Мои любимые дети! Здравствуйте!
Если конверт с этим письмом вскрыт – значит, меня уже с вами нет, и я предстала перед высшим Судом. Поверьте, родные, есть, за что покаяться и перед Богом, и перед теми, кто мне безоговорочно верил все годы моей жизни.
Прошу вас: прочтите эту исповедь, постарайтесь понять мотивы моих поступков, понять и… простить. Это письмо я пишу в первую годовщину смерти моего супруга Ивана – вашего отца. Он унес с собой в могилу тайну, которую мы с ним хранили много лет. Не могу молчать, не могу уйти просто так, не рассказав всю правду. Быть может, кому-то из вас пригодятся уроки, которые дала мне жизнь.
Простите за корявый почерк – руки от волнения трясутся. Итак, начну по порядку…
Родилась я, как вы знаете, в многодетной семье. Из шестерых детей была самой младшей – поскребыш, как называла меня часто мама. Возможно, этот факт впоследствии и сыграл роковую роль в моей судьбе. Старшие братья и сестра благополучно сделали выбор своей второй половины и создали семьи. К тому времени, когда последний холостой брат женился, мне исполнилось девятнадцать лет.
Мама постоянно твердила о том, что я засиделась в девках, что давно уже пора не родительский дом в порядок приводить, а свой собственный. А как тут мужа найдешь? Я никуда не выходила, была очень скромной, да и красотой не выделялась. После нескольких попыток поговорить со мной на эту тему, родители взяли ситуацию в свои руки и сосватали меня за Павла – сына наших соседей. Он был на год старше меня, красивый, статный, имел небольшой дом, доставшийся ему от бабушки – в общем, очень завидный жених. Но не для меня. Я мечтала выйти замуж по большой любви, но моим мечтам не суждено было сбыться. В те времена не принято было перечить отцу, его слово – закон для всех членов семьи. Я пыталась отговорить его, но было бесполезно…
Мама сказала мне:
- Дочь, неужели ты не понимаешь, что позоришь нашу семью? Да в девятнадцать лет у тебя уже дети бегать по дому должны! С Павлом ты будешь счастлива, поверь мне. Он хозяйственный, добрый, работящий – чего тебе еще надо-то?! Готовься к свадьбе. Платье наденешь то, которое было на твоей сестре, а фату я тебе сошью новую.
- Ай, мама! Да какая разница? Не трать зря материал. – Хотела я возразить. Мне было все равно, что за тряпка на голове у меня будет в день казни – в тот день, когда я лишусь свободы и возможности самостоятельно найти свое счастье.
- Не говори глупости! Ты что, совсем примет и традиций не знаешь? Фата с чужой головы принесет в твою семью совершенно посторонние проблемы. Пойдем, посмотрим твое приданное…
Так все и началось… Все наперебой давали советы: братья учили тому, что жена должна быть покорной, сестра рассказывала о том, как прекрасно спать с мужем в одной постели, делилась женскими хитростями, которые я по своей наивности не могла понять…
Свадьба прошла скромно. На ней были лишь самые близкие родственники и соседи. Паша напился и к концу торжества еле стоял на ногах. Под свист и пошлые крики собравшихся он повел меня в дом, где должна была пройти наша первая брачная ночь… Ночь, которая стала для меня началом кошмаров, уныния и понимания безысходности. Кроме боли я тогда ничего не почувствовала. Муж был груб, постоянно говорил о том, что мою молодую и невинную плоть надо вспахать как целину. После того, как Паша насытился, громко вскрикнул и слез с меня, он повернулся на бок и громко захрапел. Я до сих пор помню отвращение, тошноту и боль, которые владели мной в тот момент. Проплакала до рассвета, а после того, как муж предоставил всем доказательство моей невинности, я готова была сгореть со стыда. Это унизительно, это противно. Не об этом мечтала, не о том мне снились сны… Все кончено…
Я стала рабой. Рабой законов и традиций, рабой воли своего отца. Со временем я смирилась со своим положением – у меня не было другого выхода. Мама радовалась за меня, ждала внуков. Через год после свадьбы родился Егорка, появление на свет которого отмечали чуть ли не всем селом. Паша работал в колхозе трактористом, его знали многие. Удивитесь, наверное, но все сельчане любили его. Он был веселым, добродушным, любил пошутить, играл на гармони. Часто у нашего дома собиралась веселая компания, все твердили в один голос, как же мне повезло с мужем…
Знали бы они, что я чувствую… По ночам Павел превращался в тирана, он грубо брал меня, не заботясь о том, приятно мне это, или нет. После того, как он засыпал, мне хотелось рвать на себе кожу, выжигать каленым железом те места, к которым муж прикасался. Я нещадно терла себя мочалкой, пытаясь смыть ненавистные следы его прикосновений, только душу-то не отмоешь. Я искренне хотела его полюбить, принять, хотела быть счастливой, но не могла… Невозможно сердцу приказать…
Через два года после рождения первого сына родился второй – Степка. Муж был горд – все-таки два сына, чем не повод для гордости! Я к тому времени превратилась в тень. После родов заметно похудела, появились мешки под глазами. Однажды мама пришла к нам и увидела, как я, склонившись над кроваткой младшего сына, плачу.
