В дверь забарабанили с такой силой, что мы проснулись. Ранним утром приносящий забвение сон прерывать совершенно не хотелось.
– Неужели опять к дому подобрались? – зло проворчал Соль, выбираясь из постели, – сейчас они у меня получат!
Но это оказались не гангстеры и не поклонники сирени – на крыльце стоял Роман Борисович. Растрёпанный и серо-зелёный. Соль опешил и торопливо впустил его в дом:
– Проходите, пожалуйста, – приветствовал смущённо.
– Здравствуйте, Соль, – мёртвым голосом проговорил Роман Борисович и смолк.
– Присаживайтесь. Что-то случилось?
– Соль, – не присев, медленно заговорил доктор, – я пришёл просить вас о помощи… а какой – решать вам. Я только умоляю вас… – тут доктор зажмурился и зажал кулаком рот.
Соль помрачнел.
– Говорите, – потребовал строго.
Роман Борисович перевёл дыхание и прямо взглянул ему в глаза. Он сказал, и я вскрикнула. Сразу смешными и незначительными показались мои недавние переживания.
– Дело в том, что Тонечку… – тут он всё же не сумел сдержаться, рыдание прорвалось, но только на секунду, – Тонечка заложница, а к вам требование – исполнять определённые указания и, прежде всего, быть на связи.
Соль, молча, опустил голову. Только через несколько секунд зубы ощерились в жёсткой усмешке:
– Что может быть безумнее? Приказывать солнцу!
Потом он посмотрел на меня и тихо попросил:
– Таня, включи телефон.
Роман Борисович со всхлипом бросился к нему:
– Соль! Вы что-то можете?! Ведь они её там держат… и неизвестно, что… ведь они не отпустят её!
Соль повернул к нему голову и сказал спокойно:
– Не отвлекайте, доктор. Мне нужен контакт.

Контакт тут же подал руку бодрой мелодией. Не совсем контакт – но именно его потянул Соль как нитку и стал накручивать клубок.
Я смотрела на него – и чувствовала, как он тянет. Как напрягаются нервы и мышцы, и весь его земной организм.
Это было огромное корневище. Таких спрутов Соль, похоже, ещё не видывал. Позже я догадалась: первой мыслью его было уронить ниточный корешок в землю и кончиком сандалия аккуратно заровнять сверху. Но он посмотрел на меня…

Был некий смысл в этом его правиле. Пусть я не понимала. Соль не ломал эпоху. Соль не нарушал. Это подвластный ему мир – а значит, и его жизнь. И не только его. И не только та, что здесь. Именно тогда определилась наша судьба. Но я этого ещё не знала. Я только боялась за Тошку.

Звонок был коротким, голос абонента подчёркнуто вежливым. А под конец ласковым и даже компанейским.
– Правильно, – слышался из трубки мягкий рокот с потягивающими нотками, словно на том конце глотнули сгущёнки, – мы поймём друг друга. Вы же хотите видеть ваших девочек живыми и здоровыми. Вы только вообразите себе…
Далее следовали выразительные описания человеческих мук. Соль поспешил оборвать:
– Мы договорились, так что это излишне.
– Вот и молодцом! – так вся и засочилась через телефон сладкая улыбка, – а то и фильмец позанятней можно прокрутить. На первый раз пожалели девочку…
Соль стиснул челюсти.
– Итак, – потребовал голос, – что вы сейчас сделаете?
– Отправлюсь в указанный пункт…

