***
Детство у маленькой Вари было скучным и безрадостным. Родители жили бедно, а в их маленьком шахтёрском городке не было даже цирка. Варя очень любила цирк, который иногда показывали по старенькому чёрно-белому телевизору, и мечтала когда-нибудь стать артисткой цирка. Поэтому, когда она немного подросла, то решила поехать в Москву, чтобы попасть в настоящий цирк. К тому времени шахту, на которой работал отец, закрыли, а другой работы в городе не было. Постепенно родители Вари всё реже замечали её и всё чаще обращали внимание на самогонный аппарат, который папа смастерил, будучи ещё передовиком производства угля и даже кавалером какого-то ордена. Аппарат, в отличие от шахты, работал исправно и регулярно выдавал «на гора» топливо куда более высокого качества, нежели уже никому не нужный каменный уголь. Бывало, что родители пили целыми неделями, а единственным человеком, который заботился о Варе, была старенькая бабушка, жившая прямо напротив.
Шёл 1975-й год – год больших свершений и ещё больших надежд. Подходил к концу девятый пятилетний план развития народного хозяйства, страна готовилась к XXV съезду КПСС, на орбите произошла стыковка космических кораблей «Союз» и «Аполлон», а Ангола наконец-то добилась независимости от Португалии. В то время Варе уже исполнилось пятнадцать. Школу она не посещала уже два года, подружек у неё не было, телевизор поломался, а чинить его было некому. Тем временем, в знаменитом московском цирке медведи натурально ездили на велосипедах, акробаты летали наподобие птиц под самым куполом цирка, а озорные клоуны заставляли публику хвататься за животы и давиться от слёз. Таким образом, Варя пришла к мысли о необходимости и своевременности поездки в Москву. Она не сомневалась, что при удачном стечении обстоятельств, ей удастся устроиться на работу в цирк и стать богатой и успешной, как все москвичи вообще и цирковые артисты в частности. Тем более, что она уже умела делать «мостик», «берёзку» и почти садилась на шпагат.
Недолго думая, Варя собрала в большую дорожную сумку все свои самые нарядные вещи, фотографию в деревянной рамке, на которой она была изображена вместе с папой и мамой во время их совместной поездки в областной центр, когда ей, Варе, было четыре годика и большой складной нож, который она никогда не могла открыть, поскольку он безнадёжно заржавел. Немного подумав, она положила в сумку свою любимую куклу Машеньку, которая когда-то умела говорить слово «мама» и закрывать глаза. Говорить, за долгие годы, кукла разучилась, а глаз закрывался только один, поскольку второй два года назад провалился внутрь головы и теперь выполнял функцию погремушки. Сумка всё никак не желала закрываться, потому что Машенька оказалась уже явно лишней. Тогда Варя вытащила её, закрыла сумку, а Машеньку привязала снаружи синей изолентой. С трудом подняв тяжёлую сумку, Варя зашла в кухню, где за столом сидели её родители. На столе стояла почти полная литровая банка мутной домашней водки, бутылка из-под кефира, несколько грязных тарелок, половинка чёрствого хлеба и одинокое зелёное яблоко, из которого грустно выглядывал, явно понимающий всю безысходность своего положения, белый червяк.
— Мам, я давно хотела тебе сказать… Я тут подумала и решила… Я думаю, вы с папой не будете против… В общем, я пришла попрощаться.
Мама подняла на неё мутные глаза, пытаясь сконцентрироваться и уловить суть сказанного дочерью.
— Ты это… садись, пообедай с нами.
— Мама, ты не понимаешь! Мне некогда обедать, я кушала у бабушки, а сейчас я уезжаю.
— У какой ещё бабу… Чтооо?!!! Куда это ты собралась? – наконец, она заметила сумку.
— В Москву, куда ж ещё.
— Нет, ну ты это слышал? – обратилась возмущённая мать к отцу и хлопнула его по руке, подпиравшей его слегка поникшую голову. От неожиданности, лишившаяся опоры голова с громким треском упала на стол и грозно произнесла:
— Я ей сейчас уеду!
Для пущей убедительности, папа ударил кулаком, только что подпиравшим его голову, по столу и попал прямо по единственному яблоку. Каким-то чудом, яблоку удалось выскользнуть, улететь в дальний угол кухни и закатиться под газовую плиту, давая обрадовавшемуся червяку шанс дожить до глубокой старости в спокойствии и изобилии. Разозлившись ещё больше, папа стал недвусмысленно расстегивать ремень:
— Ты это чего удумала? Я тебе сейчас такую Москву покажу, что тебе наш город Парижем покажется.
Варе стало страшно. Она знала, насколько тяжела у папы рука, тем более, вооружённая толстым армейским ремнём с латунной пряжкой. Но она твёрдо решила стоять на своём. Слегка отступив в дверной проём и приготовившись, в случае чего, захлопнуть дверь и дать дёру, Варя, сквозь душившие её слёзы обиды громко крикнула:
— А я всё равно уеду! Уеду! Я уже взрослая и могу сама решать. И вы мне тут не командуйте!