- Валюшка, доченька, что случилось у тебя? Может, после родов что-то не так? Посмотри на себя, скоро кожа, да кости останутся…
- Нет, мама, со здоровьем все в порядке. Устала немного. Степа плохо спит по ночам, а у меня молоко иногда пропадает – переживаю из-за этого.
- Дочка, мы с тобой никогда не говорили об этом, но скажи мне: ты счастлива с Пашей? Я же вижу, что ты и улыбаться стала через силу, исчез огонек в твоих глазах с тех пор, как ты вышла замуж. Неужели все так плохо? Мы-то с отцом желали тебе добра, я хотела, чтобы ты обрела настоящее женское счастье, став женой и матерью. Ведь это истинное наше предназначение. Расскажи, поделись со мной…
- Ах, мама, мама. Поздно уже о чем-то говорить. Не люб мне Паша. Верила и надеялась, что полюблю, но не смогла. Я смирилась со своей долей. У меня есть два сыночка, вот ради них и буду жить, терпеть ненавистные ласки мужа, улыбаться всем и делать вид, что счастлива. Мама, кому интересно то, что творится у меня в душе? Тебе? А ты думала обо мне, когда насильно тащила меня под венец? Тебе было важнее то, что скажут люди. А люди видят теперь, что я – добропорядочная жена, мать двоих детей. Ты же этого хотела, мама? – Мой голос перешел на крик. – Радуйся. Устроила дочку удачно, а все остальное – неважно…
- Валя, зачем ты так? Я действительно желала тебе только добра.
- Спасибо. Низкий поклон тебе за это! А теперь уходи. Уходи!
Мама со слезами на глазах ушла. С ней я не виделась несколько месяцев, хотя, жили мы на соседних улицах. Я погрузилась в домашние дела. У нас было свое небольшое хозяйство: корова, три козы, огород. Я сознательно навалила на себя работу. Дел хватало с рассвета по позднего вечера, а потом… а потом приходил с работы муж.
Больше всего на свете я боялась ночей. Под покровом темноты, когда дети спали в своих кроватках, муж меня брал силой. Скажете, что я ошибаюсь, и он имел право на супружескую постель? Да, это так, безусловно, имел, но он насиловал мою плоть, кусал, мял, оставляя синяки и кровоподтеки, которые потом приходилось искусно прятать под одеждой, чтобы никто не догадался. Эти следы на теле заживали быстро, а рана, которая была в моей душе, болела настолько сильно, что я несколько раз подумывала о суициде. Но не смогла взять грех на душу, да и тебя, Степка, с Егоркой не хотела оставлять без матери. Только ради вас и терпела. Убежать? А куда?..
Так и жили мы до того дня, когда всю нашу страну облетела страшная весть – началась война… Объявили мобилизацию, и мой муж в числе других добровольцев ушел на фронт. Как профессиональный тракторист он был востребован, его отправили в танковую дивизию за тысячи километров от родного дома.