Соль немного помедлил. И затем речь его зазвучала мягко:
– Я только хочу напомнить, что в эту минуту вы не по назначению используете посланный дар. Бьёте из пушки по воробьям. К сожалению, так происходило и со всеми дарами. Я мог бы много доброго совершить для человечества.
Голос перестал напоминать суфле в шоколаде и резко перешёл на «ты»:
– На пенсии будешь рассуждать о добре и зле! Положение щас у тебя не то! Делай, что говорят, понял?!
Соль снисходительно пожал плечами:
– Понял.
И абонент опять заблагоухал ванилью:
– Отлично. Прошу на выход, вас ждёт машина.
Я глянула с веранды – машина и впрямь стояла перед домом.
– Ты действительно едешь?! – кинулась я к Солю, – что же будет?!
Соль только подмигнул рыжим глазом и, потрепав меня по затылку, рассмеялся:
– Не грусти, Танюша! Справимся. Я солнце!
Слишком весело. А всё, что слишком – от лукавого. Потому мне оно не понравилось.
– Возьми меня с собой!
– Ну, уж нет! – немедленно рассердился Соль. А, рассердившись, возьми да обмолвись:
– Пока я жив, ты моя синяя птица в золотой клетке.
А я вспомнила чёрные дырки.

На просьбу Романа Борисовича Соль даже не оглянулся и решительно вышел в двери. Мы с доктором наблюдали, как он сел в невзрачную зеленоватую шкоду, которая тут же, подняв на нашей улице облака пыли и газа, рванула с места. И всё.

Как только Соль скрылся, оба забегали по дому, тыкаясь в углы и не зная, что делать. Потом до меня дошло, что надо включить телевизор. Припали к экрану. А там шли привычные программы. Сколько не переключай туда-сюда.
– Ерунда! – воскликнул Роман Борисович, – я должен идти, Таня. Может быть, там, на месте, что-то прояснится…
– Вы не выйдете отсюда, - сказала я.
– Почему?
– Молекулярная завеса.
– Как это?! – изумился доктор и широким шагом отправился на веранду. Дверь оказалась не заперта. Даже щель виднелась.
– Открыто! – пророкотал Роман Борисович и дёрнул дверь. С таким же успехом можно было дёргать за ногу египетский сфинкс.

В тоске ожидания мы поведали друг другу немногие подробности. Я про молекулярные изменения, а доктор – про Тошку.
– Понимаете, Таня, – то и дело ломал он себе череп сухими костлявыми пальцами, – ещё вчера я был счастливейшим человеком. И одна минута всё убила! – сжал пальцы, аж щёлкнули. – Зачем мы вышли на эту нелепую прогулку? Это я! Я предложил! Меня они даже не захватили, я им не нужен. Просто что-то укололо… Потом вижу – сижу на лавке под этим дурацким грибом… и сразу ко мне подошёл человек… – голос доктора начал накаляться и перешёл в рык, – такой неинтересный человечишка! С такой гнусной рожей! И он сказал… – Роман Борисович задохся.

На экране известный юморист травил неизвестные анекдоты.
И шкода цвета плесени неизвестно где, неизвестно куда увозила моё солнце.

