Когда мы впятером выбрались из Зюйда, над городом царила светлая ярко-синяя, как старинная китайская ваза, ночь. Немало нас удивившая. Нам казалось, мир будет ждать нас у входа, как преданный пёс, в том же лазурном состоянии, в каком мы расстались с ним. Но ночь была ещё приятней. Она напоминала о покое, утешала и звала домой. Несомненно, час был поздний. Всё эта возня с террористами, оказывается, отняла уйму времени. Оказывается, мы все ужасно устали и немилосердно зевнули, едва стало возможно допустить хоть какую слабость. А ночь к тому располагала. Такие уж майские ночи. Только королям и золушкам не до сна, а всем прочим…

На свежем воздухе наша солидарность несколько размякла, и, отойдя от здания мюзикла и бурлящей вокруг суеты, все стали прощаться. Тошка жила в паре остановок от Зюйда, но совсем в противоположной от меня стороне. А путь Григория Петровича отклонялся от наших под прямым углом. Музыкант обнимал лиловые соцветья. Я видела, что у него чуть подрагивают руки. И пришло в голову – а сможет ли он играть после пережитого? Сперва спохватилась: что ж я-то вцепилась в сирень? Она же ему предназначена. А потом подумала – не слишком ли тяжко тащить громадный веник в таких трепетных руках? И не подарила. Сунула на прощанье Тошке, шепнула:
– Поставишь дома в вазу, тебя же Роман Борисович проводит.
Роман Борисович молча стоял в стороне и несколько раз бросил на Соля задумчивый взор.

Итак, мы расстались. Это было ужасно кстати. Потому что нам с Солем предполагалось возвращаться домой на автобусе, но совершенно не хотелось ждать его величество в столь позднее и необязательное время. А пришлось бы, если б кто-то навязался в компанию. Мы же помахали всем платочком – и, когда отстучали по ночной росе асфальта звонкие Тошкины каблучки, влажно отшелестели две пары мужских подмёток, пробежали до угла дома и нырнули в темень двора, в гущу кустов. Я уже знала, как всё будет. Слегка закружится голова – и я увижу маренговый мрак улицы и холодное свечение Зюйда уже с высоты.
И вот мы опять летим, держась за руки, и ночь обволакивает нас, как синий гель.
Я дала себе слово: ни о чём не буду спрашивать Соля до самого дома. Чтобы не нарушать ночной полёт над светящимся городом. Ночью летают иначе. Совсем с другими мыслями и чувствами. Во-первых, молчат. Во-вторых, не пытаются что-то разобрать внизу – всё равно не видно. В-третьих, забывают о земле и небе, ибо плывёшь не над землёй и не под небом, а в бескрайнем пространстве, клубящемся огнями, и всё представляется сном. Пронзаешь телом густой и будто вязкий воздух и ощущаешь его течение вдоль рук и ног. И сама себе становишься невидима. Никаких развевающихся волос и платья. Даже Соля словно нет рядом. Хотя, конечно, он есть, ибо кто же тогда влечёт меня за руку? Соль тоже помалкивал. Но не потому, что дал себе слово. А потому что был недоволен и хмурился.

