Костя Черняев перепробовал столько профессий, что ни одной трудовой книжкой не объять. Поэтому он умел всё и очень гордился этим.
А ещё он знал за собой особую ценность, даже уникальность по части мужского обаяния. Зря что ли о нём одноклассница Валька четверть века сохнет?! Усохла девка, стала совсем «так себе», а поначалу была даже «очень ничего», но в том то и дело, что ни-че-го, а ему, Косте Черняеву, хочется, чтобы «о-го-го»! Чтобы не просто женщина – Шехеразада. Только такая – по нему, остальные – мезальянс.
Одевался Костя просто, но со вкусом. Вкуса на этот счёт у него было два, как у монеты: орёл и решка. «Решка», понятное дело, одежда рабочая, которую и потереть, и припачкать не жалко, и самое правильное в этом деле – камуфляж х/б, лучше и не ищи.
А вот под «орла» Костя надевал чёрную рубашку, всенепременно чёрную – зря что ли Черняевым родился! Обязательно – прилегающую, чтобы каждый мускул на его бодром теле перекатывался, а пуговки чтобы белые, все на месте – сверху вниз как по ниточке – во всём должна красота присутствовать. И стиль.
В холодное время года под рубашкой могла пригреться тельняшечка: романтику морских приключений никто не отменял.
Ну а «ниже ватерлинии» – джинсы, само собой – в облипку, чтобы показательно.
Так считал Костя, и эта бухгалтерия его на личном фронте никогда не подводила.

Жениться он мог – на раз! Даже щёлкать пальцами не надо: девок в посёлке – как сорок по ветвям! Глазки перед зеркалом обведут и по сторонам – зырк-зырк... Но сколько личико ни рисуй, а Шехеразадой родиться надо. Вот Костя жениться и не спешил. Гулял «для здоровья», но ни к кому ни душой, ни телом не привязывался.
А девки – на то и девки: те же сороки – пырх – и поулетали! Постепенно, год от года рассеялись: кто – учиться, кто замуж, и большинство – в город. Со временем даже в клубе выступать гоголем стало не перед кем – не перед этой же мелкотой, которая только-только из-под мамкиного крылышка?!
Так и получилось, что сошёлся Костя с Танюхой-перезрелкой – так её меж собой за глаза называли. Ещё в школе «перезрела»-вымахала: не девка – гренадёр! Сразу после школы осиротела и пошла работать на железную дорогу. Замуж кто ни звал её – она не пошла. А вот за Костю бы пошла, да он не торопился: полтора года разницы в Танюхину пользу – старушка, он на это пойти не мог. Так, наведаться-переночевать, пирогов со сливками навернуть – это да, Танюха на пироги была майстрячая. И корову держала. Но по хозяйству она как-то и без Кости справлялась. Не баба – лошадь. Из родичей у неё – бабка да тётки, и все в деревне, а в посёлке она жила одна.
На люди Костя с Танюхой не ходил – он, при всех своих достоинствах, был ей чуть выше плеча. Ну вот как-то так, ростом пониже среднего удался, но это ж для мужика – не беда. Главное – чтобы сила в корень. И к чему ему ходить-позориться с «перезрелкой», когда у него всё ещё впереди?! А дома на диване рост ни при чём.