— Я тебе дам «взрослая»! А ну, марш в свою комнату. Быстро! – закричала мама и схватилась за сумку – Ну скажи же ты ей хоть что-то! Отец ты или не отец – обратилась она к не до конца осознавшему всю серьёзность ситуации мужу.
Папа окончательно снял ремень, аккуратно сложил его вдвое и, поддерживая свободной рукой спадающие брюки, стал надвигаться на Варю. Не желая искушать судьбу, Варя быстро ретировалась в свою комнату и заперла за собой дверь. На кухне ещё долго продолжалось бурное обсуждение, звон посуды, крики и ругань. Понимая, что благословения родителей ей не видать, как собственных ушей, Варя твёрдо решила – надо бежать.
Всю ночь Варя не могла сомкнуть глаз. В ней боролись два противоречивых чувства. С одной стороны, горькая обида на несправедливость устройства мира, в котором родители не желают признавать во взрослых детях личность, способную принимать самостоятельные решения и нести ответственность за них. С другой стороны, непреодолимое желание во что бы то ни стало доказать этому несправедливому миру, что она, Варя Ермошкина, пришла в этот мир не для того, чтобы прозябать в безвестности в Богом забытом провинциальном городке. Она хорошо понимала, что отличается от всех остальных людей, и призвана выполнить великую миссию. Какую именно миссию, Варя пока ещё точно не знала, но не сомневалась, что это – лишь вопрос времени. Но скажите на милость, как можно выполнять великую миссию, если о тебе никто ничего не знает? Первое и самое главное условие – это всемирная известность, а где её получить, как не в Москве?
За окном, тем временем, стало совсем светло. В доме было очень тихо, слышно было только, как храпит папа за стенкой и тикают настенные часы в гостиной. Сумку с вещами отобрала мама, и не было никакой возможности заполучить её обратно. Надев единственное оставшееся ситцевое платье, расчесавшись и собрав в толстый хвост свои длинные волосы, Варя насухо вытерла остатки ночных слёз и тихонько распахнула окно. Утренний июльский воздух мгновенно заполнил комнатку ароматом свежести и романтики приключений. Собрав все свои сбережения в сумме 4 рубля 80 копеек и, уложив их в собственноручно пришитый потайной карман платья, Варя выпрыгнула в окно, осторожно проскользнула сквозь скрипучую калитку и уверенной походкой смело направилась навстречу приключениям, которые неминуемо должны были привести её к всемирной славе.
***
В то время, пока Варя, предаваясь своим честолюбивым мечтам, стояла на обочине дороги, ведущей – как ей казалось – в Москву, в надежде поймать попутную машину, к этому самому месту подъезжал Афанасий Степаныч Глухих – водитель колхоза-миллионера им. Первого Мая. Сам Афанасий Степаныч миллионером, конечно же, не был, но очень гордился тем, что колхоз имени этой славной даты считается одним из лучших в районе. Эта гордость всегда помогала ему стойко переносить все трудности и невзгоды, постоянно сопровождавшие его в пути.
А трудностей хватало. Старенький ГАЗ-51, на котором работал Степаныч, давно заслуживал постамента в музее славы Горьковского автомобильного завода. Вполне возможно, что ко времени описываемых событий, это был уже последний сохранившийся в стране экземпляр этой легендарной марки. Конечно, и сейчас иногда на дорогах нашей необъятной страны, нет-нет, да и встретишь похожую машину. Но это только внешнее сходство – внутри у неё давным-давно заменили всё, что только можно заменить, включая двигатель. «Газон» Степаныча в этом смысле представлял историческую ценность. Все детали этой уникальной машины чудесным образом сохранились со времени ее схода с ленты конвейера. Разумеется, этому активно способствовали такие высококлассные специалисты, как колхозный токарь, колхозный сварщик и сам Степаныч. Столь почтенный возраст не позволял машине преодолеть положенные пятнадцать километров пути без остановок, а каждая остановка могла оказаться последней в жизни этого автомобиля. Современные водители уже не помнят, что такое «кривой стартер» или для чего ставят «перемычку на бобину». Степаныч в совершенстве владел давно забытыми технологиями запуска умирающего двигателя, но и ему часто приходилось идти остаток пути пешком, чтобы вернуться с трактором и его вечно пьяным трактористом Колей за своей любимицей.
Ещё одна и, пожалуй, главная сложность в работе Афанасия Степаныча заключалась в органолептических свойствах перевозимого груза. Скажем прямо – Степаныч перевозил навоз. Ладно, если бы в закрытой цистерне, так нет же, в открытом деревянном кузове. Учитывая, что максимальная скорость, которую способен был развить гружёный высококачественным навозом «Газон» едва достигала тридцати километров в час, а боковые стекла отсутствовали напрочь, атмосфера в кабине грузовика была далека от экологических норм даже того времени.
Разгрузившись, Степаныч гнал машину обратно налегке. Для тех, кто не знает смысл выражения «ехать с ветерком» поясню: от устойчивого запаха свиного навоза в кабине грузовика можно избавиться единственным способом – ехать с открытыми окнами, и как можно быстрее. Если бы спидометр работал, он показал бы невероятную для этой машины скорость - тридцать пять, а может и все сорок километров в час. Неожиданно внимание Степаныча привлекла девушка, стоявшая на обочине дороги в недвусмысленно коротком платье. Таких девушек раньше в его краях не водилось, а сам он слышал о них только в рассказах своих коллег-дальнобойщиков. Девушка отчаянно жестикулировала, призывая Степаныча остановиться.