Мы долетели до дому за то самое время, которое понадобилось автобусам для обдумывания вопроса «ехать, не ехать». И когда они окончательно пришли к решению «в парк» – мы уже опускались на лужайку возле стола, и «Мадам Лемуан» мягко пружинила под нами, касаясь последовательно голеней, локтей, а потом щёк.
Можно было посидеть тут, в нашем оазисе, включив настольную лампу – но почему-то захотелось в дом, под защиту стен. Закрыться занавесками, закупориться от внешнего мира – и почувствовать своё узкое пространство – и не более. У нас явно изменилось настроение после Зюйда.
И вот мы сидели в тесной кухне, как в норке, за вечерним чаем с неспешно намазанными бутербродами – и, прожевав первый кусок, я позволила себе подать голос.
– Что ты с ними сделал, Соль?
Соль хмуро уставился в чашку и ответил, только доев бутерброд до конца:
– Да ничего. Просто разложил на атомы. А потом собрал.
Ну, конечно. Как иначе? Мне бы следовало не задавать глупых вопросов. Но я же не знала, где взять умные. И опять спросила:
– А этот, с галстуком… – и не договорила.
Соль мрачно прищурился в угол и заиграл желваками.
– Всё не учтёшь, – промямлил наконец.
– Ты расстроился, что он что-то видел?
– Отчасти. Впрямь какой-то глазастый. Ни одна душа не заметила… Я так надеялся!
Соль вздохнул.
– Что же можно было заметить? – вкрадчиво осведомилась я: меня волновала ситуация, и хотелось хоть немного утешить его.
– Кое-что можно, – уныло изрёк Соль. – Мне же необходима хотя бы доля секунды. Когда люди в стрессе, кто обратил бы внимание?! Но вот видишь – и долю засекли. Один раз – случайность, а два – закономерность. Если только он не блефует, – проговорил Соль с внезапной надеждой в голосе.
– Ну да! – пояснил он, уловив мой недоуменный взгляд, – такое может быть. Один раз возникло подозрение, и тянет проверить. У него неглупое лицо.
– То есть он ничего не видел? – по-прежнему осторожно спросила я. – А что можно видеть?
– Исчезновения. Я рассыпал их, как шелуху по ветру. Надо же было собрать.
– И тот человек подумал сразу на тебя?
– Он же видел, что я с тобой. Ты серьёзная причина.
«Да, – задумалась я, – очень серьёзная».
– Разве ты не сделал бы этого, не будь меня?
Соль грустно прищурился в стену:
– Кто знает? Может, и не сделал бы…
И с укором посмотрел на меня:
– Ты не поймёшь, Таня. Я столько раз был в похожих ситуациях. У меня к этому своё отношение.
Что ж, я понимала и сочувствовала. Всё ж одна мысль не давала мне покоя.
– Скажи, а тот, в зелёном… он же не был террористом. Его-то зачем? Он же сам пострадавший. Ну, испугался…
Соль пожал плечами:
– Наименьшее из зол. Человечество ничего не потеряет. А мне так проще.
Помолчав, печально добавил:
– Это не так легко, Таня. И мне не объяснить. Есть понятие связи. Которое не перешагнёшь.
Я вспомнила женщину возле тела.
– Я понимаю, – сказала я.
И, немного поколебавшись, спросила:
– А восстановить – нельзя?
Соль гневно взглянул на меня и проговорил с расстановкой:
– Я не могу оживлять! Я не Господь Бог! Я такая же тварь, как и ты. Только не человек.
Я задумчиво смотрела на него. Живой взгляд, волевое лицо, взволнованное дыхание…
– Не человек… – повторила растеряно. И в сомнении добавила, – а похож…

***

На следующий день я выключила мобильник и включила Чайковского. Хватит с нас внешнего мира. Опять вдвоём, опять в саду, пока сирень не отцвела. Май не вечен, но ведь вот-вот июнь, со своими цветами и радостями. Впереди лето, впереди счастье… Это неважно, что порой взрываются Зюйды…
– Как тебе показался Роман Борисович? – поинтересовалась я, наливая Солю кофе.
– С удовольствием поговорил с ним, – легко отозвался Соль. – Мне любопытно, ему любопытно…
– А тебе что любопытно?
– Ну, как? Всем хочется знать, что о нём говорят. Я много чего новенького про себя услышал. Сколько всё-таки абсурдов в науке! Просто невыносимо порой!
– И тебе захотелось исправить, – догадалась я.
Соль скромно потупился.
– Пожалуй, я не смогу помочь всесильной науке, – согласился он спустя минуту. – То, что можно просто принять на слово – там необходимо доказывать, а доказывают неуклюже – и годами. Не будешь же каждую мелочь на блюдечке подносить. Но Роману Борисовичу с удовольствием пойду навстречу, если он не будет излишне скептичен. Поглядим.
– Ты предоставишь ему доказательства?
– Нет, факты. Много фактов. Доказательства он найдёт сам. По грибному лесу за руку не водят.
– А он поверит?
– Если человек сам себе докажет – он поверит.
– Интересно, – протянула я, совершенно не сведущая ни в науках, ни в доказательствах.
– Я тебе больше скажу, Таня, – поколебавшись, выдохнул Соль, – мне всегда трудно было устоять перед искушением. Я ведь хорошо знал Михайла Васильича…
– Кого?!
– Ломоносова.
– Что ты говоришь?! – ахнула я, – так значит…
– Да, в какой-то мере. – Соль задумчиво откинулся на спинку стула. – Что мне в нём больше всего нравилось – он не был скептиком. Он не был тем осанистым болваном, какими тогда полна была Академия. Он не боялся невероятного. Он не боялся мысли, которая нарушит его покой.
– Какие у тебя воспоминания!
– Есть что вспомнить, – кивнул Соль и, подпершись на локоть, уставился в окно. – Занятные времена. Впрочем, от костра остались только искры. – Он усмехнулся. – В то время я носил шпагу и букли. Та жизнь была бурной. Меня одолел порыв деятельности. Это со мной случается. Я много путешествовал. А проще сказать – уносил ноги, когда вызывал излишнее внимание.
– И у тебя была жена с высокой напудренной причёской и чёрным сердечком на щеке… – не без иронии изрекла я, верная своей слабости.
– Была. Я был представлен её отцу и танцевал с ней менуэт… Но я не сказал, кто я, и в конце концов пришлось покинуть её… то есть, уведомить о своей смерти… а потом, в Новом Свете была другая жена… В то время достаточно было оказаться в Новом Свете, что бы порвать с прошлым.
– А лицо… У тебя всегда было такое лицо.
– Всегда. Трудно менять привычный облик. Лицо – это не только внешность. Это и внутренняя натура. Каждый хочет оставаться самим собой. Лицо человека складывается всю жизнь. А у меня – и вовсе история Вселенной. Таким оно стало постепенно. За множество жизней.
– Но ведь ты не умирал.
– Я исчезал.
– А старел?
– Старел. Жизнь есть жизнь.

