Я и не старался оставаться незамеченным — всё равно они меня не видели. Когда приоткрылась щёлочка двери, я тихо шагнул следом за мужчиной, а женщина, уже в почтенных летах, поджидала его. Не прячась, но оставаясь невидимым, я наблюдал, как они беседуют между собою. Сначала женщина как будто жаловалась на что-то, а мужчина, покончив с общими фразами и совсем уже другим тоном заговорил о чём-то важном. Я не видел его лица, только слышал голос. У него был необычный голос — тихий, вкрадчивый и в то же время очень убедительный, с играющими интонациями — голос, с которым невозможно не согласиться. Пересчитать решительно нельзя было всех его оттенков и тонкостей: иногда притворно безразличный, будто бы с зевотцой, временами же настойчивый, но и мягкий, исполненный всякой приятности. Мужчина словно бы подстилался, подлаживался под простецкую бабью речь и, постепенно овладевая ситуацией, вгонял разговор в желательное ему русло. Он уговаривал женщину, та кивала, соглашалась, потом вздыхала и бормотала что-то своё, бабье.
      Стоя позади и несколько сбоку, я украдкой рассматривал ту часть лица его, которая виднелась из-за уха и крепкого затылка — разглядывал незнакомца и не мог определить его возраст или хотя бы комплекцию. Не то чтобы он был упитан, но и не сухощав. У него неприятно шевелился круглый, выбритый подбородок, но, как ни странно, мне это вдруг показалось по-детски трогательным. Беседа шла под чмоканье старинных часов. Несколько фамильярно, чуть-чуть снисходительно мужчина продолжал говорить, а я, словно бы загипнотизированный, любовался их беседой, хотя не мог разобрать ни единого слова, как это часто бывает с людьми глуховатыми, да еще и весьма небыстрыми в рассуждении житейской ухватливости.
      Такие дома, как этот, давно уже не строят. Я кинул вскользь два взгляда: комната была обвешана старенькими полосатыми обоями; картины с какими-то птицами, старинные маленькие зеркала — невмочь было ничего более заметить. Чем дальше, тем отчётливее мнилось мне, что и прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства я бывал и не раз в этом доме, и радостно было мне было видеть его крепкий забор, крышу со стекающими струями дождя, слышать заливающийся лай псов. Давно, давно... Здесь пахло детством, книжной библиотечной пылью, потертыми страничками с тёмными пятнами на уголках, — ничто не могло ускользнуть от моего свежего, тонкого вниманья. Я словно бы уменьшился в размерах, я трепетно внимал каждой мелочи из происходившего у меня на глазах.
      Женщина с навязанным на шее фланелевым платком вдруг вытаращила глаза свои, и тут я смекнул, что дело принимает интересный оборот. Мужчина, словно бы убеждал женщину решиться на какой-то очень важный шаг, а она то ли сомневалась в его правильности, то ли просила не торопить с решением, но мужчинские доводы в бессилии отскакивали от неё. Женщина будто не понимала слов его или делала вид, что не понимает, а то уж готова была согласиться, но все же упрямилась, что бывает свойственно ихнему полу, особенно когда мужчина едва ли не тычет в нос иной из них разными логическими фактами. Разговор, судя по отдельным восклицаниям, то и дело возвращался к исходной точке. В бархатном голосе мужчины все чаще проскальзывали металлические нотки раздражения.
      Что касается меня, я мечтал только об одном: чтобы их общение продолжалось вечность, лишь бы мне подольше оставаться тут, не покидать это необычное жилище, полное загадочного очарования.
      Хотелось невозможного: чтобы и мужчина добился своего, но одновременно чтобы и женщина не осталась в обиде. Мои симпатии еще никогда так чётко не разделялись поровну между столь разными и не совсем дружелюбно настроенными друг к другу людьми. Мне одинаково дороги были оба: он и она, а главное то ощущение блаженства, которое подобно электрической вспышке соединяло во мне эти два одиноких сердца. Слезы умиления готовы были так и прыснуть из взволнованных очей моих.
      Вот женщина вздрогнула и перекрестилась. Мужчина, вынувши из кармана платок, начал отирать пот на лбу. Мне хотелось обнять их. Только бы это видение, словно излетевшее из далекого детства, как-нибудь не улетучилось бесследно. Пусть бы они говорили — то громче, то тише, миролюбиво или почти враждебно, только бы мне слушать их голоса. Разговор, между тем, приближался к концу, мужчина принялся что-то записывать в бумагу, а я вдруг обнаружил, что шепчу горячие слова молитвы о упокоении душ неизвестного мне длинного ряда людей, давным-давно в скорбях и тяготах живот свой скончавших. Нет, не хотелось мне покидать это уютное замкнутое шкатулочно-коробочное пространство
      Женщина (с навязанной на шее фланелью) предложила мужчине подкрепиться. Новая волна впечатлений так и окатила меня. Чудно пленительным показался мне запах блинов, которые уплетал незнакомец, теребя салфетку и прихлебывая пахучую лиловую смородиновку из старинной чайной чашки. Странно, я в самом деле проголодался или так кажется? Нет сомнения, ещё немного и я потеряю сознание от голода. Я готов был выйти из своего укрытия и немедленно потребовать у бабы блинов и пресного пирога. Какие там церемонии, ведь я здесь почти что у себя дома, в малолетстве всё исхожено здесь мною вдоль и поперёк. Но было поздно. Мужчина и женщина вышли во двор и стали прощаться. Через приоткрытое окно мне удалось наконец-то расслышать внятное: «Ты уж, отец мой, не позабудь насчет казенных подрядов». Вслед же за тем донеслось ржание лошадей...