Помню, уронил я голову на письменный стол и затосковал. Передо мной лежала рукопись, точнее, ксерокопия детской книжки о Нильсе с дикими гусями. Её принес в издательство наш художник, он нарисовал для дочки много ярких картинок с гусями и хотел чтобы их напечатали. Книжка была затёртая, липкая, и сладко пахла конфетами. Мне поручили сократить текст процентов на чем больше, тем лучше, чтобы выпустить недорогую версию шведской сказки с оригинальными иллюстрациями. Я не перечитывал её лет тридцать. Можно сказать, целую жизнь не открывал я шведскую сказку про Нильса верхом на диких гусях, а теперь вот открыл, пробежал несколько строчек и необъяснимо затосковал.
      Итак, уронил я голову на письменный стол и, побыв так, поднялся и пошел к директору издательства расписаться в своем бессилии. Издательство «Небесный тихоход» возглавлял тогда Б. Б. Тыргыз-Мелембеков, заслуженный деятель культуры с богатым чебуречным прошлым. Как умел, я попытался объяснить, что «исходник» никуда не годится. Вещь надо не сокращать, а заново переписывать.
      Неожиданно Батыр Батыевич тоже уронил голову на письменный стол. Тут надо напомнить, что шёл 1990-й год. Кризис издательского дела, конечно, преодолевался, но какой ценой? Типографии стучали в три смены: пока издательство «Речной транспорт» печатало Джерома «Трое в лодке», в это же самое время «Сельское машиностроение» готовило к печати «Королеву Марго», а в очереди уже переминался с ноги на ногу Воениздат с дневниками Геббельса под мышкой. (Дело давнее, могу запутаться в деталях, но не в существе). Странное было время, удивительное! Бывало, собирались вдвоем-втроём, регистрировали «фирму», выпускали продаваемый бестселлер (с опечатками через слово), потом ловко, каким-то чудом сбывали оптом тираж и разбегались: кто опять бананами торговать, кто вставлять железные двери. Потрясающее было время: царила долгожданная свобода слова — свобода как от цензуры, так и от чувства стыда.
      Можно сказать, несколько десятилетий, целую жизнь не заглядывал я в шведскую сказку о Нильсе с дикими гусями, а теперь вот пробежал несколько строчек и приуныл. Чем дальше я читал, тем настойчивее какая-то несуразность выпирала из всех щелей. Диалоги напоминали протокол очной ставки, пейзажи походили на осмотр места происшествия. Совсем другими, повзрослевшими глазами читал я давно знакомую сказку, и то, что малый ребёнок проглатывает за милую душу, у взрослого дяди редактора вставало комом в горле. Отчасти это причуды возраста, но отчасти и привычное следование законам ремесла.
      С этого момента постараюсь излагать подробнее. Что тут правда, а что небылица, трудно уже разобрать, да и не вижу надобности отделять одно от другого. Первое, что я сделал, это согнал всех птиц, зверей и насекомых в общий питомник, пересчитал (их было более тридцати), оценил вклад каждого в диалектику образа главного героя и примерно треть персонажей отправил на покой.
      Объясняю. Часть зверушек путалась под ногами и ничего не делала. Они не работали на произведение. Им просто нравилось точить лясы с Нильсом и между собой. Нашли место! Издательство «Небесный тихоход» это вам не забегаловка, не «шведский стол», на который можно в случае чего уронить голову и забыться над порцией гусятины. Прочь, никчемушное зверьё!
      От страницы к странице назревала довольно солидная экономия бумаги. Дикие гуси как прописанные в заглавии сказки, оставались нетронутыми, но их было многовато. От беспрестанного хлопанья крыльями над моим письменным столом в воздухе плавали мелкие пушинки, они лезли в рот, все время хотелось отплеваться. От гоготания закладывало уши. И тогда я посягнул на святое: сократил гусиное поголовье — решительно, сочно, сократил чувственно поводя носом (могу сказать, с аппетитом), и от этого даже почувствовал утробную радость.