***

Перед сном я всё же позвонила Тошке. А то опять по больницам кинется. Тошка мигом откликнулась, голос показался сдавленным.
– Ты как себя чувствуешь? – забеспокоилась я.
– Нормально, – буркнула Тошка, – могла бы и раньше позвонить! От сирени твоей голова болит, всю ночь не спала.
– Ну, и выставила бы на балкон!
– Тут никакие балконы не помогут.
– Ты переволновалась.
– Ещё бы. Слушай, Татка. Я к тебе завтра с утра приеду. Поговорить надо. Только вот Соль твой там…
– А чем он мешает? Мы же два сапога пара, сама говоришь.
– Ладно. Тогда я к тебе с Романборисычем приеду. А пока ты мне ответь на такой пустяшный вопрос: кто он?
– Роман Борисыч?
– Не глупи! Романборисыч – доктор физико-математических наук. А вот самородок твой – он кто?
– Ага, – догадалась я, – то есть, вы с Роман Борисычем о нём говорили.
– Не то слово! Так я жду ответа. Короткого и точного.
Вот ещё! Короткого и точного!
– Тош! Ты же знаешь, я совершенно не способна на короткие и точные ответы.
– Заюлила! Ну, думай ночь, что завтра врать будешь – и не вздумай наврать!
Тошка всё ещё шутила – потому я особо не заволновалась. Очень мило. Пусть придут с Роман Борисовичем. Они явно стали дружнее. Посидим под «Мадам Лемуан», поедим деликатесы из атомов, коснёмся астрофизики. Соль любит гостей.

И только наутро меня осенило, что всё не так просто, если ради визита маньяк-астрофизик пропускает работу. Впрочем, Соль воспринял новость спокойно.
– Разумеется, – не глядя на меня, пробормотал он, – вопрос должен был возникнуть. Я думаю, в узком кругу это может и не быть секретом. Лишь бы наружу не хлынуло.

***

Соль так и остался в своём ореховом джемпере и, самолично наполняя чашку, облил его молоком. Что не сказалось на его блистательном виде. Встречая у калитки гостей, он был безупречен. А Роман Борисович устал и всклокочен. Это бросалось в глаза, вызывая сочувствие. Но говорило ясно – с такими жертвами без жертвы не уйдёт.
Что ж? Будем искать взаимопонимания.
– Здравствуйте, Таня! – он приложился мне к ручке. – Здравствуйте, Соль! – вгрызся в Соля взглядом.
– Здравствуйте! – радостно пропели мы с Солем, – просим к столу! – и поволокли Роман Борисовича с Тошкой под своды «Мадам Лемуан».
Разумеется, атомное угощение оказалось краше прежнего.
Может быть, до́ктора наук и потрясла бы мадам-лемуанная роскошь и многоярусное изобилие стола с птичкой во главе, но бессонная ночь и нервное состояние сильно зашорили ему глаза. Он и сам в этом признался и просил быть снисходительными – есть он не мог. Тошка ещё чего-то жевала в привычном ритме вечно худеющей девушки, но её поклонник во всё время разговора только вертел в пальцах, то и дело поднося ко рту и на крутом вираже отгоняя обратно, несчастный петрушечный лист и так его истрепал, что подносить ко рту оказалось нечего. Но он этого не заметил и продолжал поступательные и отступательные движения.
– Соль, – начал он, – извините, что я так сходу – и всё ж давайте сразу поговорим. На тяжёлую тему. Я знаю, что вы не хотите её поднимать, но выхода нет. Скажите, нужно ли перечислять примеры, когда вы и… ну, выразимся неточно… привычное поведение окружающей среды, несколько… так сказать… расходятся?
Соль чуть задумался.
– Можете не перечислять. Продолжайте.
Роман Борисович продолжал:
– Вы понимаете, что, когда такое происходит на твоих глазах, сомневаешься в собственном рассудке. Но когда ещё, минимум, двое сообщают похожие наблюдения – сомнения исчезают. Слишком много совпадений. То есть, я делаю выводы, у вас оригинальные свойства. И мне хотелось бы о вас узнать… подробнее. Дело в том, что вчера я начал работу… первые попытки – и результат оказался потрясающ! Вы действительно дали ключ… Кто вы?
Некоторое время Соль молча смотрел на него. Потом тихо спросил:
– А вы не боитесь?
– Чего?
– Узнать.
Тут и Роман Борисович, плотно сжав губы, вбил в Соля взгляд, словно гвоздь.
– Говорите, – прохрипел наконец.
И Соль сказал.