С этого момента многое изменилось…
Не было веселых посиделок по вечерам. Я оставляла своих детей с матерью, а сама уходила работать в колхоз – рабочие руки были там на вес золота. Через несколько месяцев после начала войны я получила из райвоенкомата похоронку: Паша погиб при исполнении своего долга, погиб как герой, удерживая в течение нескольких часов натиск фашистов. Он и его экипаж сгорели в танке заживо…
Дорогие мои, любимые, знали бы вы, что тогда творилось у меня на душе… Я потеряла мужа, отца своих детей, кормильца, отважного защитника Родины, но, вместе с тем, я оказалась свободна. Свободна от брачных уз, от мужа-тирана. До сих пор то, что я в какой-то момент порадовалась этому, мучает мою совесть, снится в кошмарных снах. Как объяснить чувства женщины, которая сбросила с себя оковы, и женщины, которая потеряла мужа? Противоречивые эмоции, разрывающие меня напополам… Я не имела права так думать о покойном муже, не имела права желать себе счастья, особенно тогда, в кровавые военные годы. Простите меня за это… просите и поймите.
С того времени, как я стала вдовой, прошло полгода… Егорке исполнилось уже восемь лет, Степе – шесть. И тут случилось страшное: в наше село пришли немцы. Они появились ранним летним утром, когда мы обычно гнали коров в стадо. Утренняя роса холодила ноги, а солнце, появившееся из-за леса, уже дарило свое тепло. Вся природа просыпалась, стряхивала с себя остатки ночного сна. Пели птицы – их руладами мы всегда заслушивались. Коровы спокойно шли к тому месту, где их традиционно ждал пастух, а мы, словно маленькие девчонки, плели из ромашек веночки, как вдруг горизонт потемнел…
На что же это было похоже? Даже не знаю, как описать… Представьте себе, что вы разлили на столе варенье из черной смородины. И вот, оно расползается по всей поверхности медленно-медленно, но устрашающе – вот-вот начнет капать на пол… Примерно так же и появились немцы – из небольшого пятна, которое мы увидели вдалеке, их войско постепенно превратилось в огромный муравейник, надвигающийся на нас. Шли они тихо, но спокойно, уверенные в том, что здесь им сопротивление не окажут. Да и кому было сопротивляться-то? Наши войска были далеко отсюда, а в селе остались только женщины, дети, да старики…
Как же было страшно… Дула автоматов, висевших за спиной у немцев, смотрели в небо – в чистое небо без единого облачка, в небо, которое уже второй год принимало в свои объятия погибших солдат, в небо, которое видело все: и радостные крики «Ура!», и скорбь матерей, и слезы прощания, и радость встреч, и кровавое зарево… И сколько еще оно увидит?..
Мы оставили своих коров – они и сами дойдут туда, куда надо, и побежали обратно в село.
- Немцы! Немцы идут! – Наш крик облетел все дома, поселив там горе и страх. Двери закрывались на засов, окна зашторивались, прятались ценные вещи. Охотничьи ружья, оставшиеся от мужей, и патроны к ним были аккуратно завернуты в ткань и убраны в сараи. В селе наступила зловещая, неестественная тишина. Замолкли птицы, обычно щебечущие в садах, не было слышно традиционного песнопения петухов, возвещающих о начале дня. Поросята, овцы и козы, которые традиционно по утрам поднимали гвалт, напоминая о том, что их пора кормить, – и те затихли…
Эта тишина не предвещала ничего хорошего…
Немцы триумфально, строем зашли в село и первым делом отправились к зданию сельсовета. В этот ранний час он еще был закрыт. Сорвав замок с двери, они зашли туда и по-хозяйски расположились. В селе было много заброшенных домов – их можно был сразу определить по окнам, забитым досками. В них начали располагаться немецкие солдаты. Большая базарная площадь, на которой в мирные времена проводились массовые гуляния, в течение часа превратилась в походный лагерь – были установлены палатки, зажглись костры. Вокруг села группами по два-три человека ходили часовые. Было ясно: немцы пришли к нам надолго…
Тут же начался общий сбор – ходили по домам и объявляли, что всем жителям надо собраться у правления колхоза, что, мол, ждут нас хорошие новости. Через час все сельчане прибыли в назначенное место. На крыльцо правления поднялся грузный немецкий офицер.
