- Макарыч, а кем ты на фронте был?
- Снайпером, снайпером, сынок, - лицо Макарыча и без того похожее на печёное яблоко, казалось, ещё больше съёжилось, морщины на нём стали глубже.
- Макарыч, если тебе неприятны эти воспоминания, то – извини, не буду больше спрашивать.

- Да ладно уж, спрашивай, какие там секреты! – Махнул старик рукой, затем достал из кармана трубку и начал набивать её табаком из самосшитого цветастого кисета.
- А много фрицев уложил? – Опять спросил я.
- Не помню уже, - неохотно ответил Макарыч, прикуривая, но я понял, что старик не хочет говорить правду.

- А наград много имеешь?
- Два ордена, сынок, и три медальки – это боевые награды, а юбилейных куча ещё, так я их за награды и не считаю – так они, для звону только.

- За что награды-то?
- Как за что? – Удивлённо пыхнул дымом в мою сторону ветеран, - за снайперство моё и наградили! Попадал, ведь, иногда, в супостата, - и старик прищурил левый глаз, а правый вытаращил, видимо вспоминая, как смотрел в свой снайперский прицел.

- А сам-то, как, невредимым остался? Не «зацепил» тебя «супостат» на войне? – Буквально вытягивал я из старика информацию о тех суровых временах.

- Как не зацепило? Мало кого на той войне не зацепило...; во – гляди! – И Макарыч, расстегнув ворот рубахи, показал мне красноватый рубец слева у основания шеи, - шоркнуло меня пулей – это когда с немецким снайпером дуЕль у меня произошла. Он, видишь ли, промазал во время той дуЕли, а я-таки достал его и что характерно – уже пораненый! - И Макарыч, нежно проведя по рубцу сухонькой ладошкой, застегнул ворот. – А ещё – ногу мне поранило осколком во время бомбёжки, - и старик показал на свою правую голень. – Так это всё ерунда, сынок, по сравнению с тем, какие ранения тяжкие бойцы наши имели! А полегло-то сколько! Эх-ма! – И ветеран грустно замолчал.

- Страшно было на войне, Макарыч? – Задал я дурацкий вопрос.

- Страшно? – Переспросил Макарыч и задумался. – А знаешь, сынок, когда мне страшнее всего было?
Ещё до того, как я на фронт попал, во как!

- Расскажи, Макарыч!
- Да дело было в Средней Азии, где я в снайперской школе обучался в сорок втором... .
Было мне семнадцать лет, всё на фронт рвался, пороги в военкомате обивал, да не брали меня, шкета малолетнего, да тощего... . А у меня к тому времени, батя на фронте уже – того..., да... . Да и до фронта-то он не доехал, разбомбили их эшелон, вот так... .

Да, потом, военком, проявил сочувствие, ну и направил меня, значить, в эту Среднюю Азию, а там военный лагерь был в сельской местности, где бойцы подготовку проходили, ну и снайпера опять же... .
Ну, короче, обучаюсь я там снайперскому делу, а тут, недалече, дезертира поймали... . Да..., здоровенного бугая такого... . Ну, политрук вызывает меня и приказ даёт: приказываю, говорит, тебе Митрохин, отконвоировать дезертира на станцию и сдать там в комендатуру! Ну а я что?
Есть! – Говорю, не поспоришь, ведь, в армии да и время военное. А вести надо было аж за двенадцать километров... .

Вот и повёл я его: он впереди со связанными сзади руками, а я – позади с трёхлинейкой с примкнутым штыком, а она-то со штыком вместе – выше меня будет! А он – бугай здоровенный, веду его и думаю: и где это он так отожрался в военное – то время... , - и Макарыч о чём-то задумался, молча шамкая губами.

- Ну а что дальше? – Нетерпеливо прервал я его раздумья.
- Дальше-то? – Встрепенулся старик, - а дальше – он каким-то макаром руки от верёвки освободил – видать, какой-то салага, типа меня, его связывал – обернулся и винтовку-то у меня и выхватил, сукин сын! Взял её под мышку и пошёл себе, да не в ту сторону, куда я его вёл, а поперёк, в сторону лесопосадок.

Ну а я, значить, плетусь за ним и плачу: дяденька, говорю, отдай винтовку, расстреляют теперь меня!

А он, гад, идёт, молчит, сопит себе, будто бы и меня рядом нет совсем... . Ну, думаю, кирдык мне теперь..., хоть самому в дезертиры подавайся..., - и ветеран опять замолчал, видимо, заново переживая ту давнюю историю.

- Ну, Макарыч, не тяни давай! Чем дело- то закончилось?

- А знаешь, сынок, он, дезертир этот, вдруг повернулся ко мне и говорит: - стой здесь, щегол, пока я до посадок не дойду, там я винторез твой кину, а ты сможешь тогда дойти и забрать его. Но, если двинешься раньше, - пристрелю!
А до посадок – метров сто... .

Ну, короче, на том и порешили... .

Одним словом, упустил я тогда дезертира.
Вернулся в свою часть, трясусь от страха: а ну, как, бумажку потребуют из комендатуры о сдаче дезертира? Но командир спросил, только: - отвёл?

- Так точно! – Говорю. А у самого душа в пятках: вдруг с комендатурой свяжется, может, по рации?

Но, пронесло! Не до этого всем было: лагерь срочно сворачивали и на фронт всех отправляли, в Сталинград..., да..., где почти все и полегли..., и командир и политрук тот... .

Вот тогда, сынок, и испугался я больше всего... .

А потом... потом уже и не страшно, почти было, на войне-то... . Знал, что скоро должны были убить, потому, что товарищи рядом умирали один за одним... , одна радость была, что успел-таки за папашку отомстить, какую-никакую толику фашистских захватчиков отправить на тот свет..., а за одного – эсэсмана, видать шишка крупная была – отдельную медаль дали, - с гордостью сказал старик .

Макарыч начал выбивать трубку о каблук башмака, а я ещё раз бросил взгляд на его лицо.
И мне показалось, что оно посветлело и, как бы, помолодело и морщины на нём не казались такими уж глубокими.