Повисла тишина. Тошка замерла, втянув голову в плечи, и в ужасе глядела на меня.
Соль спокойно произнёс:
– Вы же понимаете, что, заяви вы такое во всеуслышание – вас упекут в жёлтый дом. Послушайте, – с некоторым порывом обратился он к собеседнику, – давайте не выносить сор из избы. Я помогу вам. Вы сделаете замечательные открытия. Ньютон не только яблоком мне обязан. А Галлей! А Циолковский! Но невозможно познать всё разом. Да и не нужно. Всему своё время. Вселенная гармонична. Давайте же заключим союз. А подозрения скоро забудутся.
Роман Борисович долго сидел неподвижно, а потом чуть заметно потряс головой.
– Поздно, – проговорил хрипло, – я уже сообщил о вас коллегам. Они ждут от меня ответа. Есть вещи, о которых невозможно умалчивать.
– Ну, отговоритесь как-нибудь. Ваши подозрения оказались ошибочны.
– Есть ещё ряд причин, который я как учёный… поймите, я не могу. Будь, что будет!
– Зря вы так срываетесь. Для мировой астрофизики куда полезнее будет наш с вами союз, чем шумиха в усладу дуракам.
Роман Борисович убито глядел прямо перед собой.
– Я догадывался, – зазвучал его глухой голос спустя полминуты. – Вы слишком много знаете, слишком свободно оперируете. Слишком логично увязаны факты. Такое придумать немыслимо.
– Да, – вздохнул Соль, – я увлёкся.
– А как вам вчера поступившие новости? – забормотал доктор, – за неделю замечено общее снижение солнечной активности. А вы, Таня Тоне сказала, только неделю же…
– Угу. Всего неделю на Земле, и уже вляпался в дурацкую историю!
– А, к вашему сведению, человек, узнавший вас в Зюйде, дал интервью прессе. И нашлись ещё свидетели. Водитель автобуса. Некоторые пассажиры.
– Если не раздувать огня, – зло процедил Соль, – поговорят, и надоест. Известны же массовые галлюцинации. Имейте в виду: я откровенен только с вами. Я протягиваю вам руку. Другим я буду всё отрицать.
– И ещё, – словно не слыша, говорил Роман Борисович, – вы отличаетесь внешне.
Соль изумлённо на него уставился.
– Это действительно так, – упрямо продолжал доктор, – хотя оно не ярко выражено, не бросается в глаза. Но – неоспоримо. Это заметила Тоня. Заметил я. Григорий Петрович. Все, кого удалось расспросить. Есть нечто неуловимое, что делает вас непохожим на человека. Определить я не могу, но… – Роман Борисович поднял голову и взглянул Солнцу в глаза, – Соль! Я понимаю ваше нежелание выходить из тени, но боюсь, вам не обмануть общество.
Он слегка пожал плечами и промямлил:
– Да и что вы так славы боитесь? Герострат ради неё жизнь и честь отдал.
– Да знал я этого Герострата! – буркнул Соль.

***

Первая ласточка порхнула на третий день. Поначалу невинна и легка, как Божья птичка. По нашей пустынной улице пошли шататься незнакомые личности. Раньше раз в месяц кого занесёт. К примеру, жаждущего единения с природой романтика или заблудшую парочку в поисках соловьиных трелей. А теперь – туда-сюда, туда-сюда! – мимо пройдут, обратно повернут. Гуляют. Не придерёшься. Весёлый месяц, сирень. В первый день я так и подумала – пришли сиренью любоваться. Порадовалась за наш сад, за дедушку: ценят люди его талант и труд! А потом поразмыслила – и впала в печаль. Как же! Нашла одухотворённых эстетов! До истории с Зюйдом нюхали сирень? Мы с Солем накрепко заперли двери и калитку, занавесили окна и отгородились от мира.

Но тихая жизнь всё равно закончилась. К звону цикады привыкаешь. А вот к настойчивому гудению голосов – никак. Заросший травкой пятачок перед домом оказался затоптан. Крыльцо забросано окурками. И ночью, и днём скреблись в дверь, стучали в окна веранды, а звонок мы отключили после первых минут непрерывного трезвона.
– Какой сад дедушка вырастил, сколько городу подарил посадочного материала, сам заботился, ухаживал – никогда никто не заинтересовался – а тут набежали! – пожаловалась я Солю.
Тот вздохнул:
– Дедушка, несомненно, заслужил народную память. Такой сад фору даст ботаническому!
– Оно так и есть, – обрадовано сообщила я, – у дедушки были сорта, которых нет в ботаническом саду, оттуда приходили, просили черенки, и дедушка делился, и рубля не спросил. Такое у него бескорыстное воспитание. Дедушка сам вывел сорт, а это не шутка… Два года, как его нет.
– А мы увековечим его память! – объявил Соль. – Мы сделаем то, чего не догадались отцы города, тем самым совместим два полезных дела.
– Каких?
– Мы установим дедушкин мемориал у нас на фасаде. Возможно, тогда спохватятся, оценят его труд. Заодно отвлечём массы. Подтолкнём помыслы по иному пути. Глядишь, от нас отстанут.
– Думаешь, подействует?
– Попробуем…
И под покровом ночи на стене со стороны улицы появилась чугунная доска с добрым и славным дедушкиным именем, портретом, заслугами и датами жизни.
Мы ждали, как отзовётся в народе. Народ безмолвствовал. То есть – продолжал глухо рокотать под дверями и расшатывать забор. Да и можно ли назвать это народом. Пустые бездельники, которым некуда девать время. Сюда бы настоящих! Таких, как дедушка!
Дедушка, чуть улыбаясь, смотрел на толпу. Нельзя сказать, чтобы его не заметили. Заметили. Из баллончика подрисовали рога.