- Мы вас собрать здесь для того, чтобы сказать: в ваше село пришла цивилизация. Мы, солдаты великой страны, освободить вас от темноты, в которой вы живете. Сопротивляться нам бесполезно. Скоро великая Германия будет здесь править, осталось совсем немного, и мы установим господство над вашими территориями. У вас есть выбор: подчиниться нам и жить по нашим законам, или умереть. С этого момента выход за пределы села запрещен, подъем и отбой по нашей команде. Есть ли среди вас те, кто хочет стать частью великого войска, помогать нам, следить за порядком, докладывать о нарушениях режима? Мы щедро наградим таких людей. Мы даруем им свободу и свою благосклонность. Ну, что молчите?
Жители начали оживленно переговариваться между собой. Мужчины возмущались, женщины плакали… Как вдруг в толпе раздались смешки… Один, второй, третий, затем эти смешки превратились в повальный громкий хохот – сельчане смеялись, показывая пальцем на офицера, который только что произносил речь. Дело в том, что на порог правления, где стоял немец, с важным видом хозяйки этого места, пришла кошка, неспешно потянулась, зевнула и… нагадила захватчику прямо на носок его начищенного до блеска сапога, затем так же важно грациозной походкой отправилась дальше…
- Во, смотрите, даже животные все понимают! Надо бы нашу Пушинку сегодня сметаной накормить – такое важное дело сделала! Что фриц проклятый, видишь, как тебя встречают?! Идите отсюда подобру-поздорову, пока наши войска вас взашей не прогнали! – Кричал восьмидесятилетний дядя Петя, улыбаясь беззубым ртом.
Немец нервно закурил, дал знак адъютанту, который своим белоснежным носовым платком приступил к очистке сапога командира. Офицер молча смотрел на нас, затем медленно достал из кобуры пистолет и направил его на старика. Прогремел выстрел, толпа ахнула…
Дядя Петя, зажимая рукой кровоточащую на груди рану, подошел к немцу и, собрав последние силы, прохрипел:
- Думаешь, что ты победил? Ошибаешься. Всех не перестреляешь! Скоро по флагам твоей страны будут топтаться ноги наших солдат, победным маршем пройдут советские войска по улицам твоего родного города. Тебе никогда не быть победителем, слышишь? Ни-ко-гда! А знаешь, почему? Я вижу в твоих глазах пляшущие огоньки страха. Так бойся нас, бойся! Мне не страшно умирать… Прощайте, люди добрые… Принимай меня, земля-матушка… – Старик медленно осел на зеленый травяной ковер, обильно политый его кровью. Через мгновение он уже был мертв.
- Петенька, Петя, да на кого же ты меня покинул, родненький… Будьте вы прокляты, убийцы! Вы предстанете перед высшим судом за каждую каплю крови, за каждую слезинку, за каждый стон! Петя… – Баба Люба, рыдая, склонилась над телом убитого мужа.
И вдруг из глубины толпы уверенной походкой вышел Николай, который по непонятным причинам в свои сорок лет не призвался на фронт. Он подошел к офицеру и сказал:
- Я хочу служить вам, я согласен следить за всеми, докладывать, только пощадите, не убивайте меня и мою семью.
- Гуд. Гуд!.. Иди вот туда, тебе расскажут, что надо делать. – Немец указал на здание бывшей слесарной мастерской. – Всем идти домой. За малейшее неповиновение – расстрел!
И так потекли дни за днями… Мы привыкли к новому режиму. Нас не трогали за исключением случаев, когда нужны были продукты, а аппетит-то у них был ого-го! Мне на ферме помогал один молоденький немец по имени Дитфрид. Он неплохо говорил по-русски, поэтому мы с ним зачастую разговаривали за работой. От него я узнала, что его бабушка русская, из Сибири, что он не хотел этой войны, ненавидит убийства. Он всегда мечтал о хорошей работе, о теплом уютном доме и любимой жене, которая родит ему троих детей. Можете осудить меня, но я поняла, что влюбилась в немца. Он не был похож на захватчика, на мародера – он был добрым, человечным. Часто приносил гостинцы моим сыновьям, а на мой день рождения, который был в сентябре, подарил мне духи. До сих пор не могу понять, откуда он их взял. Я видела, что мои чувства взаимны, однако Дитфрид вел себя со мной предельно вежливо и корректно.
