Тот день Дина запомнила навсегда — последний в звонкой осенней ярмарке. Ласковое солнце, мягкий ещё ветерок, и безудержное веселье торговли, окончания полевых работ, предвкушения свадебных пиров. Кругом возы яблок, ярмарка тонет в яблочном аромате, всё им пропитано, а счастья обещано...

Дина рассеянно шла вдоль жизнерадостных палаток, пытаясь понять, как теперь быть.

«Домой не вернусь, — решила она, — ни за что! Так вот почему отец позволял покупать всё без отказу — бусы, платки, ткани красивые — такого и не припомню. А сегодня Михал, товарищ отцовский, глазами едва не съел, зубами, что как у волчищи, от нетерпения клацал. В нашем околотке дело обычное — вдовцам брать молоденьких, дочек друг друга. Вот и отец пять лет назад взял за себя хохотунью Ядвигу с глазами смородиновыми, среднюю Вацлава, едва возраста ей под венец хватило. В утеху взял, хозяйство ключница ведёт — Ядвига детей рожает. Сумела папеньке угодить, в сытости живет, и хорошо ей.

У нас все говорят: лучше идти за вдовца, да постарше, авось скорее помрёт — капитал достанется, а после сама мужа на выбор отхватишь. Его-то маменька тоже молоденьким прикупила, из долговой ямы вынула — связался с купцами нечистыми по неразумению. Да только недолго радовалась. Разве что мужик он с башкой оказался, дела вёл умело, даром что из батраков вышел, а что красив, то красив. И сейчас на загляденье: видный, кудри рыжим снопом завиты, борода и усы по моде острижены. Да только я за вдовца не желаю!»

Ярмарка ульем гудела. Озорной смех и довольный говор, пересыпанные скорлупой орехов и шелухой семечек, перебивали беззастенчивые шутки, визг с гоготом. В толкучке пихались груди, зады и локти, в пыли скользили огрызки яблок. Продавцы наперебой выкрикивали товар, божась, мол, такая цена лишь за ради красоты да удали покупателей, да дня последнего ярмарки. Не зря нахваливали: товар бойко скупался, уж очень уступчива была торговля в этот последний день. Вот и Михал отцу только что, при ней, ох, какой выгодный контракт уступил. Такой выгодный, что отец расхохотался от удовольствия, Дину сгрёб, расцеловал и сказал, что теперь до конца дней ей горевать не о чем. Не о чем?! Дина из объятий отца вырвалась, слёзы брызнули от обиды — сдержать не смогла, он подумал — от радости, так Михалу и объявил, а Дина с гостиного двора на ярмарку кинулась. Теперь надо на что-то решиться, ведь она уже взрослая, пятнадцать лет, по любому хозяйству управится запросто, трактир умеет вести — в нём и выросла. Да только куда уйдёшь-то, как...

Неожиданно среди шума донесся зычный голос с ярмарочного цирка, что каждый день дивил представлениями заезжий народ.

«Уважаемая публика! Спешите видеть то, что никогда не видели! Проездом по Европе! Последнее представление! Мастер Анджей, метатель ножей, покажет своё непревзойдённое искусство!» — слышалось с площади, где раскинулись яркие цирковые балаганы, белели свежие доски высоких трибун для состоятельных зрителей. Простой люд теснился по бокам широкого манежа, галёрка за их спинами мостила под ноги крепкие ящики. Впрочем, развлечений на ярмарке хватало: карусели разные; шарманщики с обезьянками, с попугаями, кукольные театры — им для выступлений достаточно пятачка.