Теперь уж неизвестно, какой бес стукнул в ребро убелённого сединами примерного семьянина Афанасия Степановича Глухих, но в следующую секунду его правая нога самопроизвольно переползла на педаль тормоза и со всей силы вдавила её в пол. Густое облако удушающего кисло-приторного запаха преследовавшее машину догнало кабину и вновь заполнило её. Степаныч остановил свой навозоносец аккурат напротив девушки и галантно распахнул правую дверь.
— До Москвы подбросите, дяденька? – попыталась перекричать проржавевший глушитель девушка.
— Чего? – прокричал в ответ Глухих.
— В Москву, говорю, по дороге или нет? – уточнила она и махнула рукой куда-то вперёд.
— По дороге, по дороге – закивал Степаныч.
Надо сказать, Степаныч толком не разобрался в сути вопроса. До него, сквозь треск глушителя, долетели только последние слова фразы. При этом, девушка указала рукой именно в том направлении, куда ехал и сам Степаныч. А о Москве, до которой было не менее полутора тысяч километров, Степаныч и помыслить не мог. Его «Газону» такой марш-бросок всё равно был бы не по зубам. В общем, Степаныч понял только то, что с этой девушкой ему по пути.
Варя, довольная тем обстоятельством, что нашла, как ей казалось, сравнительно лёгкий способ добраться до столицы, радостно впорхнула в кабину грузовика и… едва не потеряла сознание от перехватившего дыхание ужасного запаха.
— Что это так воняет? – с трудом прохрипела Варя.
— А, это дерьмо, деточка. Не боись, минут через десять пообвыкнешь – перестанешь замечать – соврал Степаныч.
Кому, как не ему знать – любому человеку достаточно провести пять минут в его кабине, и этот запах будет преследовать несчастного годами. Ещё не изобрели такого мыла или шампуня, чтобы избавиться от него, не существует одеколона, способного перебить этот запах. Именно по этой причине от Степаныча ушли две жены, оставив ему дом и хозяйство и ничего не потребовав взамен. С третьей женой, правда, Степаныч живет вот уж двадцать лет, но только потому, что она сама работает на свиноферме и к запаху привычна.
Варе очень захотелось немедленно выйти из машины, но вспомнив, что это первая за два с половиной часа машина на этой дороге, она решила проявить стойкость. В конце концов, в цирковые артисты берут людей, сильных духом, и такое испытание лишь укрепит её волю.
Тем временем, один глаз Степаныча похотливо разглядывал голые коленки девушки, а другой искал подходящую, с точки зрения маскировки, растительность среди полей, засеянных пшеницей и овсом, чтобы иметь возможность предаться любовным утехам, без риска быть замеченным с дороги. Самой густой растительностью оказалась жиденькая лесополоса, окаймляющая золотистые ковры полей зелёной бахромой. К лесополосе вела узкая просёлочная дорога, на которую и свернул Афанасий Степаныч. А зря. Ведь знал же он, что ночью прошёл сильный дождь, и что с его лысыми покрышками по такой дороге далеко не уедешь. Знал, конечно, но его мысли сейчас были заняты совсем другим. Как говорится: «И на старуху бывает проруха».
Первая же лужа оказалась для «Газона» конечной остановкой. Еще несколько минут заднее колесо крутилось в бессильной злобе, отчаянно пытаясь вырвать свободолюбивую машину из грязевого плена. С каждым оборотом слабеющего колеса, задняя ось погружалась все глубже и глубже в предательскую жижу. Наконец, мотор, переживший XX съезд КПСС, полёт первого человека в космос и высадку другого человека на Луну, забился в предсмертных конвульсиях, и заглох. Из-под капота выползло огромное облако пара и устремилось вверх, наподобие души, навсегда отходящей в мир иной.
Степаныч понял, что без Коли и его трактора ему опять не обойтись. Оставив Варю охранять бесценный автомобиль, Степаныч поплёлся в сторону дороги, с которой он только что свернул. До деревни оставалось километров пять, и по его подсчетам за час он должен был управиться. В отличие от «Газона», Колин трактор всегда работал безотказно, чего, правда, нельзя было сказать о самом трактористе. Степаныч надеялся застать последнего если не трезвым, чего не могло быть в принципе, то хотя бы способным самостоятельно передвигать ноги.
Внезапно, к своему удивлению и радости, не пройдя и сотни шагов по дороге, Степаныч увидел мчащийся на него трактор под управлением, как всегда, в стельку пьяного Коли. В следующую секунду радость сменилась паническим ужасом. Нет, за свою жизнь он не опасался. Он не сомневался в водительских способностях даже очень пьяного Коли, выросшего за рулем этого трактора. Колю можно было смело назвать не трактористом, а пилотом трактора. Когда-то на спор Коля колол орехи передним колесом своего железного коня. При этом сам залезть в кабину он не смог – пришлось его туда погрузить. Степаныч испугался, увидев, что рядом с Колей сидит и отчаянно пытается уцепиться за что-нибудь его жена Серафима.