Однажды вечером мы с ним задержались, разливая молоко по флягам. На ферме больше никого не осталось – все разошлись по домам. Лишь с улицы были слышны восторженные крики мальчишек, которые в предзакатных лучах солнца играли в футбол с немецкими солдатами. Закрыв последнюю флягу, Дитфрид вытер пот, присел на деревянный ящик и пристально посмотрел на меня. Представляю, как я выглядела в тот момент: платье было мокрым от разлитого на него молока, детально обрисовывая мою фигуру. Платок съехал на плечи, волосы растрепались…
Дитфрид подошел ко мне и положил руки на мои плечи. Я посмотрела в его глаза и увидела там свое отражение. На меня смотрела счастливая женщина, которая любила и жаждала любви. Я будто помолодела на несколько лет, скинула с себя все оковы и запреты, забыла о том, что передо мной стоит враг. У меня во рту пересохло от жаркого дыхания, и я провела кончиком языка по губам. Напряжение возрастало, а вместе с ним возрастало и желание утонуть в его глазах, почувствовать вкус его поцелуя. Дитфрид обнял меня, прижал к себе, затем слегка отстранил и поцеловал. Я закрыла глаза и отдалась тем ощущениям, которые в этот момент властвовали надо мной. Это было волшебно, словно я качалась на волнах. В его объятиях так тепло, уютно. Солдат умел быть нежным. Лишь на мгновение промелькнула мысль сожаления о том, что мой бывший муж не был таким. Промелькнула и исчезла… Все, что произошло потом, было как в тумане. Мы медленно разделись и любили друг друга. Я потеряла счет времени. Мне казалось, что мы не можем насытиться, что каждое движение – это шаг к чему-то новому…
Долго еще мы лежали на небольшой куче соломы, не в состоянии оторваться друг от друга. Хотя это и не произносилось вслух, но мы понимали, что то, что произошло сейчас, останется нашей тайной. Если кто-то узнает про эту связь, то Дитфрида будет ждать расстрел, а на меня поставят клеймо фашистской подстилки.
Под утро я вернулась домой незамеченной. Хорошо, что дети были у моей матери, а задержки на работе – дело для всех привычное. Сна не было. Я лежала и детально прокручивала в голове события этой прекрасной ночи. Тело помнило все и отзывалось сладкой истомой на каждое воспоминание.
Но надо было как-то жить дальше. О будущем я боялась думать, так как понимала, что вечно это продолжаться не может. Наше расставание неизбежно. Мы встречались с Дитфридом каждую ночь, и всякий раз любили друг друга до изнеможения.
Приближался праздник – новый год. Всем селом мы готовились к нему, нарядили ель, которая росла у здания бывшей школы. Я решила порадовать тебя, Степка, и Егорку и испечь вам вкусный торт. В то время это было сложно сделать, но слепила, из чего смогла. Печь жарко горела, и меня закружило. Тошнота подкатила, перед глазами все плыть начало… Потом только сообразила, что причиной всему этому была беременность. И вот тогда мне стало по-настоящему страшно. Вдова – и беременна. Начнутся расспросы об отце ребенка. А что я отвечу? Что всей душой полюбила немца, что я хочу этого ребенка, что я счастлива, как никогда?