Спасибо дедушке! Мемориал ему положен уже за то, что в своё время сделал добротный и сплошной забор. Любопытные носы порой возникали над его зубчатым верхом, но в густой листве сирени ничего не увидишь. А лезть в сад всё-таки боялись.

Я позвонила Тошке:
– Ты как там?
– Я-то ничего. Сегодня мы с Романом Борисовичем…
Вот это да! Мы с Романом Борисовичем! Что творится!
…мы с Романом Борисовичем прошлись по набережной. Как хорошо, Татка! Я сто лет вдоль озера не гуляла. Всё что-то шьёшь, плетёшь, по магазинам бегаешь… Такая ширь! Такой закат! – Тошку разобрала романтика.
– Нет, как мы живём?! – захлёбывалась она, –разве так живут?! Разве можно не видеть – как солнце садится!
– А как твоё-то солнце?! – тут же спохватилась она. – Слушай, неужели он вправду солнце?! Я узнала – чуть не померла! Я, знаешь, сама-то – ничего, кроме лужи, не заметила. Только с чужих слов… А лужа – ну, мало ль, померещилось. А тут в Новостях передали…
Мы с Солем телевизор не смотрели. И, похоже, зря. Надо быть в курсе, что там про нас плетут.
– И чего передали?
– Ну, вроде, Соль твой уничтожил группу террористов, за что благодарность выражают, но вообще-то он опасен, поскольку действия его не корректируются, и он не идёт на контакт…
– Чего?! – ужаснулась я.
– Но потом возразили, – щебетала Тошка, – что феноменальные способности явление редкое, и надо усилия приложить, чтобы использовать в целях служения человечеству… Слушай, как вы там вообще держитесь-то? Что у вас происходит? Может, навестить?
– Не надо, Тоша, – хрипло пробормотала я, – не прорвёшься.

***

И всё-таки к нам прорвались. Нет, не Тошка. Пламенный фанат сиреневого сада. Во всяком случае, так назвался прыткий мужчинка, перекинувший ногу через забор.
– В чём дело?! – рыкнул на него Соль, – почему вы нарушаете неприкосновенность территории?!
– Прошу простить, – рассыпался в любезностях ловкий вьюн, перенося вторую ногу, – но я столько наслышан об этом чудесном храме прекрасной Сиринги…
Соль опешил. Я тоже. Про нимфу Сирингу-то я слыхала, но такой оборот по отношению к дедушкиному саду встретила впервые. А гость уже спрыгнул на землю, охорашивая поддёрнутые брюки:
– Я искал ваш адрес! И вот наконец я здесь, в этом оазисе красоты и аромата! Я так благодарен истинному волшебнику, самоотверженному энтузиасту… – далее следовали дедушкины имя-отчество-фамилия. – Я чту и преклоняюсь… как жаль, что не успел лично… – и, не особо церемонясь, фанат резво устремился вглубь сада. Пребывая в некотором смущении, мы не стали его урезонивать: в конце концов, сами вывесили мемориальную доску – а поспешили следом. Он оказался шустр, как таракашка.
Дедушка любил показывать свою коллекцию встречному-поперечному, говорить о ней мог сутками, и у нас вечно разгуливали средь кустов почитатели сирени, так что ничего странного не было в таком визите. После дедушки визиты поубавились, а в принципе я рада была бы сохранять дедушкины традиции. Правда, все предыдущие гости были пожилыми и степенными, а этот какой-то заводной. Не успели мы глазом моргнуть, как он уже стоял у стола на лужайке и стонал, закатывая глаза:
– Боже мой! Что это за сорт?!
– «Мадам Лемуан», – пробурчал Соль, поглядывая исподлобья.
– А вы, как понимаю, потомки и наследники? – переключился гость на нас.
– Да, – сдержано ответил Соль и кивнул на меня, – вот внучка…
Но фанат буравил взглядом только его:
– А вы кем будете?
– Я? Ну… – Соль смешался.
– Пожалуйста, представьтесь!
– Солнцев.
– Как давно вы живёте здесь?
– А причём здесь я? – нахмурился Соль. Поклонник сирени простонал с мольбой:
– Всего пару слов! Скажите, на чём основан ваш метод воздействия на биологическую структуру живого организма? – и он выразительно простёр руку. Мы не сразу разглядели в ней зажатый диктофон.
– Боже мой! – простонал Соль под стать гостю прямо в диктофон, – я так хотел просто спокойно пожить на свете!