«Отец в контору уйдёт, и оттуда до закрытия не выйдет — контракты составляет. День последний, самый горячий, — пыталась рассуждать Дина. — Потом в трактире пирушка с товарищами допоздна, утром в обратный путь. Суматоха, никто никого не дозовётся. Концы в воду... В воду?..» В голове Дины толкались мысли, скользили, падали, вставали, потирая ушибы. «Отец от своего не отступится, и коль обещал Михалу свадьбу по возвращению с ярмарки, так тому и быть. Да только с дочкой старшей ошибся. Зря не спросил. Понятно, не привык спрашивать. Ну, ничего, быстро утешится — Ядвига его плодовита. Только мне-то куда? Всюду отыщут, вот разве в омут?.. Нет, в омут всегда успеется, жить твоя Дина любит, ох как любит...»

«Уважаемая публика! Спешите на представление! Самый меткий человек в мире покажет своё искусство! Метание ножей с двух рук одновременно! Метание ножей на скаку! Мастер Анджей! Метание ножей по живой мишени — «колесо смерти»!» — не унималась лужёная глотка на площади.

Дина, сама не зная почему, обратилась на голос, хотя смотреть ни что не хотелось, а может, толпа рекой подхватила — люди потянулись на зрелище. Впереди раздавались восторженные крики, представление метателя ножей началось. Когда она подошла, народ битком стоял вокруг манежа. Дина протиснулась в толпу, проскальзывая мимо мужчин, которые неизменно, в отличие от женщин, пропускали вперёд насупленную румяную девушку, поначалу недовольно оглянувшись, но разглядев, поспешно теснились и старались удержать около, но она устремлялась дальше.

В центре просторной площади, у столба, опутанный верёвками, длинной пёстрой гусеницей бился Арлекин. Для пущего страха и веселья публики он истошно рвался на волю, и если бы не кляп во рту, так крику было бы не обобраться. Вокруг летал, нарезая круги на нервной кобыле, то поднимая её на дыбы, то заставляя играть перебором тонких ног и крутиться, конечно, тот самый Анджей. Весь в чёрном, как и его вороная, такой же неистовый, что казалось, встретились два чёрта и нашли для забавы мишень. Потому что, делая очередной круг, Анджей стремительным движением выхватывал и метал короткую серебристую молнию. Над головой несчастного Арлекина, всякий раз ниже и ниже, с характерным тюкающим звуком втыкался клинок. Через несколько мгновений его догонял одобрительный рёв публики.

Дина наконец пробилась вперед. Два упитанных клоуна, напоминающие красных жуков, уже отвязали Арлекина от утыканного ножами столба и теперь волокли бедолагу к выходу. Там сияло светлым деревом выдвинутое на арену, казалось бы, ничем не примечательное, чуть выше человеческого роста, «колесо смерти». Арлекин выплюнул кляп, из последних сил упирался, волочил ноги и почти выл, умоляя о пощаде, кричал, что впредь не ослушается жены, руки не поднимет на Коломбину, пускай Коломбина живёт как ей нравится. Толпа вперемешку веселилась и замирала от ужаса, а подручные, верша расправу, как бы силой распяли пёстрого мученика на зловещем колесе. Скоро они принялись вращать длинный рычаг с обратной стороны пыточной. Арлекин, который всё пытался выдернуть руки-ноги, на вертикальной карусели заметно сник. Только разрисованная рожа корчилась, изредка издавая мычание. Разгоряченную кобылу увели, а Мастер Анджей, вынув клинки из столба, стоял перед крутящейся мишенью.

Трюк оказался впечатляющим — публика ошеломлённо молчала. Дина забыла о собственной участи и во все глаза следила за мерным полётом ножей в адскую карусель с присмиревшим на ней Арлекином. Ещё подумала: ошибись помощники в скорости вращения или поскользнись метатель в момент броска на слюнявом огрызке — нож даже не в ногу вонзится... Но метатель в великолепной стойке стоял как скала, его движения были выразительны и совершенны, клинки соколами летели в диск, впиваясь ближе и ближе к телу несчастного, вросшего в доски. Последний клинок вонзился точно над головой. Цветной человек закатил к рукоятке глаза и, судорожно вздрогнув, обмяк. Публика удовлетворённо завопила. Густо зазвенели монетки в колпаках мальчишек-цирковых, задорно, по-воробьиному проникающих в толпу, из которой они выпрыгивали взъерошенными и вновь в неё забирались, пока не была развязана мошна последнего зрителя.