      Но продолжалась она недолго. Один за другим возникали вопросы. Будь автор доступен, мы бы уселись бок о бок и через час сняли все эти вопросы, хотя они были непростые... В городе по ночам лютует «Бронзовый», попрошайничает «Деревянный», что понадобилось этим двум наркоманам от ребёнка? Чего ради гусиная стая ломанулась на праздник в Кулаберг вместо того чтобы устраиваться на зимовку, обживать местность. Глупый одноглазый Тролль — в чём эпическая сила, так сказать, его парадоксальной невостребованности? Терпеть не могу, когда действия персонажа не способствуют его художественному осмыслению. С души воротит. И ещё: книга задумывалась как сказка, ну пусть она переросла в Лапландский природоохранный бюллетень, но ведь действие с горных ущелий, из лесов и с водопадов всё чаще переносится в социум. То и дело возникают деревни, рынки, очертания производственных мощностей, намёки на тип собственности. Вспомним, как на ярмарке за Нильсом гоняются лавочники, пытающиеся впарить ребёнку контрафактный товар, а тот сжимает в кулаке серебряную монетку (добытую, кстати, взломом). Зачем в Справочник скандинавской фауны вставлять скучноватую пародию на современные рыночные механизмы. Ей там не место. Сказка обретает типологические признаки очерка о нравах захолустья, а ведь это недопустимое смешение жанров.
      Покончив с живностью, я стал безжалостно вымарывать целые куски. Полетели прочь целые главы (тут главное не запутаться в нумерации). Выкорчёвывались сюжетные изломы, отдельные сцены и диалоги (тут главное, чтобы обломок сюжета не застрял где-нибудь между строчками и, попавшись вдумчивому читателю, не испортил всё дело). Собственные имена вычеркивались раз и навсегда; ни одно не должно было впоследствии напоминать о себе. Один раз я чуть не опростоволосился: выкинул выдру, аиста Эрменриха и филина Флимнеа, забыв, что художник их уже нарисовал. Поскольку гонорар был давно получен и истрачен, сбрасывать иллюстрацию было бы непозволительной роскошью, и часть текста — кажется, про сороку — вернулась обратно. Надо сказать, что орёл Горго на картинке у художника получился так похож на выдру и даже на сороку (сорока креативно указывала на продажные СМИ), что дело уладилось бы и само собой.
      Помню, мне сразу показалось, что у бельчихи Сирле многовато бельчат. Сначала я вычеркнул одного Тирле... Ну вот, опять я уронил голову, ушибся лбом. Это я так крепко задумался об авторе сказки, о писательнице Сельме Лагерлёф. Труден был её путь к русскому читателю. Сначала появился вольный перевод. Потом еще и другой вольный перевод — с перевода. Пересказ вольного перевода, а следом перевод вольного пересказа. И вот, наконец, сокращённая версия в издательстве «Небесный тихоход». Ахтунг!.. Теперь понятно, почему разозлённая фру Сельма отдала свою Нобелевскую медаль белофиннам на борьбу с Советским Союзом: чтоб неповадно было переводить её на русский язык так бестолково: тыр-пыр, восемь дыр. С другой стороны, у меня появилась редкая возможность покарать писательницу. Бельчонок Пирле отправился в корзину вслед за Тирле, туда же упал Фумле-Друмле, ну и Фигле я отцепил от сказки, а заодно и Мигле... Боюсь, не вспомню по именам всех этих дармоедов. Лишние персонажи обрекали нашу фирму на перерасход бумаги, на оплату валютой ненужных типографских оттисков и краскопрогонов.