Далее никакие вопли гостя о почтении к дедушке не помогли – Соль оказался крут. Он уже мог не маскироваться, и потому на глазах у изумлённой публики любитель сирени плавно приподнялся над землёй, ласточкой порхнул над забором и с хрустом завалился в кустарник на противоположной стороне улицы.
– Нечего цацкаться, – процедило сквозь зубы обозлившееся солнце, – и пусть только кто ещё сунется!
Народ, подсматривающий в щели, разом откатился за ряд ближайших посадок. И вообще, с этого момента стало тихо. Вроде бы, и улица опустела.
– Уф, – вздохнул Соль благодушно, – а я уж собирался над забором молекулярный заслон делать. Не хотелось. Что ж получится? Ни бабочке, ни птичке не залететь?
И несколько дней прошло почти беспечно. Даже новая травка перед крыльцом выросла.

Незаметно май перешёл в июнь, вовсю разгоралось лето, сирень понемногу стала утрачивать свою росистую свежесть, но всё ещё была великолепна. Потом расцветут красные пионы, потом белые, тоже роскошные, но всё это уже будет не то. Тем самозабвенным восторгом, какой вызывает сирень, не воспламенит ни один цветок. Соль так и сказал мне однажды:
– Нельзя прикоснуться к сирени и не обнять её. Как и тебя.

Мы проводили дни под «Мадам Лемуан». И возможно, это были последние счастливые дни. Соль опять повеселел, много болтал и рассказывал, и я, конечно же, притащила в сад тот белый пушистый плед, который так напоминал цветущие кисти вокруг. Соль говорил, мои раскинутые волосы на нём эффектно смотрятся. А по-моему, золотые – ещё эффектней. Вечерами под пледом было уютно и тепло. А днём он служил мягкой подстилкой. И мы жили друг для друга.
В какое-то утро мне пришла в голову мысль, что идиллия в саду прекрасна, но совсем рядом простирает полные воды Снеж, а мы словно забыли о нём. Если даже Тошка, живущая на другом конце города, не ленится догуливать до него с Романом Борисовичем, то уж нам-то – грех!
Соль охотно согласился, обезопасил дом, и мы вышли на улицу. Около дома не было ни души. Я с удовольствием отметила на стене дедушкин мемориал, с которого Соль, разумеется, давно убрал красочные наслоения.
Прогулка была лёгкой и приятной, земля тёплой, трава ласковой. Мне даже захотелось снять туфли, но сделала я это уже на самом берегу, когда мы перешли дамбу и стали спускаться под откос к воде. Она так и тянула ступить в неё, а с прошлого года не испытанное осязание песчаного дна и щекочущих щиколотки волн соблазняло.
– Я пройдусь по воде, – крикнула я Солю, бросая туфли, – подожди меня!
Соль кивнул. Сам он стоял на глинистом уступе над водой и зачаровано смотрел вдаль. Его можно понять. До горизонта светилась озёрная гладь, постепенно меняя цвет от густого маренго под берегом к перламутровому, а там – дымчато сливаясь с небесами. По перламутру рябили солнечные искры. Они вспыхивали и в волосах Соля. Ветер слегка раздувал пряди, живое золото пробегалось по ним. А желтоватые глаза казались суровыми. Наверно, он догадывался, сколь небеспечно будущее.
Но всё ж такого оборота не ожидал.
Помню, я наклонилась к самой воде, рассматривая мальков, когда на дамбе прошуршали шины. Тут идёт дорога, ходит транспорт, ничего неожиданного в этом звуке – но в следующий же момент мне заложило уши, и воду впереди просекла горсть мелких камешков. Гораздо позже я поняла, что это не камешки.
Я разом оглянулась на Соля. Его уже не было на уступе, но я видела его голову и плечи, не заслонённые глиняным наплывом. И потому не особо испугалась.
– Соль! – крикнула растеряно, выбираясь из воды, – что это?!
Он чуть повернул голову и не ответил. Я суетливо и неловко полезла наверх. Соль не протягивал мне руки, и это было странно.
– Что с тобой, Соль? – спросила я, наконец, оказавшись рядом с ним. Янтарные глаза выражали скорбь. Лицо побелело. Он едва приоткрыл губы и обронил глухо:
– Ничего. Сейчас всё пройдёт.
– Что пройдёт?! – ужаснулась я, ничего не понимая.
Он попытался улыбнуться и виновато прошептал:
– Мне нужно время. Всё в порядке. Просто больно.
Ладонями он заслонял живот. Между указательным и средним наливалась красная капля.
Я с отчаяньем схватила его палец и отвела в сторону. И тут же завопила что есть мочи. На белой рубашке виднелось три аккуратных круглых отверстия, из каждого текла красная струйка и капала на брюки.
– Таня, – заговорил Соль уже бодрее, – не пугайся, я же Солнце.
Я разом смолкла. Только уставилась на эти дырки в живом теле и боялась пошевелиться. И действительно – через пару секунд капли прекратились. Потом унялись струйки, чёрные дыры стали сжиматься. Вскоре исчез даже след. В отверстиях ткани проглядывала здоровая кожа. И лицо Соля повеселело, окрасилось привычным цветом, он ободряюще мигнул мне, но продолжал оставаться напряжённым. На моих глазах исчезла кровь, пробитые кружки на белой рубашке затянулись переплетениями нитей, как будто ткань была совершенно новой. И всё прошло, как не бывало! Как в кино. Но дело-то было не в кино. Мы стояли на дамбе над озером, где только что проехала машина.
– Вон она, – кивнул Соль в сторону. В десятке метров поперёк шоссе стояла бежевая иномарка. Зеркальные окна отражали ясное небо в редких облачках.
– Там никого? – тихо спросила я.
– Никого, – успокоил меня Соль невесело. Я прошептала:
– Кто они?
Соль усмехнулся:
– Мстители.
– За Зюйд?
– Угу…
Мимо нёсся автомобиль и сбавил ход, объезжая бежевую. Из окна высунулась разгневанная физиономия:
– Сдурели, что ль? Убирайте свой тарантас!
– Он прав, – заметил Соль, и в следующее мгновение бежевая чуть приподнялась над асфальтом и плавно отправилась на обочину. Яростная рожа приобрела бессмысленное выражение и пропала в окне, автомобиль вильнул, чуть не свалившись с дамбы, и усвистел с явным превышением скорости.

