I

В тесной каютке СРТ (среднего рыболовного траулера) «Навага», ошвартованного у причала владивостокской бухты Диомид, сидели двое: сдающий дела тралмастер Шумов Артём Егорович и принимающий эти дела Телегин Пётр Сергеевич.

А теперь, дорогой читатель, познакомимся с нашими героями поближе.

Они были старыми приятелями и, к тому же земляками из села, расположенного в Воронежской области, с неблагозвучным названием – Хреновое. Так в паспортах у них и было написано: «Место рождения: село Хреновое»! Народ, кому доводилось заглядывать в их документы, над ними подсмеивался и землякам уже давно надоело всех поправлять, объясняя, что правильно произносится не «ХренОвое», а «ХреновОе»!

На Дальнем Востоке друзья пребывали уже лет двадцать, завербовавшись после армии сначала в Петропавловск-Камчатский, где трудились матросами в рыболовном флоте, а затем оба перебрались во Владивосток. Там они окончили курсы тралмастеров на учебно-курсовом комбинате, после чего пути их разошлись: стали они трудиться на разных судах (до этого друзья, будучи матросами, старались попадать вместе на одно судно, вместе ездили и в отпуск и отгулы в родное село).

Вообще-то, приехали они на Дальний Восток втроём: был с ними ещё один земляк – Бойко Николай, но тот ещё в Петропавловске от них откололся и Артём с Петром поначалу потеряли его из виду, выйдя в свой первый десятимесячный рейс.

А два друга, возвращаясь в свой порт и, получив свои кровные, широко гуляли: летали в родные края, сорили деньгами в ресторанах, весело проводя время с подружками.

Через четыре года такой жизни, посетив своё село ХреновОе, они встретились там с Николаем: тот к тому времени женился и похвастался им своим новым домом, который он недавно приобрёл и въехал в него, намедни, с молодой супругой. К тому же Колян похвастался землякам, что имеет на книжке кругленькую сумму!

Удивились друзья таким достижениям приятеля да и поинтересовались у того: в каких морях и на каких пароходах он так разбогател – сами-то, наши рыбачки за душой ничего не имели, поскольку, всё заработанное тяжёлым трудом за длинные путины, проматывали месяца за три.

Ну, Николай им и поведал, что от морей он, слава Богу, «откосил»; купил в Петропавловске по-дешёвке шлюпчонку типа «тузик», на которой совершал обходы рейда, где стояло на якорях множество, в основном, рыболовных судов, около которых плавало несметное количество разнокалиберных пустых бутылок. Вот, Колян их и затраливал, затем сдавал, копеечку к копеечке подкапливал, жил экономно, поскольку заимел множество знакомых на разных СРТ, где частенько кантовался, чтобы не платить за жильё, к тому же друзья-рыбаки его там бесплатно и подкармливали.

Таким, вот, образом, и скопил, хитрован, себе капиталы, пока его незадачливые кореша свои кровные бездарно проматывали.

Призадумались друзья, малость позавидовав предприимчивости земляка, и, посовещавшись, решили взяться за ум, насколько удастся.

Вернувшись в Петропавловск, приятели почему-то решили перебраться оттуда во Владивосток, где сходив в один рейс и подзаработав деньжат, не стали их сразу проматывать, а поступили на курсы тралмастеров и в этот же промежуток времени Пётр познакомился с девушкой и женился на ней, да и Артём познакомился с хорошей женщиной, правда, с ребёночком и стал с ней жить, как это называется,
«в гражданском браке». Короче, жизнь, похоже, у наших мариманов стала налаживаться.

Через годик, после окончания курсов, вернувшись с удачной путины, Петруха Телегин прикупил себе небольшой домик на окраине Владивостока, а Артём Шумов жил со своей подругой Ксюшей и приемным сыном Вовкой на жилплощади жены.

К описываемому моменту Вовка, называвший Шумова «папкой» подрос, заканчивал среднюю школу и мечтал стать моряком, как и отчим: поступить в мореходку, а, если не получится, то пойти в море простым матросом.