– И я не поверил! – всё бормотал Роман Борисович, – я решил, просто на испуг берут… Я решил, Тоню найду… И даже – что она, может быть, дома… Что мне всё показалось… И это просто случайно со мной. Обморок. А кто-то узнал, воспользовался… Мало ли прохвостов! А потом на сотовый позвонили… и я всё не верил… и тогда Тонечка… сама… и она спокойно так сказала, только голос испуганный… что она не понимает, где… а потом мужской голос… что если через сутки…
Внезапно юмориста оборвал строгий голос диктора, и картина экрана сменилась: «Экстренное сообщение! Только что из достоверных источников получены поразительные сведения: здание областного филиала организации Грейпфрут более не существует. Подробнее сказать о чрезвычайном событии в настоящий момент не представляется возможным. Можно лишь с уверенностью отметить, что место, прежде занимаемое многоэтажным строением, не имеет следов каких либо разрушений и внешне напоминает карьер для закладки фундамента. Абсолютно без фундамента. О людях, находившихся в здании, пока ничего не известно».
Мы с Романом Борисовичем ошалело переглянулись и впились в экран, бормоча наперебой:
– Ничего себе!
– Как это?!
– Может, как-то связано?
– При чём здесь филиал?
Но оба уже гнули личную тему:
– Наверно, знает, что делает…
– Конечно, не просто так…
То же самое пришло на ум и выступающим по телевидению. Мрачный стиль сообщения сменился суетой передачи с места происшествия.
Перед нами простирались рука репортёра, далее безмятежная равнина, чистая, как подготовленный к решающему матчу стадион.
– Вот здесь, – удручённо вещал репортёр, – час назад стояло исчезнувшее здание. В последнее время мы перестали удивляться парадоксальным явлениям. Как-то объяснить это не берусь, но приходят на память некоторые феномены. Стоит затронуть, например, недавние события в мюзикле «Зюйд», такую личность, как небезызвестный господин Солнцев…
– Боже мой! – заметался по комнате Роман Борисович. А я, наоборот, вдавилась в стул перед экраном. А потом стадион как рукой сняло. Запел Басков.
– Роман Борисович, – повернулась я к безутешному гостю, – наверно, вы раскаиваетесь, что не согласились с Солем.
– Таня, – больным голосом проговорил доктор, разом останавливаясь передо мной, – я не мог согласиться. Как же вы не понимаете?! Да и не во мне дело. Ему следовало быть аккуратней.
Я покачала головой:
– Вы заметили? Он добрый человек… то есть, солнце. Он доверчив. Ему труднее, чем нам. Он только неделю живёт в 21 веке.
– Так-то, так, – сердито пробубнил Роман Борисович, – но прежде чем отправляться на Землю, не мешало бы лучше изучить своих подопечных… Впрочем, – вздохнул он, – я говорю ерунду…
– Вот-вот, – само собой вырвалось у меня. Доктор не обратил внимания. Он всё маячил по комнате и тискал пальцами лоб.
– Странно, – пробормотал наконец. – Фокусник. Авантюрист. Вот как раньше, скажем, в моё детство, трактовали бы его действия. Глазам бы не верили. А сейчас – я не знаю, кто как – но я верю, что он солнце!
– Конечно, он солнце, Роман Борисович! Как можно сомневаться!?
– Вы – другое дело. Вам нечего сомневаться.

В возникшую тишину врезался телефонный марш. Я дёрнулась так, что подо мной подпрыгнул стул. А когда схватила мобильник, лишилась речи: на дисплее высветился Тошкин номер.
– Татка… – услышала я её растерянный голос, – это я, Тат…
– Ты где?! – заорала я, едва прорвавшись сквозь немоту.
– Я дома, – еле слышно пролепетала Тошка.
– Что с тобой?!
– Ничего, вроде. Всё на месте.
– А как ты попала…
– В окно, Татка! – прошептала Тошка заплетающимся языком. – Я, представляешь, Татка – летела. Прямо над крышами!
– А Соль?! – вскрикнула я, – где Соль?!
– Я не видала...
– Господи! Тошка! – простонала я, – сиди дома, не высовывайся. Запрись на все замки.
– Как – запрись на все замки?! – завопил у меня над ухом Роман Борисович, – а я… Тонечка! – вырвал он у меня телефон, – я сейчас приду! Но больше никому не открывай!
И, что-то прохрипев мне напоследок, доктор устремился в двери. За стёклами веранды мелькнула его лысина, а дверь, хлопнув, с размаху опять раскрылась. И я высунулась в неё, соображая, как мне быть. Бежать к Тошке, искать Соля или ждать тут. За дверью виднелась всё та же улица с аллеей каштанов, не было ни души. Я стояла на крыльце и раздумывала, и понемногу до меня стало доходить, что произошло. Нет молекулярной защиты! Может, Соль забыл впопыхах? Да нет, не забыл. Почему-либо убрал? Ему виднее же…
А потом я вспомнила про птицу в клетке. Шарахнуло страхом – но тут же отпустило: я вспомнила так же и про зажившие на моих глазах раны. Соль не умрёт! Он в трудной ситуации – но он жив. Снял завесу? Наверно, мешает. Наверно, обстоятельства хуже, чем он ожидал… Но умереть Соль не может! Нет!
И я продолжала сидеть у телевизора, жадно ловя все мелькающие новости. Порой в нём что-то играло и плясало – я не замечала ничего: ждала.