Освобождённого Арлекина подхватил силач, легко, как отработанный реквизит, закинул лоскутное тело за спину и унёс с манежа. Мастер Анджей не спеша вынимал из колеса клинки, вкладывая их в ножны на руках и ногах. Дина заворожённо следила за пластичными движениями, неуловимо, как языки огня, перетекающими одно в другое. Странные видения ворвались в голову: «Ножи — часть его тела, и напившись, пусть не крови, но страха, они возвращаются к хозяину, узнавая тепло его рук.

Удивительный человек... Непонятный... Не злой, не добрый... Как не от мира сего. Воин? Но что он делает здесь, среди балаганов? Невысокий, стройный, не юный, не пожилой, с чёткими чертами смуглого нездешнего лица. Прямой нос напоминает клинок, и взгляд... Острый такой же. Комедиант умеет сыграть и оборванца, и короля, а этот… Кто он? Он никого не играет, таков он и есть», — почему-то решила Дина. Она запросто вообразила, как клоуны смоют грим, наденут обычное платье и растворятся в базарной толпе. И никто не разглядит в них клоуна. А этот... На любом базаре — чужак. Дина даже представить не могла, где бы он был своим с такой статью, движениями и взглядом. Разве что в замке рыцарей или на войне, в каких-то отборных войсках.

Представление продолжалось, уже вывели из клетки огромного медведя с булавой для его игрищ, но метатель ножей оставался на площади.

«Уважаемая публика! Внимание! Только сегодня! Только для вас! Смертельный номер!» — выскочив на арену, ликующе завопил зазывала — проворный толстяк в изумрудном кафтане с белым мельничным жерновом под мясистыми брылями. «Храбрец получит золотой, если захочет себя испытать! Один золотой! Только один! Второго не будет! А дела всего ничего! Встать сюда». Выпятив живот, зазывала показал, где придётся стоять храбрецу — в самой середине «колеса смерти». «Встать, и совсем ничего не делать! Можно отвернуться или закрыть глаза! Да хотя бы руками! Мастер Анджей тоже закроет свои глаза! Вот этой чёрной повязкой!» Из изумрудного кармана появилась и затрепыхалась в воздухе широкая чёрная лента. «Кто желает, может убедиться: сквозь неё ничего не видать!»

Вышли два деревенских парня, явно заинтересованные золотым, поочерёдно проверили повязку на просвет, приложили к глазам так и этак, потом один завязал её другому, и тот, покрутив шеей, закинул голову, попытался над круглыми, как яблоки, щеками, разглядеть что-то. Из публики раздались смешки. Всем стало ясно: не видно ни зги. Парни нерешительно потоптались и вернулись обратно.

«Всего-то встать и не двигаться, а мастер Анджей вслепую будет метать ножи!» — не унимался зазывала, с добродушной улыбкой обегая арену. «Десять клинков просвистят вокруг самого смелого! Уважаемая публика получит удовольствие, а храбрец — незабываемые впечатления и блестящий золотой!»

Осенняя ярмарка — богатое заведение, артисты приглашались всегда наилучшие, гонорар высокий, сборы цирковых от публики явно были немалые, потому что золотой — уж очень большие деньги для простолюдина.

«Где же наш герой? Уважаемая публика и мастер Анджей ждут своего героя!» — восторженно улыбаясь, изумрудный толстяк приветственно вскинул руку с вынутым из другого кармана золотым.

Но видимо не только циркачи сегодня были богаты, публика тоже в деньгах не нуждалась. Виданное ли дело! Метать ножи с завязанными глазами! Ну и что — мастер! А когда в тебя, да эти самые ножи, да по очереди десяток?! Пожалуй, если и сможёшь, то как бы в луже не оказаться!

