Oh’ Еремей!

      Начать придётся издалека. Английский язык я изучал много лет: школа, институт, курсы одни, другие и так далее. Так вот, сообщаю: в один прекрасный день я его изучил. Это, насколько помнится, произошло 22 октября 1977 года примерно в 17-30 пополудни. Я закрыл словарь на последнем слове «zounds» и чудесным образом заговорил сам с собой на туманном языке Шекспира и Альбиона — на языке, на котором ещё вчера не умел связать двух слов.
      Однако уже на следующий день я забыл английский. Я разучился на нём говорить 23 октября примерно в 10-15 утра — разучился прочно и навсегда, как будто никогда его и не изучал.
      Меня всегда поражали поистине неограниченные возможности нашего мозга.
      Журнал «Наука и жизнь» в те времена много писал об уникальных свойствах человеческой памяти, но мой случай учёными отмечен не был. Жаль. Разучиться говорить на только что выученном иностранном языке! Целый огромный пласт европейской культуры сорвало с меня, как чужой тулуп, обнажив незаполненную полезными знаниями духовную голь. Я опять оказался в речевой изоляции и без всякой надежды когда-нибудь проникнуть за пресловутый «железный занавес».
      Изучать английский язык в очередной раз (с нуля) желания не было, и я решил пока оставить всё как есть. Тем более, кое-какие письменные навыки у меня сохранились.

      Подобно тому как студентов посылали в подшефный колхоз убирать картошку, точно так же сотрудников московских издательств отправляли на ежегодную Книжную ярмарку на ВДНХ. Требовалось распаковывать пачки книг, быть на побегушках у «фирмачей», а в основном просто дежурить возле их стендов. Владеть иностранным языком было не обязательно, да и тесное общение с гостями не сильно приветствовалось. Мне повезло: моя «подопечная» — суховатая дама из Лондона — говорила по-русски бойко, уверенно, не хуже чем вятская торговка корнеплодами или железнодорожный диспетчер. Звали её что-то вроде «Тагерт Мейджер», ну там плюс-минус буковка или две. Точно не помню.
      — Еремей, — говорила она, — я тебе устрою приглашение в Лондон. Ты там будешь как сыр в масле кататься. Только умоляю, отыщи мой ка́рго (cargo, груз)!
      А произошло вот что. Книги лондонского издательства «Пингвин Букс» по дороге в Москву куда-то затерялись. Исчезли в дороге. Никто не мог ответить ничего внятного. Чиновники пожимали плечами. И вот пока съехавшиеся в Москву издатели всего мира заключали взаимовыгодные сделки, похлопывая друга по плечу и угощаясь заморским бухлом, — на фоне всего этого делового благолепия томилась в павильоне у пустого стенда одинокая г-жа Пейджер. Она тяжело переживала пропажу. Она рассчитывала, что её московский помощник Еремей, то есть я, разыщет её книги в невообразимом советском бардаке. Странно, правда? Я совсем не похож на героя.
      Две недели продолжалась ярмарка, а зарубежная гостья всё повторяла:
      — Если ты найдешь наш cargo, Еремей, я приглашу тебя в Лондон. Ты там будешь как сыр в масле кататься. Ищи, дружок, крепче ищи...
      Время от времени сообщалось, что груз «Пингвин Букс» прибыл туда-то. Моя подопечная прямо на глазах оживала. Я немедленно выезжал навстречу, но выяснялось, что произошла ошибка. Кто-то что-то с чем-то перепутал.