И дождалась. Сводка новостей была пёстрой, и я старательно просматривала всякие результаты тренировочных матчей, планы строительства и участие в форумах, пока диктор не объявил:
– На н-ской улице в результате потери управления автомобиль марки «шкода» выбросило на пешеходную часть и смяло об угол дома. По счастью прохожие не пострадали. Водитель и пассажиры, находившиеся в салоне, погибли. Комиссия по расследованию приступила к работе. Опознать пока удалось только одно тело. Им оказался господин Солнцев, о котором наши зрители уже имеют некоторое представление…

Я долго не могла понять, что же я услышала. Так и сидела, уставившись в экран. Всё тужилась осознать, а никак не получалось, и оттого где-то далеко-далеко пошёл нарастать тихий звон. Я старалась уловить его, а он то исчезал, то нарастал, а то казался тихой музыкой, или представлялась журчащая вода, может из крана, а может, по дну оврага… Там в овраге среди камешков бежит ручей, и в полдень изгибы струй блестят на солнце… Да, на солнце… При чём здесь солнце? Что же там сейчас говорил этот диктор?
Диктор смолк, и на мгновение в экране возникло неподвижное лицо Соля. Лоб вместо золотой пряди пересекала неровная полоса такого же цвета, как подаренное платье. Правый глаз был открыт, левый закрыт. И я смотрела. И всё равно не понимала. А музыка звенела, звенела! Или ручей? Ручей с Гавайских островов…

По счастью, любимая рука легла мне на плечо раньше, чем я поняла. Позади стоял Соль. Очень печальный. Все последние дни он был печальным. Но сейчас – ещё печальнее.
– Прости, – сказал он, – я раньше не успел…
И разом все гавайские ручьи повернули русла и двинули вспять. На иссохшие земли пустынь рухнула Ниагара. Я ткнулась Солю в живот, и меня заколотило в рыданиях. Соль гладил меня по голове, а я чувствовала – трясётся пол, и разъезжаются стены – и ничего не могла поделать.
Соль утешал, я плакала.
Тем сильней, чем больше утешал. Чтобы на всю жизнь выплакаться. Чтобы никогда уже не плакать.
Ниагара слишком серьёзная стихия: ухнет – так уж ухнет!
– Таня, – наконец проговорил Соль, – возьми себя в руки. Не время слёз. Время испытаний.
– Ты жив! – хлестало из меня месиво слёз и слов. И в самом деле: какие испытания?! Соль рядом!
– Меня не будет рядом, – внятно сказал Соль. Его я не могла не услышать. Куда Ниагаре до Солнца! Стены потихоньку остановились, пол замер. Слёзы пресеклись мгновенно.
Я посмотрела на Соля и переспросила:
– Что?
Соль в мрачном молчании подхватил меня под локоть и приподнял с полу. И в самом деле – рехнулась я, что ли – на полу валяться! Я торопливо поднялась, не сводя с него глаз, и опять спросила:
– Что?
Вздохнув, Соль усадил меня на диван:
– Давай немного поговорим. У нас мало времени.
И он говорил. А я жадно слушала.

– Я должен уйти.
Он очень ласково произнёс это.
– Я приношу тебе несчастья. Со мной никогда такого не было. Прежде, – в голосе прозвучала растерянность, – я всегда мог защитить тех, кого любил. Но современный мир очень отличается. И мне приходится делать выбор.
Он помолчал, потом объявил:
– Я не позволю себе истребить человечество.
– Что?! – изумилась я, – ты о чём, Соль?
– Таня, – серьёзно сказал Соль, – я нарушил правило. Ещё пара таких отступлений – и я уничтожу твой народ. А это случится, если я останусь с тобой.
– Но почему, Соль?! Мы же хотели улететь на Гавайи!
Гавайи… Как наивно это проговорилось!