***
Серафима Ивановна Глухих была счастлива в браке. Поэтому на двадцатилетнюю годовщину свадьбы она решила сделать мужу Афоне хороший подарок. Разумеется, для мужа это должен был быть приятный сюрприз. Поэтому, улучив момент, когда Афанасий был на работе, она решила съездить в райцентр и купить ему в подарок хороший костюм. У Афони отродясь костюма не было, и Серафима Ивановна испытывала неловкость, когда они вместе ходили в клуб или к кому-нибудь в гости. Нет, у него, конечно, были несколько пар брюк, клетчатый пиджак, и даже галстук. Но настоящего костюма для торжественных случаев не было. А вдруг, кто на свадьбу пригласит или ещё куда-нибудь? Афанасий – мужчина уже не молодой, солидный, соответственно, и костюм у него должен быть приличный. Тут и Колька, сосед, вызвался помочь с поездкой. Можно и на автобусе, конечно, до города добраться, но обратно он только через три часа будет ехать, а что ей в городе столько времени делать? Согласилась она, одним словом, на свою беду, на Колькино предложение.
Утром, когда муж уехал на работу, точно в назначенное время за ней заехал сосед на своём тракторе. Как только Серафима Ивановна забралась в кабину, она поняла, какую ошибку совершила, но было уже поздно – трактор, на секунду приподнявшись на задних колесах, рванул с места и, попутно задавив соседскую курицу, поскакал по неровной деревенской улочке.
В кабине трактора было только одно сиденье, из которого во все стороны торчали острые пружины. Часть сиденья занимал тщедушный Колька, а на оставшемся пространстве Серафиме Ивановне было очень тесно и неудобно. Но не это огорчило Серафиму. В кабине стоял запах тяжёлого самогонного перегара, а обычно не в меру болтливый Колька, сейчас сидел молча, угрюмо надвинув кепку на глаза и икал. Было очевидно, что этот подлец успел нажраться с самого утра, и Серафима Ивановна теперь всерьез опасалась за свою жизнь.
Бешено несущийся по деревне трактор швыряло из стороны в сторону, а его незакрывающиеся двери хлопали, наподобие крыльев. Серафиме Ивановне не за что было ухватиться, и чтобы не выпасть на дорогу, ей пришлось упереться руками и ногами в потолок и стенки кабины. На её отчаянные вопли Колька не реагировал и продолжал неумолимо давить на педаль газа. Высоко подпрыгнув на последнем трамплине просёлочной дороги, трактор, наконец, вылетел на относительно ровное асфальтовое покрытие и стал набирать нешуточную скорость. Дальше Серафима Ивановна ехала с зажмуренными глазами и тихо молила Бога о спасении ее души и, по возможности, тела. Открыла глаза она только тогда, когда трактор остановился у дверей городского универмага. Не без труда выбравшись из кабины, Серафима нетвердой походкой направилась за покупками. Обратно она твёрдо решила ехать на рейсовом автобусе.
На втором этаже универмага, в отделе мужской одежды был большой выбор костюмов разных фасонов и цветов. Поначалу Серафима обрадовалась такому изобилию, но когда она попыталась найти костюм нужного размера, её радость сменилась разочарованием. Афанасий был мужчиной крупным, а то, что предлагали ей продавцы, всё было слишком маленьких размеров. В конце концов, единственной вещью во всем универмаге, подходящей её мужу по размеру, оказалась пижама. Справедливо рассудив, что пижамы у Афанасия тоже нет, Серафима купила её, сэкономив при этом большую часть выделенной на подарок суммы. На сэкономленные деньги можно было купить что-нибудь полезное и нужное в хозяйстве, поэтому Серафима спустилась на первый этаж и принялась изучать представленный в магазине товар. В хозяйственном отделе её внимание привлёк кухонный комбайн. В него входили мясорубка, тестомешалка, соковыжималка и ещё множество всяких полезных приспособлений. Цена оказалась вполне приемлемой, и ей захотелось узнать, как вся эта чудо-техника работает. В отделе было полно народу, поэтому обратить на себя внимание продавца ей удалось не сразу. Наконец, к ней подошла миловидная девушка и с улыбкой спросила:
— Что вас интересует?
— Да я, вот, к этой штуке всё присматриваюсь – указала на комбайн Серафима – думаю, может купить себе в хозяйство, но пока не решаюсь.
— Берите – не пожалеете! – оживилась девушка – Это незаменимая вещь на кухне.
— А вы покажете, как ей пользоваться-то?
— Ну, конечно! Сейчас мы всё проверим, включим в сеть, а что не запомните, так в инструкции всё очень подробно написано.
На деле всё оказалось сложней. Технические навыки девушки оказались ниже того уровня, который необходимо иметь операторам кухонных комбайнов. Разнообразные насадки и приспособления ни за что не хотели входить в предусмотренные для них отверстия. Процесс осложняли другие покупатели, то и дело отвлекающие её своими вопросами. Наконец, на помощь девушке пришёл один из покупателей, оказавшийся инженером, и сложный механизм заработал.
