Из мелких приступов одиночества и состоит,
собственно, жизнь… Барт Р.
В деревне Черемшанка у бабки Зои издох цепной пес. Он давно поседел, ослаб зрением, охрип, но службу нес исправно. Слег два дня назад и отказался от еды. Накануне, с вечера бабка Зоя сняла с Тузика цепь, потрепала за холку – пес как будто уснул, а поутру она нашла его спящим вечным сном. Бабка Зоя отдала соседу сотню, чтобы закопал поглубже за околицей, строго наказала соседкам ее не беспокоить в ближайшую неделю, и шестой день справляла порядок.
В первый день она сняла и перестирала шторы, вынесла и перетрясла перину, подушки, одеяла, самотканые дорожки. Во второй и третий день - побелила потолки и стены, подбелила печку, мыла и убирала много. Шкафы двигала сама - упиралась, скользила по полу тапками, кряхтела, сопела, но справилась. На четвертый день бабка Зоя совсем выдохлась - болела спина, ломило руки, но на этот день в ее планы входила не трудоемкая и кропотливая работа. Она весь день просидела за столом - нашептывала сама себе, разводила руками, грозила худым кулачком невидимому собеседнику, и только к глубокой ночи закончила писать в тетрадке по-детски круглыми буквами: «Белье, полотенчики новые -Шурке, швейную машинку, отрез вельвету – Степаниде, бочку – Егоровне, самовар - Егору…».
На пятый день бабка встала пораньше, чтобы успеть на проходящую электричку, уложила в сумку документы на дом, вторые очки, выдворила кота на улицу и отправилась в районный поселок в сорока километрах, к нотариусу - своего нотариуса в деревне не было. Вернулась затемно, уставшая, умылась и легла, долго не могла уснуть - ворочалась, стонала. На шестой день бабка Зоя жгла мусор во дворе, топила баню и мыла крыльцо. Мусором бабка Зоя посчитала семь стопок похвальных грамот местной хлебопекарни, где она трудилась с четырнадцати лет, откуда по старой памяти до самого закрытия к ней бегали пекари за советом. Шестьдесят лет грамоты аккуратно копились в комоде, двадцать лет - пролежали в кладовой тугими перевязанными стопками.
Крыльцо было не крашенным, и мытье требовало много сил. Она скоблила старенькие посеревшие доски тесаком, поливала горячей водой и снова скоблила несколько часов к ряду. По окончанию мероприятия старенькие лиственничные доски зажелтели как новые. Бабка Зоя принесла из кладовой новую, ни разу не постеленную самотканую дорожку, и, покряхтывая, раскатала ее на крыльце. Она очень устала за эти дни - в баню собиралась медленно, но прежде на свободную полку уложила новенький халат, тонкую сорочку, сатиновый бюстгальтер, простые чулки с резинками, тапочки и ситцевую голубую косынку, сверху - бумаги, привезенные от нотариуса, паспорт, трудовую книжку, остатки пенсии. Всякий раз она долго перебирала: то новые сорочки – выбрала розовую, ни разу «не одеванную», с рюшами – правнучка Соня подарила на 8 марта, то новые трусы – долго фыркала, но остановилась на белых, теплых, с начесом. В продаже таких давно не было – невестка привезла из Белоруссии лет пятнадцать назад. Собрала вещи для бани, но прежде подошла к забору:
- Шурка, баню за собой не прикрывайте, за котом моим присмотри, пока Егор не приедет, - и, не дожидаясь ответа, пошла в баню.
Шурку, в ее шестьдесят четыре года, бабка Зоя считала молодухой, а мужа Шурки, Григория, по прозвищу Тальян – «никудышным мужичонкой». Сорок лет они прожили по соседству – у Шурки с Тальяном дети выросли и разъехались, а своей бани отец семейства так и не срубил.
В бане баба Зоя ценила пар. Сегодня она парилась особенно долго, несколько раз заходила в парную, несколько раз обливалась ледяной водой из таза, ворчала на себя за немощь и не промытую спину.
На следующий день Шурка забеспокоилась – во дворе и доме бабки Зои царили темнота и покой: ставни - закрыты, уличный фонарь - погашен. Вдвоем с соседкой Степанидой они прошли через калитку во двор. Дверь в дом была не запертой. Темную комнату наполняла свежесть недавней побелки, тусклый ночник освещал фарфоровых лебедей и танцовщиц, пластиковые корзиночки с розами на комоде, кружевные салфетки на столе, накрахмаленные шторы на окнах. На высокой белоснежной кровати лежала маленькая и умиротворенная старушка, живая и по всему здоровая.
Соседки смущенно стояли в полумраке и не решились включить свет. Они не боялись хозяйку. Бабка Зоя не имела вздорного характера. Безусловное уважение к словам и поступкам старой и мудрой женщины было главной причиной их нерешительности. Много лет она выручала деньгами и продуктами, помогала лечить детей, давала советы, как солить капусту, отучить мужа-пьяницу и печь хлеб, вывести тлю из черемухи и когда высаживать огурцы в грунт, как отвадить полюбовницу, прясть шерсть.
- Девки, не стойте тут. Помирать буду. Шурка, кота до времени к себе забери. Как помру, моим сообщите.
Женщины еще недолго постояли, молча вышли из темного дома. На следующий день вся деревня знала – бабка Зоя помирает. Через пару недель деревня судачила:
- Не встает. Егор, Вера и Валентина приезжали в выходные, уговаривали в город ехать, врачам показаться. Вера плакала, Валентина фельдшера из района привезла, Егор грозился силой в город увезти – ни в какую!