      Раздобыли старинную фотографию писательницы и я всмотрелся в её строгое, но добродушное лицо. Была бы она моей бабушкой! — Бабулька, расскажи сказку. — Ну слушай: жил был маленький мальчик, который что? Стыдно сказать: дразнил гусей... Опять и опять ронял я голову на письменный стол, понимая, что а) жизнь прожить не поле перейти; что б) два раза в одну реку не войдешь, и что, наконец, в) у каждого мгновенья свой резон. Многократно «переведенная», перелопаченная сказителями, зашпаклёванная литературными румянами, в неузнаваемом виде книга дошла до русского читателя, а теперь и я, редактор «Небесного тихохода», принимаю невольное участие в этой постыдной эстафете. Впору оседлать гусей и лететь в Шведский Союз писателей на слёзное покаяние. Да, уронил я, помню, голову на письменный стол и вдруг поразила меня мысль, непозволительная для демократа: как у нас тут с мировоззрением? Ну полюбили шведские школьники дикую природу — а дальше? Наглотавшись этой вздорной патоки, русские мальчишки наши и девчонки, пожалуй, ударятся в бродяжничество, пойдут шаркать в лаптях вслед за Генри Торо и Сетон-Томпсоном, за другими хиппи-корифеями? Будут, оболтусы, скитаться автостопом по европам. Гласность гласностью, ну а как же социально активный молодой герой современности? А правила личной гигиены ребёнка, зубы там почистить, штаны заштопать? Ох, зря мы, кажется затеяли дружбу с этим сомнительным Нильсом.
      Опять и опять ронял я голову на письменный стол. Дело, вроде бы, шло, а меня не оставляло чувство неловкости. Будто я обидел малыша, отнял у него любимую гранату и запрятал в сарае, не отдал родителям. Хотелось то ли водки, то ли из окна выброситься — в надежде, что какой-нибудь московский недобитый лебедь Мартин с Чистых прудов подставит мне свое турбореактивное крыло. Волшебная помощь Гнома исключалась. Не нравились мне его диктаторские замашки.
      Затрудняюсь дать нравственную оценку своему деянию. Тема получается исповедальная, но расставить акценты я что-то не решаюсь... Спустя отведённый срок зашёл я в кабинет Батыра Батыевича, неся готовую работу перед собой, торжественно, как Хлеб-соль. Он важно, с поклоном, принял у меня чахлую рукопись, встряхнул ее: посыпались какие-то орешки, муравьишки, гусиные перья, дудочки с глиммингенмским крысиным помётом, и ещё какой-то оставшийся от моей кинжальной правки мелкий лесной сор, живописующий дикую природу шведского края. Сокращение объема с целью экономии бумаги превзошло самые смелые ожидания. Батый Батырович сдул крошки и радостно уронил голову на письменный стол. Давясь счастливым смехом, он вскинул предплечье, это означало, что наш конкурент Султункербай Оглы Садыков из журнала «Русское гусеводство», прочитав нашу нетленку, уронит голову и заплачет коричневыми слезами об упущенной выгоде и что сам до такого не додумался.
      Законы книготоргового рынка штука безжалостная.
      Детская литература обогатилась ещё одной экзотической новинкой. Уронив голову на письменный стол, я перелистывал сигнальный экземпляр. Можно сказать, я так давно не заглядывал в сказку про Нильса с гусями, что теперь узнал о них много нового.
      Мне ничего неизвестно о судьбе этого издания. Успешно ли разошлось оно или истлело на книготорговых складах. И не хочу ничего о нём знать. Прятался я от него, как эскадрилья диких гусей от лиса Мирре. Если бы тираж по звонку главлита (как и случалось иногда при Советах) зарезали в типографии, я бы, наверное, обрадовался. Теперь мораль. Никогда не надо вторгаться на чужие, освоенные литературные территории со своим ножницами и клеем, со своими представлениями о правде и кривде. «Минздрав предупреждает: редактирование детских сказок может быть опасно для Вашего психического здоровья». Сам пожалеешь. Вернулся я, помню, на своё рабочее место и первое что сделал, это уронил голову на письменный стол. Внимательные глаза Сельмы Лагерлёф пытались разглядеть во мне остатки чести и совести, но она была подслеповата и плохо различала мелкие предметы.