За изучением принципа работы кухонного комбайна Серафима Ивановна не заметила, как пролетело время. Спохватившись, она заторопилась домой. Она оплатила покупки в кассе и принесла продавцу чек. Но теперь все детали капризного устройства отказывались помещаться в предназначенную для них коробку. Насадку для приготовления коктейлей пришлось упаковать отдельно и, хотя Серафима с Афанасием никогда коктейлями не увлекались, мудрая хозяйка не сомневалась, что найдёт ей другое применение. Тот же омлет вполне можно взбить со сливками и в насадке для коктейлей.
До автостанции было около десяти минут ходьбы. С двумя сумками и одной большой коробкой в руках Серафима Ивановна торопилась на свой автобус. Но добравшись, наконец, туда, она к своему огромному огорчению узнала, что автобус только что уехал. Следующий рейс теперь будет только завтра, а чтобы поймать попутку, нужно еще с полчаса, чтобы выйти из города на дорогу, ведущую в её деревню. Немного отдохнув на скамеечке, женщина взяла свою крайне неудобную ношу и поплелась в сторону дороги.
Проходя мимо заведения под аппетитным названием «Бутербродная», Серафима увидела знакомый грязно-голубой трактор. Сложные чувства овладели уставшей женщиной. Без Кольки трактор выглядел вполне мирно и безопасно. Добираться на попутках до деревни достаточно сложно – по этой дороге вообще мало машин ездит, да и не все водители попутчицу захотят подобрать. Да и потом, от дороги до деревни километра три по грязи топать. А тут вот она – карета стоит – прямо к дому подвезёт. А Колька-то, поди уж и протрезвел, наверное. Сидит себе за столиком, бутерброды жуёт.
Уговаривая саму себя, что всё будет хорошо, что доедет она благополучно, оставшись живой и невредимой, Серафима вошла в накуренное помещение «Бутербродной». Компания за столом о чём-то оживлённо спорила, а в центре этого спора размахивал руками Колька. Бутербродов на столе у них Серафима не увидела, зато сразу заметила десятка два пустых бутылок от пива и две от водки.
— Скажи, Иван-на – увидев Серафиму, заплетающимся языком вопросил Колька – сделал я «Москвича» или нет?
Он и вправду, прошлой зимой устроил гонки с соседом Петром Тимофеичем. У того был старенький «Москвич», а теперь нету. И всё из-за этого оболтуса. Уговорил старого дурака поспорить на ведро самогона, кто быстрее по льду пруд переедет. Лёд с виду крепкий уже был. В общем, тот «Москвич» до сих пор в том пруду и лежит, аккурат посередине. А самогоном потом пришлось самого Тимофеича натирать. Ну и вовнутрь, конечно, чтоб воспаление не схватил.
— Сделал, сделал – обречённо вздохнула Серафима Ивановна.
— Вот! Теперь понятно? – Колька обвёл торжествующим взглядом притихшую компанию.
Восхищённый и уважительный шёпот постепенно перерастал в гул бурного обсуждения технических возможностей указанных транспортных средств и водительского мастерства тракториста Кольки. Никто из присутствующих, кроме самого Кольки и Серафимы, не знал трагических подробностей этого состязания, поэтому факт победы тихоходного труженика полей над признанным крейсером автострад выглядел исключительно заслугой выдающихся водительских навыков тракториста. Но Серафиму это обсуждение мало интересовало, и она дернула Кольку за рукав:
— Коль, ты домой не собираешься, а то автобус ушёл уже?
— Я завсегда готов… – успел сказать Коля и рухнул на пол лицом вниз.
Мужики помогли Серафиме погрузить Колькино тело в кабину трактора. Туда же погрузили и весь её багаж. Почувствовав себя снова в седле, Коля пришёл в себя, но говорить он уже не мог. Широким жестом он пригласил соседку в свой экипаж. Находящейся почти в безвыходном положении Серафиме осталось только перекреститься и вскарабкаться в кабину. Глотнув остатки пива из бутылки, Коля громко икнул и завёл двигатель. Провожающие почтительно отошли на пару шагов назад, а грязно-голубой труженик полей, выпустив вверх облако чёрного дыма и привстав на задних колесах, рванул с места.
Обратный путь для Серафимы Ивановны был ничуть не легче, а скорей, наоборот. Из-за коробки с комбайном ей некуда было поставить ноги, а Колька, который утром был просто пьяным, теперь был пьяным, что называется, в стельку. Трактор летел по дороге зигзагами, попеременно заезжая колёсами то на правую, то на левую обочины. Редкие встречные машины, едва завидев несущийся на них голубой болид, предусмотрительно съезжали с дороги и ждали, пока трактор проедет мимо и скроется за горизонтом. Кепка все глубже наползала на Колькины глаза, которые и без того уже не очень помогали ему вести машину. Создавалось впечатление, что трактором теперь управляли какие-то высшие силы, а задача Коли сводилась лишь к как можно более сильному нажатию на педаль газа. Если бы Серафима осмелилась на секунду открыть глаза, то скорей всего, её хватил бы удар от пережитого ужаса. Но с зажмуренными глазами она пребывала в счастливом неведении относительно всего, что происходило на дороге. Главной её задачей было удержаться в кабине, поэтому она вынуждена была принять позу Витрувианского человека, изображенного на известном эскизе Леонардо да Винчи.
