Он жил через два дома по нашей улице. Высокий, с большими жилистыми руками, привычными к нелёгкому труду на лесосплаве. Жил одиноко и среди местных мужиков отличался разве только тем, что не пил и зимой не вылёживался на печи, а уходил с ружьишком в тайгу. Иногда, завидев меня на улице, в ту пору ещё подростка, он зазывал к себе и нагружал поклажей – большущим куском мяса изюбря или кабана.
– На, вот, Витёк, матери передай… Как там у вас, дров подпилить ещё не надо?
– Да нет, дядь Коль, вторую поленницу ещё даже не начинали! – отвечал я , говорил «спасибо» и тащил тяжёлую сумку домой. Мама молча брала мясо и уносила в кладовку.
Я всегда замечал, что она никогда не благодарила дядя Колю. Пилил ли он нам дрова, правил завалившийся забор или латал крышу – всё принималось молча, как должное, без всяких благодарностей. Мне было обидно за него – ведь я знал, какой бывала мама по отношению к другим. Вот, допустим, приходил местный мужичок выкладывать кабанчика, так тут же для него накрывался стол с непременной чекушкой. Мужичок выпивал, закусывал и уходил с заработанной трёшкой в кармане. А дяде Коле, выходит, и простое «спасибо» трудно сказать?
Однажды я вновь принёс домой «мясной» гостинец и неожиданно спросил маму:
– А мой папа ходил на охоту? Мама присела, как-то задумчиво отвела взгляд в сторону, будто вспоминая, ходил мой отец на охоту или нет, потом снова посмотрела на меня, резко выдохнула, вроде решаясь сказать что-то важное, но вдруг встала и коротко бросила:«Нет. Он рыбак был».
Я отца не помню совсем – мне был год, когда моторная лодка с тремя рыбаками перевернулась на быстрине, налетев на большой топляк. Не повезло только моему отцу. Его тело тогда так и не нашли. Это случилось в другой деревне, далеко вверх по Амуру. Мама уехала из тех мест. Об этом она мне рассказала один только раз и больше никогда не напоминала.
Иногда дядя Коля приглашал меня в дом. Он ставил чайник , затем из недр старого буфета специально для меня доставал фарфоровую чашку и каких нибудь припасённых сладостей и мы садились за стол.. Себе же он наливал чай в эмалированную прокопченную кружку. После чаепития дядя Коля обычно с прищуром смотрел на мою голову и говорил:
– Не порядок на корабле! Подзарос один матрос! – и доставал машинку для стрижки. Она хранилась у него ещё со времён службы на флоте и он, по его же словам, подстригал ей весь экипаж от матроса до капитана. Я чувствовал, какое ему было удовольствие приводить мою голову в порядок. Большие ладони дяди Коли бережно устанавливали её в нужное положение и он начинал аккуратно водить машинкой, начиная от шеи. В эти минуты я испытывал какое-то необъяснимое притяжение к нему и чувствовал себя счастливым и защищённым Движения его больших рук были осторожны и неспешны – было видно, как он хочет растянуть время стрижки. Время, которое он мог уделить мне и которое не так уж часто ему выпадало.
.
Телеграмма была короткой: «Умер дядя Коля. Мама» В части, где я служил, долго решали – отпускать или нет первогодка на похороны в такую даль, да ещё не к близкому родственнику. Но, учитывая, что телеграмма была заверена врачом, а моя скорбь была неподдельной, всё-таки дали три дня отпуска без учёта дороги.
Когда я открыл дверь родного дома, сразу в нос ударил запах лекарств. Мама сидела за столом и перебирала старые фотографии. Когда она подняла лицо, я почти не узнал её: похудевшее и усталое, с запавшими глазами, оно как будто принадлежало чужому мне человеку и только голос её остался прежним:
– Ну, вот, сынок, и нет… его…Не успел ты попрощаться. Вчера похоронили. После инсульта две недели и прожил всего. Я из больницы к себе его в дом забрала, думала, отойдёт, поэтому и тебя не тревожила. А оно, вон как…прости. Тебя он очень видеть хотел…папка твой…И заплакала. Тяжело заплакала, навзрыд. Я никогда её не видел такой: уронив голову мне на колени, она даже не плакала, а надрывно скулила и было в этом звуке столько боли и отчаяния, что до меня даже не сразу дошли её слова: «папка твой…» Потом мама притихла, её плечи перестали вздрагивать. Наконец, она подняла голову, поправила ладонью волосы и тихо сказала:
– Да, сынок, дядя Коля твой родной отец. Потом мама выбрала одну из лежащих на столе фотографий и протянула мне:
– Вот мы рядом стоим в группе в детском доме. Мы же там с ним познакомились. А вот, Николай на службе. С фото смотрел совсем ещё молодой моряк в бескозырке. Я от тебя эти фотографии прятала. И историю с лодкой тоже придумала. Вернее, случай то этот был, но не утонул тогда твой отец, выкарабкался с остальными двумя. Он же после детдома отвёз меня в деревню, в дом, тогда ещё живой, бабушки. Правда, его тут же призвали в армию. Четыре года ждала. Вернулся и свадьбу сыграли. Как же у нас всё хорошо начиналось! – лицо мамы слегка просветлело и мне вдруг захотелось, чтобы она замолчала и не продолжала эти воспоминания. Я уже предчувствовал, как ей будет тяжело ворошить то, что она упорно скрывала от меня все эти годы. Но, чуть помолчав, мама продолжила:
– Каким ветром занесло в нашу деревню эту красотку, никто не знает.
Я к тому времени уже тобой ходила. Короче, потерял мой Коля голову. Правда, сам мне обо всём рассказал. Уехали они куда-то далеко, к Москве ближе. А я не смогла больше оставаться в его доме. Бабушка умерла к тому времени и уехала я, куда глаза глядят. Вот и обосновалась здесь в глуши. Поваром у сплавщиков устроилась, домик вот этот дали. Тут и ты родился вскоре. А где-то через год заявляется… Мама опять замолчала. Задумчиво поводила рукой по скатерти и посмотрела в окно на калитку, будто там мог опять стоять её Коля.
– Не стал он причитать-каяться, просто сказал: «Если можешь, прости. Прогонишь – уйду, но осяду в деревне. Из неё не выгонишь.» Не смогла простить. Мы ж детдомовские упёртые, гордые. Вот так он и поселился под боком. Но я сразу ему наказала: «Нет у тебя сына, так и знай!» Ты, сынок, лицом вышел в меня, поэтому в деревне никто и не догадывался, чей ты сын. Мама подняла заплаканные глаза и тихо, одними губами, прошептала: «Прости меня…»

… Я стоял у свежей могилы и вдруг понял – я же всегда знал, я чувствовал, что дядя Коля был для меня не просто человеком с нашей улицы, и хоть я не воспринимал его именно, как отца, но какое-то глубокое чувство кровного родства к нему ощущал в глубине своей детской души очень явно.
Подул ветерок, я зачем-то погладил себя по стриженой голове и.мне неожиданно захотелось одного – чтобы дядя Коля… нет – папа, взял в большие ладони мою голову, придал ей нужное положение и стал подстригать её машинкой…От шеи и вверх…