Толпа зарокотала, зашевелилась, оглядываясь, не идёт ли кто, но никто не появлялся. Дина догадалась: золотой так и останется у цирковых, потому что никто не решится. Один нож пережить можно, ну, три... Арлекин потерял всякую способность двигаться после представления, и Дина сейчас решила, что не особенно он притворялся. Десять ножей! У выхода заревел учёный медведь... Вот-вот, медвежья болезнь приключится — позору не оберёшься до конца дней! А золотой твой никто и не вспомнит.

«Последний раз предлагаем удачу! Новенький золотой!» — крутил напоследок бликующей денежкой зазывала, явно собираясь упрятать её обратно.

И тут Дина шагнула. «Какая разница, — подумалось ей. — Отец от слова ни за что не отступится. А ей, чем за Михала, лучше в омут. Да Михал тут не при чём. Не любит она! Не время ей замуж идти — нет для неё пока жениха! Не встретила!» Странная она, Дина... Запало ей после поминок матери, что счастье её где-то в месте другом. А где это место, неведомо. Но есть оно, счастье, есть! Как и люди другие. Есть любовь, в которую никто, кроме неё, не верит. Потому что не видели, а Дина однажды видела такую любовь, что пуще смерти.

В то утро Дина ранёхонько, все ещё спали, в парной воде бельё мыла. Бельё с мостков полощет, глядь — вода вроде сгустилась, холодом, как из погреба, потянуло. Что такое? Понять ничего не может, бельё оставила: за спиной что-то творится. Оглянулась: из пелены тумана женщина вышла, молодая, в рубахе. Дина её узнала: недавно в селе, замуж сюда привезли. Идёт босая, косы растрёпаны, сама снега белее, взгляд неподвижный, будто не видит, куда идёт. Как шла, так и вошла мимо Дины в реку, камыш вслед поклонился. Вода расступилась, на дно пропустила и тут же сомкнулась — как не было ничего. Дина дух перевела… Бельё вдоль берега тянет, едва догнала, ещё подумала — морок. А днём услышала, что молодая Ярослава — люди шептались, не за того, против воли девушку выдали — пропала, а мужа её, Болеслава, что третий раз женился, нашли на перине заколотым. Река у них рыбная, широкая, глубокая, не быстрая, спокойная река, да только утопленников не отдаёт. Внезапно ту женщину вспомнила Дина, к чему...

— Я хочу!

Публика прекратила грызть семечки, все рассматривали Дину. Зазывала недоверчиво поглядел на подошедшую девушку в ярком, по местному обычаю, нарядном платье и спросил:

— Милая пани хочет золотой?

— Нет! То есть, да! Хочу золотой!

— Хорошо. Сейчас мы вас вот здесь и устроим!

Дина послушно встала у середины адского колеса, вдохнула смолистый запах свежих досок и уставилась на мастера Анджея, похоже, не совсем веря происходящему. «Красивый мужчина, глядела бы и глядела. На меня смотрит. Сейчас ножи в меня метать будет. Глаза ледяные, прозрачно-серые, неподвижные». Дина вдруг испугалась пристального взгляда, лица, на мгновение показавшегося ей беззрачным. «Без прищура глаза, не как у наших сельчан, завидущих, надменных — невозмутимые у него, совсем чужие глаза, с татарским разрезом, словно миндаль-орех. Жутко... красивые. Волосы чёрные, гладкие, назад, за уши плотно зачёсаны, в причёску не по-нашему убраны», — проносилось в её голове.

— Вам завязать, милая пани, белый свет?