Спасение пришло неожиданно. Трактор остановился. Открыв глаза Серафима Ивановна некоторое время приходила в себя, а затем, присмотревшись, обнаружила прямо перед трактором своего спасителя. Это был её муж Афанасий
***
Мозг Афанасия Степановича лихорадочно искал выход из создавшейся ситуации. Степаныч был примерным семьянином и не имел опыта в сочинении убедительных оправданий по поводу присутствия в его машине молодых девушек. В голову лезли всякие глупые идеи, но Степаныч сразу отметал их. Единственно правильным выходом из такого непростого положения было бы попросить Колю отвезти домой его жену, а потом вернуться за ним и его машиной. Но явная нелогичность такой просьбы может насторожить проницательную Серафиму. Зачем, спрашивается, ехать пять километров туда, потом пять километров обратно, а потом опять те самые пять километров, но уже на буксире? Когда можно сразу и зацепить его «Газон» по дороге домой. Стоп! Зацепить… Чем зацепить? Тросом, разумеется. А где этот трос? Дома у Коли. Вот! Теперь в голове Степаныча выстраивался логичный и обоснованный алгоритм действий.
Несколько успокоившись, Степаныч на всякий случай прокашлялся и подошёл к Коле.

— Тут вот, какое дело – начал он – застрял я тут неподалеку. Надо бы потянуть.
— Ща сделаем – оживился Коля.
— Ты это… за тросом пока сгоняй. Заодно и Серафиму домой закинешь.
— Есть трос – кивнул через плечо Коля. – Ща зацепим.
— Не-е, этот не подойдёт, ты за длинным сгоняй – подмигнул ему Степаныч.
— Да длинный у меня трос – не унимался непонятливый Коля.
Степаныч пытался подавать ему знаки – отчаянно жестикулировал, моргал глазами, тянул себя за ухо, беззвучно шевелил губами и строил страшные рожи – все бестолку. До этого пьяницы никак не доходило то, что пытался иносказательно втолковать ему Степаныч. Осознав бессмысленность своих попыток, он использовал свой последний шанс. Чтобы хоть как-то задержать Серафиму и добраться к своей машине раньше неё, он решил показать Коле не кратчайший путь к своему застрявшему «Газону», а в объезд лесополосы. Эти несколько дополнительных минут могли спасти его от полного провала.
— Доедешь до конца лесополосы, развернёшься за ней – там и увидишь меня – объяснил Степаныч.
Как только трактор тронулся, Степаныч побежал так, как не бегал со времени службы в армии. Он совершенно забыл о своей отдышке, о застарелом ревматизме и о натирающих ноги кирзовых сапогах. Он бежал так, как когда-то бежали солдаты шведского короля Карла XII, от кавалерийских частей Меньшикова и Шереметьева, как бегут за своей золотой медалью олимпийские чемпионы-легкоатлеты. Его тяжёлые сапоги едва касались поверхности земли, а серая стёганая телогрейка развевалась на ветру, словно шёлковый штандарт на грот-мачте боевого фрегата.
Из-за ужасного запаха в кабине грузовика долго находиться было нельзя, поэтому Варя вышла на свежий воздух и собирала букет полевых цветов неподалёку от машины. Она предавалась размышлениям о весёлой и беззаботной жизни цирковых артистов, в ряды которых она собиралась влиться сразу по приезде в Москву. Она ещё не придумала, с каким номером будет выступать, но на всякий случай уже тренировалась раскланиваться перед зрителями. Воображаемую публику она расположила среди деревьев, ареной же было огромное поле, на краю которого она стояла. Осыпав себя только что собранными лютиками и васильками, она сделала тройной книксен в сторону лесополосы и стала посылать воздушные поцелуи ликующим от восторга зрителям. Цветов ей показалось недостаточно, поэтому она собрала рассыпанный букет и осыпала себя ещё раз. Взяв один из упавших на неё васильков, Варя бросила его воображаемому прекрасному юноше, аплодирующему ей в первом ряду и громко выкрикивающему «Браво! Браво!». Юноша, поцеловав цветок, попытался что-то крикнуть ей в ответ, но его голос утонул в громком топоте больших кирзовых сапог, несущихся на неё со стороны дороги. В сапогах оказался тот самый добрый дядечка, который только что вёз ее в Москву на этой вонючей машине. Теперь он показался ей страшным. Его бледное лицо было перекошено, а глаза налиты кровью. Он был похож на дрессировщика, за которым гонится взбесившийся тигр.
— В кузов! Быстро! – рявкнул он страшным голосом.
Варя поняла, что произошло что-то ужасное и одним махом запрыгнула в кузов грузовика. В следующее мгновение она скользила к противоположному борту по липкой и ужасно вонючей жиже. Рядом раздался громкий звук работающего трактора и какие-то голоса. Разобрать, что они говорили было нельзя, но Варя понимала, что никто не должен знать о её присутствии. Дышать было очень трудно, но до смерти перепуганная Варя боялась поднять голову. Она осмелилась только перевернуться на спину и лежала, боясь пошевелиться и выдать себя неосторожным звуком. Сквозь грохот двигателя до неё доносились непонятные голоса, удары, стоны и всхлипы. Воображение услужливо рисовало Варе ужасные картины кровавого преступления, единственной свидетельницей которого она оказалась. Наконец, машина дернулась и поехала. Дышать стало чуть легче. На каждом ухабе машина кренилась, и Варя скользила от борта к борту, но уцепиться было не за что. Весь кузов изнутри был липким и скользким.