Вот так и жил маленький герой небольшого посёлка в своём-отеческом дому: заработок плюс приработок, плюс мамкина зарплата – особо не тужили.
Но ближе к тридцати годам мать начала докучать: «Когда женишься?» – Костя отмахивался: «Я свою Шехеразаду ещё не встретил!»
«Эх, прождёшь Шехеразаду, и Танюха тебя бросит!» – мать сокрушалась, хотела внуков, но Танюха была упёртая: «Рожать только после ЗАГСа», – сказала – как отрезала. А однажды так ему с порога и заявила: «Или в ЗАГС веди, или я уезжаю в Москву – там на всякую женскую стать мужик отыщется. А на диван больше – ни-ни. Пироги ешь и проваливай – думать».
Вона как! Костя не то чтобы разобиделся, а совершенно разозлился: уж который год ходил, и всё было можно, и привык к «сладкому», а тут – на тебе! Это даже не реформа, это строгие санкции на грани объявление войны! И от кого?! От бабы-«перезрелки»!
Такого поворота Костя за два дня простить не мог. Решил он Танюхе за такое попадалово отомстить: забыть про неё, пока сама не изголодается и прощения не попросит. Ходит он в клуб, на улицу – слоняться, а к Танюхе – ни коим образом. Даже на улицу, где она живёт, не сворачивает. В клубе скучно – бабушки да малолетки. На улице – вообще никакого смысла, только ноги топтать. Так неделю-другую потерпел, покуда самому тошно не стало. В пору бы идти-мириться. Он вот-вот бы уже и пошёл, но тут его дядька позвал на пару недель подкалымить в соседний район. Костя и дёрнул туда с лёгкой душой: поварихи и прочие сопутствующие крали бывают очень даже на вежливую обходительность сговорчивые. Однако и тут, оказалось, «не полоса»: дальний участок лесозаготовок, и в посёлок после работы на «погулять» ни сил, ни транспорта предусмотрено не было, и готовить еду приходилось самим. К тому же вместо пары недель застрял Костя на этой каторге месяц с гаком. Приехал домой – только сумку с плеча в угол кинул, и – через магазин – к Танюхе. Понятное дело: мандаринки-конфетки – примирительный этикет, без этого нельзя. Глядь, а свет ни в одном окошке не горит, и дом её заперт на все замки, и, а на двери мелом написано: «Продаётся». Кинулся к матери: не знает ли, чего там с Танюхой приключилось?
– А в Москву укатила краля твоя. Попрощаться заходила: «Мне, говорит, замуж уже срок-пересрок. Если дома ждать нечего – нечего и сидеть-горевать. Поеду – Москва слезам не верит, так я же к ней — не плакаться... Может быть, получится у меня новая любовь. А вам – счастливо оставаться!»
Вот те и «гудбай, бэби» – остался Костя один, при матери, как не взрослый какой.
Решил работать – богатеть, пока Шехеразаду не встретил. Работал много, получал хорошо, но деньги в руках не держались – то пропьёт, то на штраф нарвётся, то ещё чего.

Тут брат двоюродный надумал в Москву в строительную фирму наняться. Говорит: «Поехали вдвоём: и веселее, и безопаснее. Москва, она такая – простоты не прощает.»
А что ему, Косте думать-собираться – только подпоясаться.
А и правду, почему бы не в Москву?! Там – деньги! А тут, в посёлке – какие деньги?! А будет много – не утекут!

Мать особо не радовалась отпускать сына в столицу, но напоследок напомнила: «Если Танюху встретишь, а вдруг, чем чёрт не шутит, пади в ноги, отведи в ЗАГС и вези домой! Лучше неё никакой Шехеразады не сыщешь.» Костя на эти напутствия промолчал. У него на Москву свои надежды имелись.