Дина перевела непонимающий взгляд на зазывалу. Что ему надо? Крахмальный воротничок циркового оказался не новым, как и потный кафтан, но слезливые глаза из-под рыхлых век смотрели по-доброму. Да она умереть готова! Белый свет ей уже завязан! Что там ещё вязать? Может, метатель заколет её? Случайно! Тогда топиться не надо. В омуте холодно, рыбы стоят зубатые — коня объедят, не подавятся. Не хочу быть рыбами съеденной. Лучше умру, на него глядя.

— Нет.

— Может, вы передумали? Ведь страшно-то как! Десять ножей, подумайте только! Десять ножей! Милой пани нельзя даже пошевелиться — смертельно опасно!

Но Дина всем своим видом выражала упорство, оставаясь на месте. Вдруг стало легко: она подчинилась, нет, не мастеру Анджею, подчинилась чему-то другому, неведомому — оно знает, как лучше, и когда время ей умереть. И, вообще, всё хорошо получается: вокруг не видно знакомых, именно сегодня мужчины завершают дела, сельские женщины скупают подешевевший товар. Не ясно, зачем она здесь, но, может, сейчас и поймёт, как дальше быть? А то и за Михала замуж. Дина стояла в оцепенении и смотрела на сжатые, чётко очерченные губы мастера Анджея, на чисто выбритое лицо под чёрной повязкой — он уже успел её завязать. Сколько прошло минут? Похоже, время стало густым, нетекучим, но это ничего, это она уже видела. Дина закрыла глаза.

Нет, она не испугалась. Внутренне содрогнувшись, представила, как Михал, который старше её отца лет на пятнадцать, потянет к ней жадные, крепкие ещё руки, завалит, где захочет — на постели, на сеновале, да где вздумается ему! Мужчины у них до самой смерти охочие, пасеки по лугам отменные, средство для силы мужской всегда в погребке имеется, и она, сила эта, немалое в их селе мерило. От детей она тоже особой радости не ждала. Ну, дети: у отца скоро семеро будет. Нет, ей любовь нужна — любовь, или она не согласна. Так и стояла Дина, сквозь мысли свои упрямые как в реку на дно утопала, пока первый нож не воткнулся где-то над головой, тонко звеня.

Так вот она, смерть-то какая... Нежным посвистом, струйкой холодной с макушки вниз пробирается, ползёт осторожно, языком раздвоенным кожу пробует, противно касается, на грудь заползает, руки, спина леденеют, обжигающий холод внутрь сочится, в животе кольца свивает…

Неожиданно спину волна окатила, качнула, голова закружилась, и непонятно, где верх, где низ, будто не у досок сосновых стояла — исчезли куда-то доски, а у бездны неведомой. Что-то опасное, дикое сзади… Ближе, ближе крадётся... Не будь волосы плотно в косу уложены, дыбом бы встали. Дина бежать, закричать хотела, да застыла столбом, ни вперёд, ни в сторону. Жуть незнамая подобралась и... тут же исчезла, как кто-то её отпугнул. Опять за спиной тёплые доски душистые.

Как долго клинки летали, Дина не поняла, лишь после догадалась, что быстро всё кончилось, не как с Арлекином. Зрители не унимались, вопили, может, от радости за неё?

Подошёл зазывала и, взяв Дину за руку, помог сделать несколько шагов. Она открыла глаза, взглядом нашла мастера Анджея: тот, приложив руку к груди, лёгким кивком благодарил публику — зрители орали как оглашенные. На неё, с тех пор как глаза открыла, даже не взглянул. Зазывала сунул ей золотой и настойчиво подталкивал к толпе — иди, мол, иди. На площадь к столбу подводили огромного медведя. Толпа расступилась, пропуская Дину с монетой в руках.

День прошёл. На золотой она накупила домашним подарков, отцу долго выбирала богатый кожаный пояс с серебряными застёжками. Любил отец её как умел, всем сердцем добра желая. Только по-своему. Пусть думает, что люди лихие дочку сгубили, а себя не гнобит, родимый. Отнесла подарки в гостиницу, в сумку упаковала, вложила перечень — кому что предназначено. После сказалась уставшей, до утра просила не беспокоить, и на глазах у своих в комнату удалилась, ключ повернула.