Серафима Ивановна сидела рядом с мужем в кабине его грузовика и вспоминала предыдущую часть пути, как кошмарный сон. После Колькиного трактора Афонин навозоносец показался ей лимузином. Да и Колькин перегар был покрепче, чем эта, почти родная ей атмосфера в кабине «Газона». С сюрпризом, жаль, не получилось – подарок к годовщине свадьбы пришлось показать мужу. Но Серафима Ивановна всё равно была очень ему благодарна за то, что он избавил её от смертельного риска. Теперь она хотела поскорей добраться домой, чтобы испробовать в деле новый кухонный комбайн.
Мысли Афанасия Степановича были заняты совсем другим. Он понимал, что Коля теперь остановится только у его дома. А что, если эта девчонка вылезет в самый неподходящий момент? Он мысленно просчитывал все возможные варианты развития событий и искал логичные и убедительные объяснения для каждого из них. Для некоторых из этих вариантов сколько-нибудь вразумительных объяснений он не находил и это угнетало его. Сидящая рядом супруга что-то оживлённо рассказывала. Он не слышал её, но утвердительно кивал головой и изредка вставлял: «Ну да», «Конечно» и «Ну, ещё бы!».
Машина остановилась. Варя в последний раз переплыла через весь кузов и больно ударилась головой о его переднюю стенку. Трактор уехал, голоса стихли. Варя по-прежнему боялась пошевелиться, только изредка отгоняла от лица чересчур назойливых мух. Она была уверена, что стала свидетельницей страшного убийства, хотя лёжа в кузове ничего, кроме неба не видела. Она понимала, что водителю уже не помочь – его расчленённый труп без сомнения уже закопан в разных местах. Теперь её главная задача – лежать как можно тише, чтобы злоумышленники не догадались о том, что в кузове лежит единственный свидетель их кровавого преступления. Варя прислушивалась к каждому звуку. Лаяли собаки, мычали коровы. Незнакомые голоса то приближались, то удалялись. Было совершенно очевидно, что она находится в самом центре бандитского лагеря, и жизнь её буквально висит на волоске. Варя была не на шутку напугана. К тому же, она очень устала – сказывалась бессонная ночь.
Проснулась Варя глубокой ночью от холода. Луны не было видно, немногочисленные звёзды еле пробивались сквозь густые облака. Вокруг стояла мёртвая тишина. Варя восстановила в памяти картину прошедшего дня и всплакнула о безвинно убиенном добром дядечке-шофёре. Немного подумав, она справедливо предположила, что вечером, после удачного преступления, разбойники напились и теперь спят мертвецким сном. И сейчас у неё есть шанс выбраться живой из их бандитского логова. Осторожно подняв голову и оглядевшись по сторонам, Варя увидела лишь очертания верхушек деревьев – света нескольких тусклых звёзд явно не хватало для полноценной рекогносцировки местности. Деревья навели её на мысль о том, что лагерь находится в дремучем лесу, кишащем дикими зверями. Диких зверей Варя побаивалась, хоть никогда и не видела их, но разбойников она боялась ещё больше. Поэтому она приняла смелое решение – бежать.
Осторожно спустившись на землю, трясущаяся от холода Варя отправилась в неизвестность, хлюпая мокрой одеждой и распространяя вокруг себя характерный запах.
***
Старший лейтенант Гринберг служил в милиции почти тридцать лет. Несмотря на столь продолжительную и практически безупречную службу, четвёртая звёздочка на погонах была для него также недоступна, как и любая из звёзд, которые он теперь разглядывал сквозь широко распахнутое окно на безлунном ночном небе.
С войны Семён Аронович вернулся в звании гвардии сержанта, имея на своей груди пять боевых медалей и два ордена. В школу милиции, о которой он мечтал с детства, его, как героя-фронтовика, приняли без экзаменов. Папа Сёмы был в то время профессором в политехническом институте, и настаивал, чтобы его сын поступал именно туда. Но профессия инженера мало интересовала Сёму. Наперекор воле отца он решил посвятить свою жизнь благородному и почётному делу – борьбе с преступностью.
Школу милиции Сёма окончил с отличием, но по распределению, вместо уголовного розыска, о котором он так мечтал, его направили работать участковым инспектором в один из неблагополучных районов богатого полезными ископаемыми края. Когда же он пытался выяснить, почему ему, отличнику, спортсмену и, наконец, фронтовику, не нашлось места в уголовном розыске, члены комиссии виновато отводили глаза в сторону и очень неубедительно говорили об исключительной важности профилактической работы по предупреждения правонарушений. Да и потом, во время службы начальство ещё не раз виновато отводило глаза в сторону, как только Семён Аронович осторожно пытался завести разговор о повышении в звании или должности. Семён Аронович понимал, что милицейской карьере очень мешала его фамилия, поэтому, осознавая невозможность что-либо изменить, он давно смирился с таким положением вещей, справедливо рассудив, что не место красит человека и даже не количество звёздочек на его погонах, а честный и добросовестный труд на вверенной ему территории.