– А ты думаешь, там другая жизнь? Когда я вник в эту связь, я понял, что такое дальнейшее земное пребывание. Череда погонь. Я не об этом мечтал. В кино увлекательно, в жизни – нет. Рано или поздно я заплачу твоей жизнью. Этого я не допущу. Так что исчезать надо сейчас – когда я с минимальными жертвами очистил ветку и имитировал смерть. Очень вовремя. Грядёт закон о близких террориста. А раз я снёс строение со всем штатом, значит вроде как террорист. А что мне было делать? Я же должен был вытащить оттуда твою подругу. А заодно убрать людей, которые в дальнейшем попытались бы на вас воздействовать. Случайные люди уцелели, я просто перенёс их, так же, как Антонину. Но в целом тут всё чисто. Вас не хватятся. То есть, не хватятся те, кто надавил на меня. Прочим же достаточно вести о моей смерти. Но, тем не менее, по горячим следам могут поинтересоваться. Ничего удивительного: в истории немало псевдосмертей, а я, всё-таки, необычный. Так вот – должно быть безупречно. Человечество должно убедиться, что меня нет. И это не ложь: меня и в самом деле нет. Я – плазма.
– Как? – всё ещё не верила я, – навсегда?!
– Навсегда.
– Ты не вернёшься?!
– Нет.
– А как же я?
– Ты ещё не поняла, Таня? – Соль долгим взглядом смотрел мне в глаза. Потом повторил:
– Я не человек. Я плазма.
– Возьми меня с собой, – тихо попросила я, – я тоже стану плазмой.
И даже представила себе, как стану плазмой. Одно мгновение – я распадаюсь на атомы и становлюсь одним единым с Солем, и мы навсегда неразлучны.
Соль потемнел от гнева:
– Ну, уж нет! – воскликнул с исступлением, – я не для того грохнул столько народу. Всех, кто сколько-нибудь связан с информацией. Это громадная сеть. Ради тебя, Таня! Я хочу, чтобы ты жила.
– Я не смогу жить без тебя, Соль, – почти неслышно произнес язык, а сама я была уже где-то не здесь.
Голос Соля стал нежен:
– Это кажется, Таня. Это пройдёт.
Я покачала головой.
– Пройдёт, – настойчиво повторил Соль, - это первое время так. Ради меня выдержи, а я тебя никогда не забуду.
– Я хочу стать плазмой, – произнесла я и поняла, что губы у меня уже мёртвые. Но Соль обнял меня:
– Поверь. Пройдёт. Я помогу тебе. Всё-таки ты не сама же… Это я. Я приложил усилие, и немалое. Другое дело, что не всякая душа так откликнется.
Голос его дрогнул:
– Таких, как ты, ещё поискать надо. Но я постараюсь совершить обратное… насколько получится. Ты разлюбишь меня.
– Нет.
– Если захочешь, разлюбишь.
– Я не хочу.
Соль грустно вздохнул:
– Да, ты не хочешь. И всё же переживёшь. Смотри иногда на меня. Мы будем встречаться. В вышине над Землёй. Взглядами. Мы будем помнить друг друга. А потом ты поймёшь, что я всего-навсего плазменный шар. Не человек.
Так он мне говорил. А я слушала. А включённый телевизор пел: «Не сыпь мне соль на рану…»
– Вот кто ты, моё Солнце, – медленно произнесла я. – Ты соль. Боль и соль. Не сыпь на рану…
И вроде это не я была. А кто-то, кого я не знала. И удивлялась ей. Она уже не подчинялась мне. Она заговорила. Бурно, торопливо:
– Держи меня, Соль, и не отпускай меня! Пусть будет так! Ты соль, я рана! Разъешь до смерти, Соль! Зачем ты спас меня, Соль?! Зачем остановил пулю?! Не жить бы после тебя!