Вечером, в суматохе сборов, дождавшись удобного случая, накинула на себя плащ неприметный, выскользнула из дверей и решительно направилась к площади, отыскала в шатрах мастера Анджея. Он не удивился: не спроста девушка под ножи встала, под его ножи — была, знать, причина.

Никогда она не забудет первый их разговор.

— Пан Анджей, вы меня помните?

Он молча смотрел на неё, спокойный, непроницаемый.

— Подумала, если бы вместо Арлекина помогала на представлении Коломбина, наверное, лучше бы было. Никогда не работала в цирке, только в трактире нашем работала, да по хозяйству. Я сильная, всему выучусь. Мне даже денег не надо, еды и ночлега хватит. Только не трогайте: на неделе за старика выдают, так лучше уж в омут. Ваши ножи понравились. Певучие. — Она заморгала, неожиданно вспомнив странное состояние под ножами этими, вздрогнула и тут же отогнала, плечами тряхнув. — Некуда мне идти, мама в могиле, а отец как корову продал. У нас так и принято, только во мне не принято, откуда, не знаю. Я там, на представлении, подумала: всё-равно умирать, так может, пойму. Может, за Михала... Нет, не могу за него — клыкастый, постылый. И к молодому не могу, не люблю если. Пока никого не люблю. Отец, он ведь сам решает и слушать меня не будет! Возьмите с собой, пан Анджей! Меня отовсюду добудут, а на цирк не подумают. С вами уеду, никто не отыщет. Прошу, не бросайте, а нет, так к мосту, прямо сейчас, больше некуда...

Дина едва не плакала, незаметно для себя увлёкшись словами, словно это последние звуки в жизни её, да так ведь оно и было, как неожиданно над ухом раздался выстрел. Девушка ошарашенно замолчала — расплывался сизоватый дымок, резко запахло порохом. С шумом взмыли над площадью и пошли кругами в закатном небе уснувшие было под крышами голуби. Анджей убрал пистолет, продолжая смотреть на девушку. Оглушённая выстрелом, она округлила и без того большие, осеннего цвета, глаза, ничего не понимая. Жива или наконец убита? Анджей наблюдал за реакцией девушки: вот оцепенела, быстро приходит в себя; вот поняла, что жива, смотрит в глаза. Стоит на месте и ждёт. Не уходит. Голуби вернулись под свои крыши.

Тогда Анджей сказал:

— Мне не нужна Коломбина. Будешь амазонкой. Расчет по увольнению.

Так у неё началась новая жизнь. Замуж не выдавали, но изнуряющей, нескончаемой работы было больше, чем дома, с утра до ночи, без выходных. На следующий день после ярмарки цирк уже ехал по Европе — так и сгинула Дина. В балагане цирковом укрылась, документы ей Анджей за границей справил.

Кто он был? Откуда? Никто в цирке не знал и не узнал никогда. Окруженный кинжалами, он ни с кем не искал дружбы. Дину в работе не щадил. Она должна красиво двигаться, быть сосредоточенной и улыбаться при этом, особенно лучезарно, когда летают клинки. Улыбаться, что бы ни случилось, даже если кинжалы мерно вонзаются с двух сторон одновременно, даже если к ней подберётся медведь или неожиданно метнётся лошадь. Нравился ли он ей? Об этом некогда было ни думать, ни, тем более, мечтать. Если не занятия на манеже, то был уход за лошадьми, нескончаемая работа по цирковому хозяйству. Цирк просыпался рано, ложился поздно. Но рядом с Анджеем было надежно. Сам не тронет, остальные его уважали, боялись.