      А время шло, надежд отыскать пропавшие книги оставалось всё меньше.
      Бедняжка Тэгги как-то осунулась, перестала подкрашивать ресницы и, тяжело плюхаясь в кресло, уже не закидывала одну элегантную ногу на другую. Как говорится, укатали сивку крутые горки. Она частенько сбивалась с мысли, но по-прежнему твердила своё:
      — В Лондоне ты у меня, Еремей, будешь вертеться, как в масле...
      Нервные перегрузки сказались на том, что её превосходный русский стал не то чтобы забываться (как мой одноразовый английский), но давать-таки нешуточные сбои. Временами исчезал её почти безупречный московский говор. Уставшая миссис Мейкер начинала то вякать, как в Рязани, то бухтеть по-вологодски, а когда драматизм ситуации достиг пика, из её уст полилась речь жителей Читы и Кемерово, с проглатыванием безударных гласных. Вместо «разыскивает» у нее получалось «разыскиват». Еремей плохо разыскиват карго, ей начинат действовать на нервы Москва. Зазвучали даже какие-то мяукающие вьетнамские мотивы. В общем, упёртая британская бизнес-леди стала резко сдавать. Конечно, я не сидел сложа руки, я каждый день мотался то в аэропорт, то на таможню или почтамт, заполнял массу бланков, заявлений о пропаже, какие-то поисковые документы, бродил с охранниками по терминалам, рылся в бесконечных картотеках... Ни следа. Мне было жалко г-жу Пейдж Меркель, я ничем не мог ей помочь, а она думала, что я саботажничаю или ленюсь.
      В глубине души я надеялся, что груз всё-таки отыщется и уж тогда ей не увильнуть: придётся меня, своего благодетеля, торжественно пригласить в Лондон и от всего сердца покатать как сыр в масле. (Плохо я тогда знал буржуев). С другой стороны, проявлять излишнее усердие не хотелось. Мешало достоинство советского человека. Вот я и притворялся хладнокровным. И хотя логотип лондонского издательства был крупно изображён на стенде, мне было как-то недосуг получше его разглядеть. А уж тем более что-то запоминать. Во всех поисковых документах слово «Пингвин» я писал на английском через пень-колоду, по наитию, вернее, исходя из многолетнего опыта изучения этого языка, а именно: чтобы буквы были непохожи на звуки и чтобы при чтении вслух слышалось заливистое: «пинг» и «уин». Очень просто.
      — Опять не нашлись? O, Еремей, заклинаю тебя всем святым, найди мои книги. Это очень важно для моей жизни. Есть большая неприятность, когда они never не обнаружатся.
      Мне, правда, было очень жалко мою госпожу. Особенно когда она своим деревянным голосом буквально заклинала меня на родном языке: help или даже pleas, pleas me, а то, бывало, и совсем соскочит с резьбы: I need you.
      Ситуация прояснилась, когда при закрытии выставки пришлось составлять опись экспонатов, фирм-участников, инвентаря и проч. Я уселся за стол и пока команда наших сообразительных парнишек отгружала халявную заграничную литературу в книготорговую сеть, я заполнял (в последний раз!) какие-то документы. По привычке черкнул название фирмы, не особо озадачиваясь правописанием.
      — Боюсь, это не есть хорошая идея, — услышал я дрожащий голос.
      Госпожа Плеймейкер стояла у меня за спиной, заглядывая в заполненную мной ведомость. И шевелила губами. Я перечитал: «Pingwin»... И что?
      — Но это не будет понятно. О, как это можно, Еремей!
      Я пожал плечами, давая понять, что допустил ерундовую оплошность и сейчас же её исправлю: «Peengvin».
     — Ты, Еремей, рехнулся?
      Дальше было вот что. Меня охватил азарт... Неужели я так и не напишу это проклятое слово без ошибки? И попросил коллег, чтобы никто не подсказывал. Торопливо, наугад я писал по-английски «пингвин, пингвин, пингвин». Негодующие возгласы моей госпожи означали, что я вновь и вновь ошибаюсь. Подтянулись любопытствующие. Pinguin, Peangween, Pingveen... Сколько я сделал попыток, не считал. Думаю, не много на свете слов, которые можно неправильно написать и при этом ни разу не повториться. Puinguin, Peengwean, Piengvien, Pingpong... Англоговорящие товарищи, обступившие стол, откровенно покатывались со смеху. От мысли, что в заполненных мной поисковых запросах название ни разу не было написано честь честью, мне стало не по себе...

      Чем дело кончилось, читателю знать не обязательно. Чтобы завершить повествование, я сочинил несколько вариантов концовки. На выбор: патетико-профессиональная, социал-административная, кадрово-этапирующая, психоконтрактивная, пружинно-поршневая и несколько других. Вставляю ту, которая лучше других соответствует моему теперешнему состоянию духа.
      Прощаясь с Книжной ярмаркой, госпожа Кейс Трейджер заявила: «Если ты когда нибудь сунешься в Лондон, треклятый Еремей, и попадёшься мне на глаза, то не успеет прозвонить Биг-Бен, как ты очутишься — нет, не в Гайд-Парке и не на Пикадилли, даже не в усыпальнице Карла Маркса, не рассчитывай на это — тебя, Еремей, бросят в Тауэр. До конца времён! Это ты всё нарочно подстроил, грязный кагэбэшник...»
      — Да ладно тебе, мистрис Флэтчер, из мухи слона-то делать, — отмахнулся я, нарочно коверкая её фамилию. — Чего тут горбатого-то лепить? Небось, не у тебя одной груз потерялся. Понимать надо!
      — Еремей... Пропадите вы оба пропадом, ты и твоя СССР...
      Я в долгу не остался:
      — Помните, Марпл, мир и дружба между народами — вот главная цель, к которой мы оба должны стремиться!
      Много лет спустя премьер-министр Великобритании давала знаменитое телевизионное интервью советским СМИ, и, глядя на экран, я некоторое время думал, что меня обманывают глаза. Такой поразительной схожести нельзя было себе представить. Я видел перед собой торжествующую британскую издательницу — оживлённую и уверенную в себе — наконец-то нашёлся ее исчезнувший cargo. Ей лицо сияло от удовольствия. Я ждал, что меня вот-вот назовут по имени и немедленно пригласят в Лондон.
      Не знаю почему, но этого до сих пор не произошло.