И она много чего кричала. Из неё изрыгались все молнии, все истерики, какие есть на свете. А я оставалась мёртвой. И вообще была камнем. А может быть, даже распадалась на атомные ядра. Только так и можно было жить.

– Прощай! – крикнул Соль, - надо исчезать, вон, по улице уже валит проверка. Пусть проверят.

Это он ей. Не мне. Я-то – плазма. Я превращаюсь в плазму вместе с Солем. И мы вместе невидимо удаляемся от Земли. Мы навсегда неразлучны.

– Прощай! Ты выдержишь! Всё пройдёт. Ты будешь счастлива! Я так этого хочу! Вряд ли я когда-нибудь приду на Землю. Времена меняются. Но если это когда-нибудь и случится – я буду искать такую, как ты!

Не знаю, что с ней там было. Кажется, она так и осталась рыдать на полу у телевизора. А телевизор пел то Носковым, то Газмановым. Под Газманова приоткрытая дверь распахнулась. На пороге стояло безликое лицо и предъявляло корочку:
– Необходимо видеть господина Солнцева!
И смущённо переглянулось с сопровождавшим.
Оба потоптались, покашляли – а потом сочувствие залило их вполне человеческие души. Тоже ведь – люди… Безутешное женское горе трогает и железные сердца.
– Простите… – пробормотали оба, – понимаем… Хотелось выразить соболезнование и уведомить… В виду особой ситуации вам помогут с похоронами.



Она ничего не слышала. Но с похоронами действительно помогли. Средства собрали вдруг объявившиеся фанаты, благодарные спасённые из Зюйда, научные работники института Солнца и масса разного народа. Тошка не отходила от подруги, а Роман Борисович от Тошки, так что Таню оградили от искушения растворить соль на дне озера Снеж.

Соль размывало время. Это его прямое назначение. Концентрация уменьшалась медленно, но неотвратимо. Стало возможно дышать, спать, есть, разговаривать. И даже радостно протягивать руки навстречу восходам, и бродить по берегам, провожая закаты. Она так и смотрела всю жизнь на солнце.
Но в день похорон об этом говорить было слишком рано. У гроба Таню поддерживали под локти Тоня с доктором, а Григорий Петрович играл лично, и от его скрипки рыдала громадная толпа на кладбище, рядом с могилой дедушки, о замечательном наследии которого только тут невзначай-то и вспомнили. Для похорон Антонина хотела нарезать сирени в саду – но оказалось, и «Мадам Лемуан», и «Моник Дельбара», да и все прочие – давным-давно отцвели, и на ветках вместо прежней роскоши засохшие рыжие комки. Увядшая сирень удивительно безобразна, и тем безобразней, чем прекрасней была в весёлый месяц май. Тане было всё равно. Таня молчала. Даже не плакала. Чтобы не видели лица, на которое теперь, как и на сирень, лучше было не смотреть, Тоня раздобыла густую чёрную вуаль. И водила подругу, словно покорную куклу. И никто так и не узнал, что хоронят не Соля, а его белковое подобие. Таких подобий Соль мог наклепать хоть сто, хоть тысячу. Для всех перекрёстков и зеленоватых «шкод». Хоронить, не перехоронить.

Однако Татьяна прощалась не с подобием. С Солем.
Вот только в церкви отпевать его было нельзя.

Кажется, через несколько лет у неё появился жених. Говорят, его тоже пригнал дождь. И даже сирень цвела. Впрочем, это уже неважно. Потому что она и я – совершенно разные существа. Между нами ничего общего. И мне до её жизни нет никакого дела. Я с Солем! Навсегда!
Мы так любим друг друга!