Интересное положение: со стороны можно было подумать, что Дина — его собственность, но оба они знали — лишь в работе вокруг представления. Дину он воспринимал как помощницу, не более. Несколько слов за день, вот и весь разговор. Впрочем, Дина понимала его без слов, ведь выступали они молча. Теперь их объявляли: «Мастер Анджей и его амазонка!» Иногда он уезжал на несколько дней. Куда — неизвестно. Наверное, пополнить запас метательных орудий.

Тем не менее, Дина пыталась понять, что она делает в цирке, для чего родилась и почему сбежала из дома. Нет, родилась не для того, чтобы за старика замуж идти, рожать ему детей и желать его смерти, а потом молодого мужа как жеребца покупать. Здесь, в цирке, она видит разных людей, их комедии и трагедии открыты, и только Анджей — загадка. Человек-кинжал, центрованный, холодный, заточенный. На что? И что ему цирк? Выступлений он ждал, к ним ежедневно готовился. Дине представлялось: во время его занятий окружающий мир растворялся, что-то невидимое вызывало воина на поединок. А Дина... Кто она здесь? Между ним и ...кем? А рядом с ним? Год пролетел незаметно, ещё год, ещё...

Через семь лет она приняла решение. Снова была осень. Перед окончанием очередных гастролей Дина спокойно ему объявила:

— Анджей! Я дальше не еду. Мне пора уходить.

Анджей глазом не моргнул. Таинственный метатель ножей, ничем его не проймёшь — ещё не один Арлекин обмякнет на его трюках. Не ощущала от Анджея Дина тепла, ни разу. Даже когда научилась во время представления, презирая страх, обворожительно ему, а не зрителям, улыбаться. Он за ней видел что-то своё, лишь ему ведомое, туда вонзались его кинжалы. А непокорная амазонка с отливающим медью водопадом волос, перехваченных золотым ободом со звёздочками искристых камушков была предназначена зрителям, как и широкие браслеты, сверкающие на плечах и запястьях. Костюмы для выступлений Анджей заказывал у известных ему мастеров, не скупясь на тонко выделанную кожу и бархатистую замшу, отделанную в женском наряде затейливо переплетёнными кожаными шнурками с нанизанными на них золотыми бусинами. Шнурки были не просто украшениями, в трюке на «колесе смерти» они надёжно держали скрученные в пышный жгут длинные волосы Дины. И все мужчины, глядя на дерзкую, полуобнажённую по цирковому обычаю, стройную амазонку, рисовали себе райские кущи и тоже хотели быть укротителями мустангов и женщин, ловкими метателями ножей. На площадь Дина теперь выезжала на гнедом, в цвет её каштановых волос, породистом жеребце.

Не то, чтобы в Анджее совсем не было тепла, оно угадывалось, но укрылось так далеко, так глубоко, словно где-то давным-давно потерялось. Такие не заводят семью, на одном месте не оседают. Похоже, они — случайные попутчики, волей судьбы занесённые в этот мир из другой, неведомой жизни. Дом их — дорога, и в ней они исчезают. Хорошо, если путь их — война, тогда путь этот яростный и короткий. Но войны не было, специально Анджей её не искал, и Дина рада была, что не искал. Анджей здоров от природы, работа его полагает предельную дисциплину тела. Проживёт еще долго и унесёт свою тайну с собой. Теперь она знает, что такое любовь. Та, из-за которой по дну уходят на дно. Та, из-за которой сбежала из дома. Но как же его любить?

— Ты свободна. Назови сумму, — сказал он как ни в чём не бывало, словно речь шла о покупке зерна для лошадей.

— Хочу купить трактир на хорошей дороге в красивом месте. Дело знакомое и надёжное. Анджей... — Дина, давно привыкшая к музыке стали, похоже, разволновалась. Но нет, голос остался верен полученной выучке. — Вдруг когда-нибудь ты захочешь ...просто жить, тогда тебе будет, куда вернуться. Я хочу, чтобы ты ко мне приезжал. Пускай ненадолго. Если твоя любовь такая — пусть будет, какая будет.