Еще через месяц:
- Шурка со Степанидой вторую неделю по очереди у постели дежурят. Ночью, Шурка думала, бабка отошла - преставилась. Хотела крестик нательный одеть, наклонилась - бабка-то дышит.
Еще через месяц:
- От сердце-то у бабки… Третий месяц без воды и еды лежит. Чем живет? Один Бог ведает.
Три месяца бабка Зоя пролежала в постели без еды и воды. Поднялась всего один раз на втором месяце лежания - зазудела голова. «Как бы пока не помру вшей не расплодить», - подумала бабка Зоя, поднялась с кровати, шатающейся походкой, прошла к зеркалу, большими портняжными ножницами локон за локоном срезала волосы, как захватила ослабевшая рука.
Через три месяца в родительский дом приехала средняя дочь бабки Зои – Полина.
- Теть Шур, я бы и раньше приехала - Наташу прооперировали, Ксюшка - с рук не идет, Мишка – грудной. Наташу неделю назад выписали, Слава отпуск взял, у мальчишек – каникулы, вот только и вырвалась.
Полина приехала с тремя внуками-подростками: младшим сыном и племянниками - сыновьями Егора и Валентины. Дом бабки Зои наполнился шумом и суетой. Первым делом Полина раскрыла ставни, раздвинула шторы. Бабка Зоя лежала на кровати сиреневым надменным скелетом. Вторым - отправила мальчишек колоть дрова, возить воду, топить печку в доме и бане, сама развернула уборку: расплескала по полу ведро воды, отыскала швабру, чтобы собрать тенёты, успевшие за три месяца обтянуть углы, сгребла в таз фарфоровых лебедей и танцовщиц.
-Полинка, не чуди – помереть дай спокойно!, - надменный скелет сидел на кровати, свесив худые ножки и сердито сверкал глазами.
Полина не отреагировала на молнии, уверенно и шумно продолжила уборку. Скелет вернулся в лежачее положение и равнодушно скрестил руки на груди. После бабка Зоя до самого вечера оставалась недвижимой и со стороны казалась, что и вправду померла.
К вечеру на печи пыхтела кастрюля наваристого бульона, распространяя по дому и по двору слюноточивый аромат, в комнате, напротив «умирающей», развернули хозяйский круглый стол, и ровными рядами в шесть рук внуки выстраивали пельмени. Бабка Зоя оставалась безучастной – лежала с закрытыми глазами, скрещенными руками, только что подбородок был задран выше, губы ушли вовнутрь напрягшихся скул, обтянутых кожей.
Полина позвала мать громко, сказала, как отрубила:
- Мама, поднимайтесь, баня готова!
Бабка Зоя не шелохнулась. Полина решительно сняла с кровати, выдернула из пододеяльника и сбросила на пол одеяло, аккуратно потянула подушку из-под головы, вытрясла ее из наволочки, отправила туда же. Бабка Зоя открыла глаза, всхлипывая и давя слезу, протянула жалобно:
-Полька, дай умереть спокойно… , - но Полина была суровой:
-Мама, не пойдете сами, позову внуков - подхватят, унесут, бросят на полку и выскребут. Помрете – чистой.
Бабка Зоя пару раз испуганно хлопнула глазами, поднатужилась и села. Подоспевшая Шурка помогла ей попасть ногами в тапки. Бабка Зоя сверкала глазами и чуть слышно шипела:
- Злыдня, сойди с глаз! Помереть не даст - навязалась на душу!
Подоспевшие внуки подхватили под руки невесомую старушонку и почти на руках унесли в баню. Полина помогла раздеться, подсадила на лавку. Она добрый час терла и обливала водой исхудавшую до скелета мать. Парила не долго, побоялась, что обезвоженная и голодная, бабуля не справится с парными процедурами.
После бани сосед Тальян легко сгреб бабку Зою, укутанную в махровую простыню, в охапку и принес в дом. На стул под бабку Зою положили подушку, под спину – валик из одеяла. Бабка Зоя трясущимися руками вцепилась в кружку с бульоном - пила жадными глотками, отдыхала каждые два-три глотка. После кружки с бульоном и пары «выцыганенных» пельменей бабка Зоя «захмелела». Она раскраснелась, казалось, что худенькая шея едва выдерживает инопланетный череп с синими глазами-блюдцами, с симметричными белыми помпонами по верху –остатками состриженных, распушившихся от мытья, седых волос. Весь вечер она лихо обыгрывала внуков в карты, как сама считала - удачно мухлевала.
На следующий день к бабке Зое привезли врача. За дополнительную порцию бульона несговорчивая старушонка позволила осмотреть себя. Заключение врача было логичным: «Бабушка абсолютно здорова, но крайне истощена».
Полина с внуками прожила в родительском доме все осенние каникулы. После недолгого препирательства бабку Зою усадили в машину и увезли в город – отъедаться под присмотром. Ранней весной бабка Зоя взмолилась: «Полюшка-доченька, отпусти меня, Христа ради, домой – чужие люди за домом смотрют - не порядок. Морковку сажать - время, а я – чуркой лежу. Не могу боле, Полюшка».
В первые выходные бабка Зоя вернулась в Черемшанку. Умерла она во сне через восемь лет в возрасте сто два года. За год до смерти очень ослабла зрением, охрипла, за два дня – отказалась от еды, прилегла с вечера накануне, казалось, уснула, а утром Шурка нашла бабку Зою спящую вечным сном.