– Нет, Таня, – вздохнул Соль, когда мы вернулись домой, – придётся нам всё же распрощаться с бабочками-птичками. И вообще нужен колпак над всем садом. Потому как с вертолёта тоже можно шарахнуть. И придётся нам сидеть под домашним арестом. Я не могу тобой рисковать.
– Ничего, – как можно беспечнее улыбнулась я, – что может быть лучше нашего сада?
– Так-то так, – промямлим Соль, – но мне хотелось плавать с тобой по озеру, рвать кувшинки в устье реки, погулять по Кусково, сходить в Третьяковку…
– Нам придётся повязать лица, как шахидам, – грустно пошутила я.
На следующий день на странице Яндекса мы прочли: «На шоссе около озера Снеж найдена иномарка, числящаяся в розыске. О пассажирах ничего не известно. Находка оказалась в странной близости от места проживания загадочного г. Солнцева…»
– Понеслось! – выругался Соль. И точно. Вскорости заверещал мобильник.
Я подошла.
– Слышь, ты! – прохрипела трубка, – передай своему хрену, что он пожалеет! Ой, пожалеет!
Не успела я вырубить вызов, как телефон завопил снова, но подоспевший Соль выдернул его из рук.
– Я вас слушаю, – произнёс он, и это оказались единственные слова. Пока Соль не отключил связь, я тревожно наблюдала за его лицом. Из сдержано-сурового оно стало таким, как будто ему прилюдно надавали пощёчин.
– Что? – спросила я тут же. Соль шевельнул желваками и хмыкнул:
– Хотят дружить.

Трели доставали и прежде, потому я периодически телефон вырубала. Но всё же совсем выпасть из жизни мне не хотелось. Могли позвонить родные, Тошка. Теперь же наш номер оседлали насмерть и трезвонили без конца, перебивая друг друга. Пришлось жить без связи. Только порой я сама посылала приветы своим, чтобы не пугались.
– В конце концов, – однажды сказал Соль, – мы можем куда-нибудь переселиться. Хотя бы временно. В другой город. А может, страну. Пока спохватятся, обнаружат…
– Да, – размечталась я, – полетим куда-нибудь в Индию и совьём хижину в корнях старого баньяна… или на Гавайские острова… я никогда не была дальше Московской области.
– Мы так и сделаем, – мягко проговорил Соль, – а сможешь ты без сиреневого сада?
– Сирень скоро отцветёт, – грустно сказала я. – А не могу я без тебя, Соль.

Время от времени я звонила Тошке. На вопрос «как ты там?» немедленно следовала фраза «мы с Романом Борисовичем…»
Роман Борисович, между прочим, пропадал в своей лаборатории. Роман Борисович мутузил солнечные идеи. Иногда Тошка передавала ему трубку, и тот подолгу беседовал с Солем. Однако человечество хотело большего.
«Феномен Солнцева», «Солнцев замышляет глобальный переворот», «Солнцев работает на криминальные структуры» - только и читали мы на Яндексах и Гуглах, только и долетали до нас обрывки радиопередач с соседских участков.