В этот же вечер я призналась Дитфриду. Тот начал плакать, целовать мой живот, сказал, что увезет меня отсюда, и мы будем жить одной большой и дружной семьей, однако, мы с ним понимали, что сейчас идет война, и ни о каком совместном будущем не может идти и речи. Любимый очень расстроился, сказал, что что-нибудь придумает, потому что разлука для него хуже смерти. В тот момент меня очень насторожил его взгляд – в нем было сочетание обреченности и твердой уверенности человека, который принял единственно правильное решение… Не знала я тогда, что среди вариантов выбора между долгом и чувствами есть еще один вариант – смерть…
Накануне нового года произошло событие, которое перевернуло всю нашу жизнь, внеся в семьи сельчан, в том числе и в мою, страшное горе – невосполнимую потерю…
У немцев было несколько мотоциклов. Зимой из-за большого снега они ими не пользовались, поэтому загнали их в колхозные гаражи. Местные мальчишки решили устроить себе забаву: украли один из мотоциклов, залили в него бензин из стоящей рядом канистры, привязали к мотоциклу санки и катались за гаражами, предварительно расчистив там лопатами снег. За этим занятием их и увидел дежурный патруль. Мотоцикл отобрали, а мальчишек привели к офицеру. Тот не стал долго выяснять обстоятельства дела и приказал расстрелять малолетних воришек. Среди этих ребят был и мой Егорка…
Немцы собрали сельчан, вкратце огласили приговор и выстроили мальчиков у стены старого сарая. Напротив них поставили группу автоматчиков, в их числе был и Дитфрид. Поступила команда целиться… Мой любимый опустил автомат и с вызовом посмотрел на офицера. Бросив оружие на землю, он подошел к Егору, обнял его, а затем встал рядом с ним в линию. Офицер лишь пожал плечами и приказал другому немцу занять место Дитфрида.
Поступила команда стрелять. Солдаты застыли, опустив автоматы. На их лицах читалась боль… Перед ними стоял однополчанин, с которым было пройдено немало километров боевого пути. Перед ними стоял друг, с которым они делили паек. Перед ними стояли дети, которые стали жертвой кровавого месива, задуманного кем-то свыше…
Офицер подошел к строю автоматчиков, вытащил пистолет и направил на них. Я плохо знаю немецкий язык, поэтому не могу дословно перевести то, что он им говорил, но было ясно: если не выстрелят они, то офицер расстреляет солдат за неподчинение приказу. События происходили, словно в замедленной съемке… Сантиметр за сантиметром дула автоматов поднимались трясущимися руками немецких молодых ребят… Да, это была война – война, которая не знает жалости, но у каждого из них дома были младшие братья и сестренки, у кого-то уже были и свои дети, были и друзья…
И вот, приговоренные под прицелом… Еще мгновение, и страшная расправа будет совершена. Вновь поступил приказ открыть огонь. С большими интервалами по времени раздались выстрелы, и Дитфрид с детьми замертво упали на глиняную землю…
В этот миг я потеряла двух любимых и дорогих мне людей. Больно! Больно-то как! Будь ты проклята, эта война! Будьте прокляты все, кто ее затеял, те, кто принес столько горя и разрухи! Как же жить дальше? Как? Убит мой старший сын, моя кровинка. Убит человек, которого я полюбила, который подарил мне возможность почувствовать себя настоящей женщиной. Я ношу под сердцем его ребенка. Он до конца остался человеком…
Автоматчики бросили на землю орудия убийства. У каждого из них на глазах блестели слезы, которые они даже и не пытались скрыть. Несложно было понять, что творилось в их душах в тот момент… Соседи потом рассказали, что вечером половина личного состава немцев ходила вусмерть пьяная, а одного солдата, стрелявшего в детей и своего сослуживца, нашли в поле с пулей в голове – не выдержал он испытания выбором между приказом и совестью…
Немцы дали нам возможность похоронить своих близких. Кроме Егора и Дитфрида, были убиты еще четверо детей. Все село утопало в слезах и горе. Мы сами копали общую могилу – старики, женщины по очереди долбили эту морозную землю ломами и лопатами. Все односельчане сошлись во мнении, что Дитфрид был достоин того, чтобы его похоронили вместе со всеми. Все видели его поступок. Они, конечно, не знали его истинных причин, но то, что он встал под пули, вызвало уважение…
Я несколько дней не могла встать с постели. Через четыре дня после похорон ко мне пришел Иван – сосед, которого в начале войны комиссовали. Во время боя взрывом гранаты ему оторвало руку и сильно контузило ногу. Вердикт врачей в госпитале был суров: не воин, надо возвращаться домой. Немцы на Ваню внимания не обращали, считая его инвалидом, не способным на какое-либо сопротивление.