Артём, привязавшийся к пасынку, как к родному сыну, пытался Вовку отговорить от этой его мечты, но на вопрос того, почему сам-то он, Шумов, продолжает ходить в моря, если там так несладко, ответить толком не мог.

Телегин же, как-то, вернувшись с очередной путины, а было это в ноябре, долго прождал жену на борту своего СРТ, но она встречать его так и не пришла. Тогда он попросил приятеля подогнать к борту такси, так как тёплой одежды у него с собой не было, только – роба, ( а к вечеру в этот день стоял уже ощутимый морозец) и помчался домой, в волнении гадая : что же случилось, ведь он после снятия с промысла посылал своей Танюхе радиограмму!

Но, подъехав к дому, он узнал, что там уже живут другие люди, ведь подлая Танюха, в его отсутствие, дом продала и укатила в неизвестном направлении. А дело в том, что при покупке дома, Пётр совершил непростительную глупость, записав его не на себя а на жену.

Пришлось ему возвращаться на своё судно, как говорится, не солоно хлебавши и с тех пор жил он один, опасаясь, пока ходит в море, вступать с кем-нибудь ещё в серьёзные отношения.

По-началу, как это принято на Руси, пытался залить он свое несчастье «горькой», да вовремя оказался у него на пути земляк его и дружок закадычный – Тёма Шумов, который не дал окончательно пуститься другану во все тяжкие.

Ксюша, жена Артёма, дружбе земляков не препятствовала и никогда не "возникала", если Петруха в кои веки заваливал к ним в гости с бутылочкой, тем более, что такие встречи происходили не часто: прошли давно те времена, когда они одновременно, на одном и том же СРТ возвращались с морей и вместе же отчаливали.

Шумов к сорока годам заматерел на тяжёлой морской работе и на одной из путин отпустил себе густую рыжую бороду, по-приходу сбривать не стал, да так и остался жить с этой бородой.

Ксюша вначале протестовала, но потом к бороде привыкла, а после того, как её Тёма пошил себе синий морской френч с чёрными погонами и нашитыми на них золотыми шевронами, как у второго помощника капитана, то в этой морской форме да с окладистой, вьющейся рыжей бородой выглядеть стал, по её мнению, довольно импозантно, ну, что твой адмирал!

Правда, морскую форму Шумов одевал довольно редко, но когда выдавалась поездка в родное Хреновое, то форму он брал с собой обязательно. Хотя своей Ксюше он и не изменял, но ему нравилось вышагивать в ней по родному селу, гордо выпятив вперёд огненную бороду и ловить на себе жаркие взгляды местных красоток.

К слову сказать, в ту пору модно было во Владивостоке носить морскую форму, хоть военную, хоть гражданскую. Даже простые матросы , которых форму носить никто не обязывал, шили себе морские куртки и ходили в них на танцы, в отличие от комсостава, к которому в общем-то тоже не особо придирались по соблюдению формы одежды, но на ежегодную проверку знаний всё же обязывали являться одетыми по-форме, да, бывало, начальство в порту прихватывало одетых не по-форме вахтенных штурманов.

Но, вернёмся, однако, к тому мартовскому дню, когда наши друзья-приятели, сидя в тесной и прокуренной каюте СРТ «Навага», занимались процедурой приёма-передачи тралмастерских дел.

Вообще-то, к тому моменту, когда начался наш рассказ, данная процедура уже завершилась, то есть, ревизия наличествующего на борту промвооружения была уже проведена, акты приёма-передачи подписаны, и друзья перешли к обязательной в таких случаях торжественной части - «обмыву».

На небольшом каютном столике теснились: семисотграммовая бутылка вьетнамской рисовой водки, банка китайской тушёнки «Великая стена», баночка морского ассорти (трепанги, мидии и морская капуста) и полдюжины пирожков с китовым мясом.