В Европе много дорог, много трактиров. Она выбрала заведение на окраине древней столицы, у реки, с яблоневым садом, неподалёку от ярмарочных площадей. Сама сторговалась, оформила купчую, наняла помощников, распорядилась устройством хозяйства. После работы в передвижном цирке такие хлопоты не утомляли. Люди, чувствуя уверенность строгой привлекательной женщины, понимали её с полуслова.

Через некоторое время на три дня приехал Анджей. Такой же. И бесконечно другой. Она сразу узнала: таким он и был когда-то... Почему-то, откуда-то она его помнит... И сейчас из того далека он вернулся. Тот самый. С тёплым любящим взглядом. Нежный, близкий, родной.

Однако настало означенное утро, и с рассветом в дорогу встал мастер Анджей — с точными, как в броске, движениями — метатель ножей. Дина, зная его семь лет, иного и не ждала: среди людей он так и живёт, зачарованный. Кем? Когда? Пускай тайна останется тайной, но эти несколько дней рядом с ней был её Анджей. Он уходит, но она светится от счастья, ведь счастье отныне останется с ней.

В конце концов, это его ножи научили держать улыбку, чего бы она ни стоила. Именно они научили доверять воинскому его искусству так, как теперь она доверяет судьбе. Именно в нём узнала она силу, которая поразила когда-то ранним утром на берегу. Они всегда понимали друг друга без слов. Не забудет, как однажды, подойдя попрощаться к умиравшему в тяжёлой агонии канатоходцу, сыну доброго изумрудного Августина, облепленного поникшими внучатами, Дина взмолилась про себя и взглянула на Анджея. В ответ он ненадолго прикрыл глаза. Сильный мужчина — понял и обещал. Она тоже справится. Будут дети — сама воспитает. И ей, и детям нужен дом и яблоневый сад. А ему пора уходить.

Стихло цоканье лошади. В тишине послышался тихий глухой стук — спелое яблоко не удержалось, упало на землю — нет, это счастье с неба свалилось!.. Странное иногда снится. Будто мы, люди, живём в солнечном городе, обнесённом высокой стеной от мрачного мира. Есть ворота в этой стене, через них кто-то уходит из города, кто-то в него возвращается. Когда ворота открыты, в город ползут чудовища. И кто-то должен их отгонять — охранять город.

Она прожила счастливую жизнь — так сама для себя решила. Родила и вырастила двух дочерей и сына, первых правнуков дождалась. За сорок лет он приезжал четыре раза, оставаясь на несколько дней.

Последняя ночь была ослепительна. С полуночи грохотало и полыхало, новые бочки ливень перелил через край, а она не припомнит, чтобы на сердце было так безмятежно. Казалось, Анджей всегда обнимал её, спящую, казалось, ни на день они не расстались за долгую жизнь. Он почти не изменился, или это только казалось ей, любившей его вместе с тайной. Чудесным образом любовь не давала Дине вянуть, болеть, седеть — сильные яблони долго цветут и плодоносят, но годы… Зеркал она не боялась, однако Анджей не должен больше к ней приезжать.

В то утро разом расцвели яблони, вместе с солнцем проснулись, под пение птиц наполняя округу белым и розовым ароматом — встречи с Анджеем всегда пахли яблоками. Провожая его, Дина глазами спросила: «Помнишь?» Дрогнули тонкие веки, ненадолго прикрыли стальные зрачки.

Закрыв ворота, Дина вернулась в спящий дом. Из открытого окна был виден пока пустующий тракт. Соловьи томились о счастье, блистала роса, яблони дышали любовью. Скоро проснутся пчёлы. Появятся завязи. Осенью сад окатится яблоками. Зимою уснёт. Эта сказка всегда навсегда, а пока соловьи хрусталями звенели...

...Он метал клинки, как Перун молнии.

Медленно, со скрипом, распахивались огромные городские ворота.