Он зашел ко мне в дом и молча застыл в прихожей. Было видно, что Ваня что-то хотел сказать, но по каким-то причинам не мог это сделать. Первой заговорила я:
- Ваня, здравствуй. Проходи! Что же ты стоишь в дверях? Что-то случилось?
- Случилось, Валенька, случилось. Поговорить с тобой хочу… Да вот, не знаю, с чего начать. Не мастак я в общении с женщинами. Короче, люблю я тебя, причем давно уже. А молчал потому, что замужем ты была, а потом война началась. А сейчас… видишь, какой я стал. Нормальная женщина на меня и не посмотрит даже. Если прогонишь, все пойму и уйду молча, а примешь мою любовь, постараюсь сделать тебя счастливой. Все к твоим ногам брошу. Валюш, ты прости меня, но я догадался о твоей тайне. Видел я, как ты встречалась с тем немцем, а во время похорон обратил внимание, что ты беременна. Пойми, я не осуждаю и понимаю, что в сердце твоем сейчас живет другой человек, но Степке и будущему ребенку нужен отец, а тебе нужна поддержка. У меня, к сожалению, своих детей быть не может, да и по мужской части, что уж греха таить, стал я слаб после контузии. Я буду хорошим отцом твоим детям, приму их как родных, а тебя буду любить как сестру. Ну что, примешь? Я не тороплю с ответом, подумай, но помни, что я всегда с тобой рядом, можешь рассчитывать на меня в любой ситуации…
Я лежала на кровати, вытирая краем одеяла набегающие слезы. В этот момент я оплакивала погибшего Пашу, Дитфрида, Егорку, а также всех погибших в этой еще не закончившейся войне…
- Ваня, Ванечка, спасибо тебе, дорогой мой человек! Я согласна. Обещаю быть тебе верной женой, но я не могу обещать, что когда-нибудь отвечу взаимностью и полюблю тебя как мужчину. Прости меня, но я хочу быть с тобой откровенной и не вселять напрасную надежду в твое сердце. Спасибо, родной…
На следующий день Ваня перенес ко мне свои вещи, и мы стали жить одной семьей. Сельчане этому не удивились и не осудили за это, наоборот, пожелали нам счастья.
Через три месяца оккупации, весной, наши войска высвободили нас из фашистского плена. Отступая, немцы расстреляли полицая Колю – он отказался выполнить их поручение по подрыву здания сельсовета в тот момент, когда там расположится командование русской армии. Хоть в чем-то оказался человеком, а ведь это именно Николай привел тогда патруль к гаражам… А летом я родила прекрасную дочку – тебя, Оленька.
Через два года закончилась война. Мы победили! Сколько радости, сколько ликования было в наших сердцах! Только эта радость была со слезами на глазах – почти в каждый дом пришла похоронка…
С Ваней я прожила долгую и счастливую жизнь. Вас, дети, он очень любил, и за эти годы так ни разу и не вспомнил о том, что произошло в далеком огненном сорок втором году. Я полюбила его как родного брата, заботилась о нем. Ваня был очень интересным человеком. В послевоенные годы он прославился в родном селе как талантливый резчик по дереву. Своей одной рукой Ванечка творил чудеса, и все сельчане заказывали у него столы, стулья, шкатулки и многое другое…
Такой вот была моя жизнь. Вы вправе меня осудить за то, что не любила первого мужа, за грешную любовь к своему врагу, за то, что забеременела от него, а потом приняла в свой дом мужчину, которого по-настоящему так полюбить и не смогла… Я всего лишь хотела для себя настоящего женского счастья. Возможно, не по тем жизненным дорогам я ходила, не туда сворачивала, но я искала. Искала и мечтала. За свои грехи я обязательно отвечу перед Господом, но для меня страшен и человеческий суд – ваше мнение, детки мои. Простите и отпустите меня с миром, если сможете.
На этом я заканчиваю свою исповедь, опаленную войной. Будьте счастливы, мои родные, но помните, что не всегда именно легкие пути ведут к этому счастью. Не бойтесь трудностей, будьте смелее и решительнее.
Всегда с вами, ваша мама Валя.