Стеснялась. Раньше уезжала или пешком шла. Потом я на курсы, да в армию на два года.
- И чего?
- Да не торопи ты. Видишь человеку тяжело. Дай отдышаться.
- Ты это, Иваныч, если устал, то давай до завтра. Потом расскажешь.
- Вроде ничего, попустило. Чешется всё. – Чешется – это значит заживает. Хорошо.
- Ну так вот. Ушёл в армию «кавалером», а Надя так и осталась со своим обидным прозвищем. Прошло время. Вернулся я. Иду по улице с чемоданом, а на встречу мне такая деваха. Глаза отвести не могу. Так и встал как вкопанный. Я на неё смотрю, а она на меня. Потом узнала меня, глаза отвела, засмущалась, отвернулась и убежать хотела. Схватил за плечи. К себе притянул, а она так и обмерла вся. Набрался храбрости и в щёчку поцеловал, а потом в сельсовет повёл.
- Расписывайте, - говорю немедля.
- Ты что, -говорят, - кому она нужна, это ж Надька – ссыкуха. Дурак ты.
Тут то и я её узнал. Тот случай вспомнился. Попа её белая да туфли красные.
Смотрю моя Надежда на меня огромными глазами от ужаса смотрит. Думает раз вспомнил, то сразу и бросит. А я:
- Нет, - ору, - расписывайте.
- Всё-таки подцепила она тебя своим основанием.
- Оно может и так. Два года армии, женщин и не видели. Служил-то в Сибири, на точке. А тут такая картина воспоминаний. В сельсовете тоже не дураки. Говорят, что уборочная идёт. Страда. Вот закончится всё, тогда и распишем, а у вас будет время подумать.
Я документы то сдал. Председателю доложил о возвращении, а на утро уже на комбайне выехал. То одно поле, то другое. Мамке то я сразу о своём намере жениться сказал, она только головой покачала. В поле ко мне Наденька каждый день прибегала. То молочка принесёт, то просто на комбайне со мной катается. Она ведь только десятый окончила. Отличница. Поступать хотела, а как меня увидела, так и бегает за мной да за комбайном. Мы же и днём и ночью на уборке. Я-то с армии привычен не спать. Да денег на свадьбу подзаработать надо. Ох!
- Ты помолчи. Устал ведь.
Это да. Шкуру тянет по всюду, да рёбра болят. Мне хоть легче стало, когда врачиха сказала, что моя Кукурудза жива. Думал с ума сойду. Вдруг с ней что?
- Как ты говоришь?
-Чего?
- Ну Кукурузой что-то назвал.
- А это! Я так свою Надюшу зову. Это другая история. Только не кукуруза, а Кукурудза.
- Интересно ты рассказываешь. Познакомь нас ещё и с Кукурудзой.
- Не с кем знакомить. Тут это. Ну была у моей Надюши такая проблема, чуть что, сразу в туалет по-маленькому. Вот и в этот раз так получилось. Мы тогда кукурузу убирали. Надя со мной, на верху стоит. И вот просит остановить недалеко, возле кустиков. Мы то уже целуемся во всю. Доверяем друг дружке. Остановил. Она в лесопосадку пошла, а я за комбайн. Вдруг слышу кричит истошно и ко мне бежит. Испугался и сам.
Тут надо со слов мужиков рассказать немного.
- Мы только сели перекусить. Газетку расстелили на траве. Огурчик, помидорчик там выложили. Хлеба порезали и тут смотрим, через кусты такая белая попа и прямиком на стол потекло. Ну что тут скажешь? Даже аппетит пропал. Тихо взял качан кукурузы и сунул в трусы да в придачу как шлёпну по этой попе ладонью. Так звонко получилось, а следом такой визг поднялся.
И вот я выхожу из-за комбайна, а из посадки бежит Надя, с приспущенными трусиками да поднятой юбкой. А из трусиков кукуруза торчит прямо как мужское достоинство, да ещё и волосы развеваются, только всё зелёное.
И ко мне. Помог. Убрал. Одел и успокоил. Так нашу свадьбу и назвали – «Кукурудзы женятся». Мы так и стали после свадьбы – Кукурудза Надя и Миша. Только не долго. Всего четыре года.
- А потом что случилось?
- Да ничего. Через год мне Наденька тройню родила. Ещё через три года- вторую тройню. Теперь все нас зовут – «Шестерня».
- Ну насмешил, Иваныч.
- Всё мужики, устал. Давайте завтра договорим.
- Спи. Спи Иваныч. Тебе сил набираться нужно. Завтра и про пожар нам расскажешь.
Утро началось раньше обычного. Сама Валентина Ивановна пришла за Мишей. Его увезли на перевязку. А потом пришла сестричка и собрала все личные вещи и постельное. Мы аж испугались, не случилось ли чего?
Оказалось, что Ивановича переводят в другую палату. Отдельную. С женой. Её тоже перевели из отделения ожоговой реанимации.
А днём в коридоре было шумно. Куча журналистов и отдельные посетители. Один даже, прячась забежал в нашу палату. Мы стали его расспрашивать:
- Что случилось? Опять Шестерня отличился?
- Куда там! Теперь никто не посмеет назвать так Надежду Васильевну и Михаила Ивановича. Как теперь все узнали, семья героев, спасших семью из горящего дома.
- Ну расскажите, как это произошло.
- Да Шестерня, ой простите, Надежда Васильевна как всегда была на комбайне рядом с мужем и увидела зарево над спящей деревней.
Так и оказались раньше всех у горящего дома. Пока все бежали, неси воду и вёдра, Иванович с Васильевной уже вынесли четырёх детей и вывели бабушку. А вот когда забежали опять в дом, Веранда рухнула. Но тут люди и пожарные подоспели и их спасли.
Теперь у нас в отделении мало пахнет лекарствами. Кругом стоят вазы и ведёрки с цветами. Вот такая история длинною в тридцать лет. А шестеро детей по очереди дежурят в палате у родителей. Хорошо, когда любовь родителей отражается и на детях и на окружающих. После такого героического поступка все прозвища и клички отстанут от этой героической семьи. Хотя кто его знает, ведь это село Болтуново.
Удачи всем.