«Проставлявшийся» - Шумов торжественно откупорил бутылку, разлил водку по стопочкам и произнёс тост: «За неё, за удачу!», после чего друзья, выпив водку из стопок и закусив, взяли из лежавшей тут же на столике пачке по «беломорине» и синхронно закурили, предварительно приоткрыв дверь каюты в коридор, чтоб не задохнуться от дыма в этом тесном помещении.

Во время разговоров «о том-о сём», Шумов, вдруг, спросил приятеля:
- Петро, а ты слыхал, что «Бобруйск» утонул осенью во время сайровой путины? Ты же, ведь на нём когда-то рыбачил?

- Да, Тёма, капитан там был, Любочкин – его фамилия, он его, говорят, и вывел лично, стервец, на камни где-то в районе Южно-Курильска.

- А ты не знаешь, команда, хоть, спаслась?

- Не знаю, Тёма, все ли спаслись, но, ты знаешь, как-то ехал в трамвае недавно и старпома с "Бобруйска" через окошко видел - шёл он по Океанскому проспекту.

Друзья выпили ещё по стопке, затянулись молча папиросным дымом, а потом Телегин сказал:
- Я так думаю, Тёма: если придётся тонуть и рядом судов не будет, то спасаться – не имеет смысла. Много ли времени ты выдержишь в ледяной воде? А останешься на судне, так может быть найдут когда-нибудь, да похоронят по-человечески.

- Ну, это ты зря, - возразил ему Артём, - надо любой шанс использовать, чтобы спастись и не складывать лапки! А не найдут и не похоронят, так какая тебе, уже, будет разница, где лежать: на дне моря или на кладбище?

Пётр ничего не ответил и, лишь, упрямо отрицательно мотнул головой.
Шумов на эту тему спорить с другом больше не стал.


II

О гибели СРТ «Навага» Шумов узнал, лишь, в конце августа, когда вернулся во Владивосток с женой и пасынком, отгуляв свой отпуск со множеством отгульных дней в родном селе.

В Управлении «Дальрыба» ему рассказали следующее:

СРТ «Навага» приступил к промыслу минтая в Охотском море в первых числах апреля и через неделю затонул во время шторма на небольшой глубине, в видимости берега, на траверзе маяка Большерецкий.

По данным расследования, причина гибели – палубный груз минтая, обледенение, отказ главного двигателя при одинадцатибальном ветре по шкале Бофорта, потеря остойчивости и, как следствие – «оверкиль» и затопление.

Спасательными и поисковыми операциями занималось спасательное судно «Кострома», (воспетое известным бардом Юрием Визбором в его песне «По судну «Кострома» стучит вода») и группа промысловых судов, работавших в том районе.
Поиск тел рыбаков продолжался неделю, после чего, его «свернули».

В результате поисково-спасательной операции, участвовавшими в ней судами была обнаружена пустая полузатопленная шестивёсельная шлюпка типа «Ял», несколько досок, спасательных жилетов, а водолазами «Костромы» с лежавшего на правом борту на пятнадцатиметровой глубине СРТ «Навага» - было извлечено единственное тело - тралового мастера Телегина Петра Сергеевича, находившееся в его затопленной каюте.

Больше никто из экипажа «Наваги» спасателями найден не был.

III

Стояло тёплое, тихое сентябрьское утро. Сентябрь – вообще считается лучшим месяцем в Приморье, «бархатный сезон», как говорят владивостокцы, причём на полном на то основании.

Редко, когда в это время года местным жителям портит настроение плохая погода и потому они стараются, по-возможности, отпуск свой приурочить к сентябрю.
Артём Шумов, лишь только встал и позавтракал, достал утюг, гладильную доску, свою морскую форму и стал старательно её отглаживать.

- Ты куда это намыливаешься, рыжик? – Спросила его Ксюша, подозрительно прищурив свои чёрные глаза, - неужто какую-нибудь рыбообработчицу «склеил» с плавбазы?

- Да ладно тебе, хмыкнул Артём в рыжую бороду, - на кладбище поеду. Поедешь со мной?
Лицо Ксюши стало серьёзным.
- Да нет, Тёма, не могу сегодня: субботник на работе у нас, надо там быть к десяти часам. Давай в другой раз, а?