И пошла у Кости Черняева новая-московская жизнь-нетужизнь. Работали без выходных два месяца, до самых холодов. Получили расчёт, выходные взяли, чтоб домой наведаться-отдохнуть. Прежде чем идти на вокзал, решили по столице прогуляться, обмыть удачу, на красо́ты столичные полюбоваться. Скинули робы, умылись, прифрантились, в парикмахерскую заскочили, само собой, потратились: столичные мастерицы за сторублёвку не стригут. Но зато – и вид козырный. Теперь можно и по пивку. Идут по улице неторопливой походкой, увидали погребок: у входа на грифельной доске мелом написано: «Живое пиво!»
То, что искали! Спустились по лестнице в приятный мягкий свет. Негромкая, располагающая к отдыху музыка, стены тёмного камня: прямо пещера Али-бабы!
Массивные столы тёмного дерева, мягкие бордовые кресла; у барной стойки – стулья «под старину» – солидно. Приятное место.
Народу в подвальчике немного, но жизнь в виде пива потихоньку от барной стойки по бокалам распространяется в народ.
Брат заторопился было занять первый свободный столик, но Костя решил не спеша исследовать обстановку. В самом дальнем конце зала, который от любопытных глаз заслоняла большая пальма в деревянном вазоне, обнаружился уединённый уголок, где за столиком расположились крохотные девчушки: не поймёшь, то ли школьницы, то ли первокурсницы в белых кофточках: сидят вдвоём, «без охраны», бутылочка газировки на столе и горсть орешков на блюдечке.
Брат к ним ринулся, как бугай, по свойски: «О, какие люди, а паспорт у вас есть?» – шутя, конечно, сказать хотел, что молодо выглядят, комплимент сделать. Но девчонки, похоже, не поняли такого натиска, вздрогнули, насторожились – того и гляди упорхнут.
Костя пнул брата в бок по-хорошему и сам пошёл дело исправлять. Тут ведь нарисовалась картинка, очень во всех отношениях подходящая, а брат своей простотой всю красоту на раз сгваздает – фух – и нет картинки: сбегут девчоночки! Нет, так нельзя!
– «Здравствуйте, девочки! С праздником вас!»
Та, что поближе сидела, пухленькая, ноготочки розовые – в разговор мигом попалась: «Спасибо, конечно, но откуда знаете, что у подруги сегодня день рождения?»
«А я – экстрасенс», – вошёл в роль Костя. Я даже знаю, сколько лет сегодня Вашей подруге исполнилось!
– Так сколько же? – обе девчушки застыли в ожидании.
– Знаю точно, – отрапортовал Костя, – но вслух не скажу из огромного чувства понимания женской натуры. Возраст не оглашается!»
Так и раззнакомились – просто, непринуждённо, к удовольствию обеих сторон.

