Урок математики. Урок грамматики. Таню, Вовку приметила и отпустила с уроков учительница - приболели. Таську не заметила, и она отсидела все четыре урока. К концу последнего урока Таське хотелось остаться в классе, сползти под парту и свернуться калачиком. После она плелась к дому бабушки и считала шаги: сейчас пройду по Лазарева, затем направо - в переулок. Плелась, плелась, и у самого дома хотела обхватить руками фонарный столб, и сползти по нему, свернуться и не двигаться больше. Незамеченная Таська вошла в дом, сбросила ранец, стащила шапку, скинула пальто.

Темно и неуютно показалось в доме бабушки. Не раздеваясь, Таська уткнулась в подушку - наступила ночь. Сколько длилась ночь, и сколько метало Таську по подушке? Сон ли это был? Таська как будто жила обратно. Она опять ёрзала от нетерпения, как пять дней назад : поедут - не поедут, возьмут - не возьмут? Всё услышанное - краем уха. Дядя Толя теперь будет жить в их с мамой доме, но чтобы так случилось, надо ехать на смотрины ночь поездом. И обидное - Таську могут оставить бабе Наде на пару-тройку дней, как вещь, ненужную и бесполезную в дороге. Обидного не случилось. Поезд, проводница с чаем, все мысли вокруг дорожной сумки : когда уже? В сумке было то? Вареная курица кусками, яйца, огурцы, несколько кусков хлеба, соль, аккуратно в конвертике из бумаги с завернутым уголком. Недолгий торг с мамой:"Не свалишься?". Слезы без обиды, счастье от верхней полки и настырное "дук, дук-дук,дук". Сон про поезд был самым долгим. Снова и снова Таську качало и слышалось - дук, дук-дук, дук. Чужой поселок - чужой дом, чужая жизнь.

Увидев маму дяди Толи, Таська огорчилась. Это мама? Она - бабушка, но и это огорчение быстро улетучилось. В отличие от другой родни дяди Толи, мама - бабушка не тянула Таську к себе, не касалась притворно мокрыми губами в щеки и губы. Почти с порога сунула сито в руки: "Хлеб печь будем",- и закрутилось. Пошли чужие люди - высокие, рыжие и все с лицами, как у дяди Толи. Даже женщины, постоянно перешептывающиеся и переглядывающиеся, лицом, походкой, говором смахивали на дядю Толю. Потом был стол, длинный и богатый, молчаливые новые родственники, схваченный краем уха шепот: "С баластом берет",- и мама, бледная и чужая. Таська много врала в этот вечер своим новым братьям и сестрам. Ей так сказал дядя Толя про целую ватагу ровесников или почти ровесников. Ложь рождалась и сыпалась по ходу: улицы в ее поселке все заасфальтированные, дом у них с мамой большой, в несколько этажей, мимо ходят трамваи, школ в поселке много, не счесть, еще есть большой завод и проектор, а они с мамой каждый день смотрят диафильмы. Последне было почти правдой. Проектор был, но у бабушки. В долгие зимние вечера большая Таськина семья собиралась в ее доме. По ковру на стене натягивалась белая простыня, и вся семья от мала до велика с восторгом и детской наивностью погружалась в зрелище.

На следующий день что-то случилось с мамой и взрослыми. Мама была не просто бледная и чужая - она не замечала Таську вовсе, все время повторяла, что надо ехать домой, что Таську надо передать бабе Наде. Дядя Толя бегал на вокзал, менял билеты. Поджав губы, молчали новые родственники. И опять "дук, дук-дук, дук". Только в этот раз мама не убеждала Таську занять нижнюю полку. Она сама сразу прилегла на нее и больше не обращала на Таську никакого внимания. Таська с этой минуты почувствовала свободу. Она повисела почти на всех поручнях между полками по вагону, сгуляла до проводницы, поболтала с красноносым дядькой в соседнем купе, сунулась в тамбур, но не решилась пройти дальше: в тамбуре , сизом от табачного дыма, курили незнакомые дядьки. Дядя Толя в это время ушел к начальнику поезда передавать какую-то телеграмму. Не дождавшись общего ужина, Таська сама распотрошила сумку со снедью, которую в последний минуту перед отправкой поезда сунула в руку дяде Толе мама-бабушка. Наметнув кусок домашнего хлеба с огурцом и куском отварного мяса, не спрашивая разрешения, Таська забралась на верхнюю полку, разложила подарки: 3 значка, синее стекло, календарик, 4 марки, открытки - фотографии Шалевича и Вии Артмане. Потом Таська долго разрывала глаза, только бы не уснуть, сосчитать все столбы в темноте по дороге. "Дук, дук-дук, дук",- и уже дядя Толя трепет Таську за плечо : "Вставай". Таське хотелось разреветься и остаться - так было уютно и сонно. Тряпочно-ватная сползла с полки, отдала себя в руки дяди Толи. Дядя Толя натянул кофту, нахлобучил шапку, вставил ноги в сапоги, с трудом впихнул Таську в пальто. Таська не проснулась до конца, даже когда увидела на пероне машину скорой помощи, людей в белых халатах, бледное лицо мамы на носилках.

Уже утром из обрывков речи взрослых, Таська узнала, что маму увезли оперировать. Еще были недобрые слова: то ли перенит, то ли торинит и кровотечение. И вот она сама ночь. Разметавшись по подушке, Таська видит бабушку, слышит приглушенное: "Третьи сутки температура, 40, а прооперировали-то сразу, после операции температура держится, не проснулась от наркоза, врачи плохое говорят, и тут еще Таська лоском лежит - 40, застудили в поезде". Ночь. Дук, дук-дук, дук, и мама, наклонилась, прижалась: "Таська, я проснулась. Доча, я скоро буду дома. Я скоро-скоро вернусь". Остановился поезд, и Таська проснулась, встала с постели. Горит ночник, напротив, в кресле спит дядя Толя. Покачиваясь от слабости, Таська прошла на кухню. Налила молока и жадно выпила. Потом прошла в комнату к бабушке - не спит, укуталась в шаль, качается в темноте, увидев Таську запричитала: "Тасенька, деточка, босиком-то по што...". "Бабуль, ты не плачь, мама сказала, что её выпишут скоро, она минуточку назад проснулась".