- Нет!- Сказал твердо Шумов, - неделю уже, как мы во Владике, а я всё ещё на кладбище не побывал. А сегодня у Петьки – день рождения!
- Ну хорошо, поезжай один, - грустно согласилась Ксюша, - возьми, вон, свечки на антресоли, я из церкви вчера принесла и цветы не забудь купить, - добавила она.

Шумов добрался до владивостокского Морского кладбища через час.
В своём саквояжике он нёс букетик из шести гвоздик, две церковные свечки, бутыку водки, гранёный стакан и горбушку чёрного хлеба.

Подходя к нужному ему скромному обелиску, он обратил внимание на красивую молодую женщину, в тёмной одежде, обихаживающую за ажурной оградкой могилу со стандартным бетонным памятником-пирамидкой с традиционной жестяной красной звёздочкой на вершине.

На памятнике виднелась овальная фотография молодого человека в морской военной форме. Рядом с женщиной, удалявшей сорняки, проросшие между плиток, обрамлявших могилу, белокурая девчушка лет шести пыталась поймать какого-то жука, ползущего по оградке.

Шумов вздохнул и, сделав несколько шагов, оказался у нужного ему памятника.

Достав из кармана чистый носовой платок, он тщательно протёр им запылённую медную табличку, прикрученную к памятнику, пристально в неё вглядываясь, затем смахнул с надгробной плиты увядшие цветы и протёр плиту, зажёг и поставил по краям памятника свечки, возложил около него принесённый с собой букет, потом достал из саквояжа бутылку, стакан и горбушку. Открыл бутылку, наполнил стакан доверху водкой и аккуратно вылил эту водку на могилу.

Затем, налил опять водки в стакан, чокнулся с памятником и залпом эту водку выпил.

После этого, провёл рукой по табличке, сел на плиту и беззвучно заплакал, рыжая борода его при этом мелко дрожала.

- Дедушка, ты почему плачешь? У тебя тоже кто-то умер? Не надо плакать! – Вдруг услышал он певучий детский голосок.

Шумов поднял голову. Вначале ему показалось, что ему явился ангел! Но он тут же пришёл в себя и понял, что никакой это не ангел, а белокурое чудо, девочка, почему-то в белой курточке и с большущими голубыми глазами.

«Видимо, дочка той женщины, что прибирает могилку», - понял он и, отвернувшись, по-крестьянски вытер глаза рукавом своей морской куртки, а затем, опять повернувшись к девочке сказал ей, заставив себя улыбнуться:
- Вот видишь, я уже не плачу!

- Я тоже уже не плачу, у меня папа умер, но уже давно, в прошлом году, на подводной лодке, мама мне говорит не плачь, а сама всё ещё плачет, а я её успокаиваю, - щебетала девчушка, затем вглядевшись в табличку на памятнике сказала:
- А я знаю, дедушка, почему ты плакал: у тебя много родственников умерло. Они умерли на подводной лодке, как мой папа?

- Нет, детка, они умерли на другой лодке, - грустно ответил ей Артём, ласково проведя своей большой и жёсткой ладонью по её белокурой головке.
- Мне их очень тоже жалко, - сказала девочка Шумову, - их так много и они все в одной могилке.
- Да, детка, много их в той могилке, большая она..., - тихо ответил ей Артём.

- Лиза! Ты почему там ходишь? – Вдруг услышали они голос мамы девочки, - иди, скорей ко мне!

Лиза убежала, а Шумов ещё раз вгляделся в табличку и снова среди двадцати двух фамилий, многие из которых были ему знакомы, нашёл имя земляка. Над табличкой была выбита надпись крупным шрифтом:
«Здесь похоронен экипаж сражённого стихией СРТ «Навага»».

Но Шумов-то знал, что на самом деле под могильной плитой лежал один-единственный человек, его лучший друг, земляк, уроженец, как и он, села со скромным названием «ХреновОе».