Костя – он же психолог, само́й жизнью учёный! Он душу женскую на все сто прознал, изучил и понял: девчонки-то поди не московские – приезжие, такие же, как они с братом. От мамки далеко, денег не хватает, где ж их хватит – столица любит шик! Пришли, празднуют – а на столе одна газировка с орешками! Не дело!
Та, которая сидела ближе, пухленькая, пригласила гостей к столу.
Костя толкнул брата в бок: «Пойди, закажи четыре кружки живого пивка, бутербродов, а я тут дальше разрулю».
– Ну, красавицы, мы пришли – теперь, все в сборе. – Костя умел покрасоваться, и сейчас его, что называется, несло по накатанной: красивый флирт и есть красивый флирт, красота – она любой мир спасёт, понимать надо!
Тем временем брат принёс тёмного пива в высоких стеклянных бокалах, хотел что-то вякнуть насчёт цен, но Костя уже «рулил по фарватеру»:
– Чего ещё хотите, девочки?
– Орешков, – сказала именинница негромко, стеснительно накручивая тёмный локон на тонкий пальчик с перламутровым ноготком.
– Орешков, и побольше? Будет, ждите! Гулять так гулять! – и вслед за братом отправился к стойке. Тут не скаредничать надо, а развернуть свою хлебосольную душу, как баян – тогда и дело выгорит. Орешки оказались «кусачими» – в разы дороже, чем на рынке. Но отступать Костя не намеревался – с пакетиком орешков и коробкой шоколада догнал и обошёл брата, несущего не подносе крохотные бутерброды.
Пиво оказалось славное, пусть дорогое, пусть – Костя не был жмотом, никогда не был. Он пил небольшими глотками, ибо что тут большими пить-то, и попутно вёл тонкую культурную беседу. Пухленькая оказалась простой и разговорчивой. Слово за слово – и вроде давно были знакомы, и вроде не страшно, что разница в возрасте – да может они-то, девчоночки, разницы большой и не увидели – он же не выглядит на свои тридцать с копеечками! Сколько лет – и всё в одной поре! Такой он, Костя, уродился – счастливый на этот счёт. А приятная девчоночка попалась, и всё при ней. Прямо очень даже приятная, перспективно...
Видит Костя: брат тоже на пухленькую запал. Дай, думает, я его внимание на именинницу переключу, пусть у него, у Кости, интерес не отбивает! А именинница всё молчит: чуть пиво пригубила и орешки тоненькими пальчиками из скорлупок достаёт, лепестки губок приоткрывает и... так она этот орешек удивительно губками взяла, так язычком «подсадила», что Костя задержался взглядом да и забыл, что придумал раньше. Эта была изящнее подруги, тоньше в кости, держалась скромнее, в тени, но если присмотреться… Костя заценил и абрис фигуры, и нежный овал лица, и тёмный локон, оттеняющий матовую бледность кожи. Пышные ресницы стыдливо приопущены. Да и понятно – девчонка совсем, что она в жизни видела? Всякую женщину раскрыть надо. А чтобы правильно раскрыть – нужно понять...
Именинница тоже, по всему видать, на Костю глаз положила. Но, понятное дело, из скромности смотрела она на него не прямо в лицо, а как-то вскользь, а потом опускала глаза, так, как будто она пересчитывала пуговки на его рубашке, сверху вниз, а после стыдливо отводила глаза, чтобы через время повторить взглядом эту мудрёную траекторию. И взгляд Кости, по началу свободный и наблюдательный, как-будто влип в это действо, прикипел накрепко, и всё его внимание попалось в эту завораживающую игру. Всё его существо будто бы срослось с этим движением. Он ощущал прикосновения её взгляда так, что тело начинало гореть и плавиться под этими белыми пуговками... Костя немного отодвинул кресло, сел ещё более уверенно, раздвинув ноги, напружинив плечи и набычившись. чтобы именинница могла рассмотреть и оценить всю его стать, приосанился, и будто стал значительнее и выше. От всего происходящего у него даже пересохло в горле. Костя одним глотком опустошил свой бокал и уже намеревался послать брата за добавкой, но тут на него накатила усталость.
«Ну да, работал как проклятый, – подумал он про себя, – а тут, поди ж ты: непринуждённая атмосфера, музыка, кресла – разморило пацана с бокала пива! А может, потому, что оно – живое? Надо держаться, а то не дай бог зевота – девочки подумают, что нам с ними скучно... Сейчас, ещё немного – и самое время пригласить её на танец. Только торопиться не надо. Не надо здесь гнать лошадей.»
А именинница тонкими пальчиками с перламутровыми ноготками теребила тёмный локон и продолжала смотреть, уже немного смелее и ниже, как показалось Косте. Он тоже молчал – почему-то стало тяжело говорить, и он, уже не кро́ясь, смотрел на именинницу в упор, который раз сканируя высокий изгиб бровей, продолговатый носик, тонкие лепестки губ, нежную шею за створками белого воротничка, высокую грудь, красиво драпированную белой кофточкой...
Да, вот она и есть, Шехеразада... та самая, которую он искал, и вот, наконец нашёл...так оно и случается, так и должно быть, если по-настоящему: с первого взгляда и – наповал!..

...Очнулся Костя в полицейском участке с несусветной головной болью, без какого бы то ни было понимания нахождения себя в настоящем моменте. Его знобило, хотелось пить. На вопросы сержанта полиции он еле шевелил пересохшими губами, с трудом подбирая в тумане сознания соответствующие слова, но, по большому счёту, это были мелочи, потому что у них с братом пропали не только деньги, но и все документы.

Кое-как добравшись домой в изрядно потрёпанной спецовке, Костя Черняев молчаливо запил. Нет, о потерянной материальной части он, можно сказать, и не переживал. Непереносимая в трезвом виде тоска накатывала оттого, что стоило ему прикрыть глаза, перед внутренним взором, как будто взаправду, вставала его московская «Шехеразада». Тонкими пальчиками она лущила маленький орешек, подносила к приоткрытым губам, и, чуть опустив ресницы, смотрела на Костю, прожигая скользящим взглядом по белым пуговкам на чёрной рубашке сверху вниз, и снова, и снова...