Вечерами мы повадились включать телевизор. Всё ж домашний арест давал себя знать. Не измени мы привычкам, жизнь была бы милее. Но отсюда мы не ждали беды, а любопытство свойственно человеку, даже если он Солнце.
Помню, я отрезала ломтик лимона в чай, и в этот момент диктор произнёс нашумевшую фамилию. Я покосилась на экран, но чай хотелось налить, и, почти не глядя в телевизор, я насыпала в чашку сахар и потащила с плиты чайник кипятка. Пока струя лилась из носика, на краткий миг я подняла взгляд на экран – там плыли пейзажи под чёткий речитатив диктора: «похоже, Солнцев не испытывает угрызений совести, легкомысленно проводя время в развлечениях…» – и в следующий момент я узнала и дедушкин сад, и нашу лужайку. А дальше чайник рухнул, вдребезги разбив фарфоровую чашку. Брызги ошпарили меня и Соля. А мы этого даже не заметили. Мы в ужасе таращились в телевизор.
– О Боже! – то и дело подвывала я, кусая себе пальцы, зажимающие рот, – только не это!
Под снисходительный говорок ведущего весь мир лицезрел садовый топчан с пушистым пледом и наши объятия. Откровенные сцены красочно сменяли одна другую, благо реклама не врёт: современный экран обладает громадным цветовым и пространственным диапазоном.
Помню, когда тему исчерпали, я разразилась жуткими рыданьями, до головной боли, до конвульсий, и это надо было как-то оборвать, и я стремглав выбежала в сад. И тут же воочию узрела лужайку и топчан под «Мадам Лемуан». Желудок резко выхлестнуло, в глотку ударил только что съеденный ужин, так что я едва успела унестись вглубь кустов, где обильно удобрила «Красавицу Нанси».
Спазмы не отступали, меня трясло и выворачивало – и только поработившая головная боль заставила прекратить истошные вопли и перейти на длительное постанывание. Всё в этом мире представлялось отвратительным.
Что было с Солем, я не знаю. Я совсем не помню его. Кажется, я даже его не могла видеть. А может, только кажется. Потому что когда он подсел ко мне с утешениями, я вдруг исполнилась восторженной благодарности. Она охватила меня с не меньшей силой, чем недавняя истерика.
– Не надо, не плачь! Ничего страшного не случилось. Твоего же лица почти не видно! – с тихими увещеваниями поглаживал он меня по плечам, – они же в основном из меня настрогали кадров. А мне – что? – криво усмехнулся он, – я Солнце.
Я быстро взглянула ему в глаза и уронила голову. Он врал.

Лицо… Что лицо? Ужасно даже не лицо… Ужасно, что вообще такое возможно. Что нет защиты. Достанут даже дома.

– Где же, когда я допустил промашку?! – мучился Соль. Он бегал по саду и осматривал кусты, стены и доски забора. – Как же я не сообразил? Ну, конечно…
В развилке ствола аккуратно прицепилась небольшая железка. А за водосточной трубой обнаружилась другая.
– Любитель сирени! – выругался Соль.
Весь следующий день он уныло просидел у стола, подперев ладонью лоб.
– Ну и жизнь в 21 веке! – пробормотал он, когда, отмучившись мигренью, я присела рядом. – Сто раз следовало подумать, прежде чем лезть сюда. Ну, разве могли такие штучки прийти в голову… хотя бы даже в не столь далёкие времена Дмитрия Ивановича?!
– Менделеева? Таблицу, небось, ты ему подсказал? – вяло поинтересовалась я, чтобы что-то спросить. Соль кивнул, по-прежнему уставившись в землю. И верно: кто ж ещё? Говорить не хотелось. От сирени с души воротило. Белую скатерть я сдёрнула со стола и с отвращением засунула в грязное бельё.
К топчану ни один из нас до сих пор не приблизился, словно тот был заражён или заминирован.
– Это мне возмездие за Джордано Бруно, – убитым голосом проговорил Соль. – Не могу простить себе. Рано я подкинул ему идею?!
– Ты не мог спасти? – прошептала я – просто так, чтобы не молчать. Что уж там вспоминать 15-й век, когда свой поколачивает?
– Не мог… – дёрнул уголком рта Соль, – только начни – такое корневище потянешь, что весь лес выворотишь!
Я подумала о том, что когда в жизни обрублены корни, совсем не трудно взойти на костёр. Обрубать их общество умело во все времена.

– Полетели на Гавайи! – сказал Соль через два дня. Эти два дня мы так и просидели каждый в своём углу.
– Полетели! – повторил Соль, и в голосе прозвучало вдохновение. И лицо вспыхнуло прежней бесподобной улыбкой:
– По пути навестим Индию, Индонезию и осядем где-нибудь на коралловом атолле. Там всё забудется. Там не будет «Мадам Лемуан».

И мы, несомненно, полетели бы, не случись следом ещё событие.
..............................................................................................................