На своём участке, в который входили шесть деревень, Гринберг знал всех жителей в лицо. Во-первых, сказывался многолетний опыт работы на одном месте. Во-вторых, сельская молодёжь теперь, едва окончив школу, уезжала, кто работать, а кто учиться, и мало, кто из этих ребят возвращался потом в свою родную деревню. Постоянными жителями можно было считать только стариков и людей среднего возраста. Ну, и в-третьих, Семён Аронович всегда очень добросовестно относился к своим немногочисленным обязанностям и любил, по его собственному выражению, «держать все на контроле». Держать особенно было нечего. За все тридцать лет, на его участке не произошло ни одного мало-мальски серьёзного преступления. Ну, напьётся кто-нибудь, да поколотит спьяну свою жену. Или детишки курицу соседскую сопрут и пикник устроят. Семён Аронович, помногу раз перечитывавший захватывающие истории Артура Конан Дойля и Агаты Кристи и знавший их практически наизусть, совсем иначе представлял себе суть милицейской работы. К сожалению, на его участке не было картинных галерей, из которых можно было бы похитить произведения Рембрандта или Босха, по местным дорогам не пролегали маршруты инкассаторских машин, которые можно было бы ограбить. Тут не было ни одной, даже самой маленькой ювелирной лавки. Преступники долгие годы обходили этот район стороной, как заколдованный, а Семён Аронович больше всего боялся, что уйдёт на пенсию, так и не раскрыв в своей жизни ни одного преступления.
Когда небо на востоке начало едва заметно светлеть, а свет далёких и таких недоступных звёзд потерял свой полуночный блеск, бессонница начала понемногу отступать. Грустные мысли о несостоявшейся карьере уже не раздражали Семёна Ароновича, а скорее, наоборот, успокаивали. Пусть теперь высокие милицейские чины посыпают себе головы пеплом и рвут на себе волосы из-за того, что в своё время пренебрегли перспективным и талантливым сыщиком. Пусть на их совести будут тысячи папок с нераскрытыми делами. Пусть… По мере того, как Семён Аронович проваливался все глубже и глубже в сладкий утренний сон, высокие милицейские чины становились все ниже и ниже ростом, а сам Семён Аронович становился все выше и выше. Теперь он уже, глядя на них сверху вниз, грозил им своим тяжёлым кулаком, а полковники и генералы плакали от обиды, как дети, размазывая сопли по щекам. Генералы уменьшались до тех пор, пока не исчезли вовсе, а рядом с Гринбергом уже стоял сам Эркюль Пуаро и тряс ему руку в знак глубокого уважения. В этот самый момент в дверь тихо постучали.
Едва наступивший сон упорно не хотел отступать. Чертыхаясь, Семён Аронович всё же натянул форменные брюки, водрузил на голову фуражку и, зевая, поплёлся к входной двери. Как только он увидел ночного посетителя, остатки сна мгновенно улетучились. Перед ним стояла мокрая, дрожащая от холода и страшно перепуганная девчонка лет пятнадцати. Во все стороны от неё распространялся невообразимо ужасный запах. Гринберг впустил девочку в дом, усадил её на стул и, зажимая нос одной рукой, стал внимательно слушать её сбивчивый рассказ. Свободной рукой Семён Аронович делал пометки шариковой ручкой в своём блокноте и рисовал какие-то схемы. Постепенно перед ним вырисовывалась картина страшного преступления. Из слов потерпевшей стало очевидно, что на его участке действовала организованная преступная группа, промышлявшая грабежами и убийствами и разбившая свой лагерь в двадцати минутах ходьбы от его дома. Вероятнее всего, преступники были хорошо вооружены и, несомненно, очень опасны. Участников банды, по словам свидетельницы, было не менее двадцати человек, они были хорошо организованы и имели свой транспорт.
Действовать Семён Аронович решил немедленно. Первым делом, он отвёл потерпевшую во двор, где стояла большая бочка с дождевой водой. Он выдал ей кусок хозяйственного мыла и сухую одежду из своего личного гардероба. Одежда представляла собой вылинявшую гимнастёрку времён Второй Мировой войны, тяжёлые ватные штаны и кусок пеньковой верёвки, чтобы этот ансамбль мог как-то удержаться на хрупком теле девушки. Пока Варя приводила себя в порядок, Семён Аронович позвонил в райотдел и доложил дежурному оперативную обстановку. Подкрепление обещали выслать немедленно, и старший лейтенант Гринберг начал готовится к захвату банды. Вставив в обойму своего табельного пистолета четыре имевшихся у него просроченных патрона, Семён Аронович надел форму и выкатил из сарая мотоцикл.
Минут через двадцать к дому участкового подкатил милицейский ГАЗик и автобус с опергруппой. Это были два десятка сотрудников милиции, вооруженных пистолетами, рациями и, зачем-то, противогазами. Автоматы, каски и бронежилеты в то время ещё не поступили на вооружение районной милиции, тем не менее, это был отряд отважных, хорошо обученных молодых людей атлетического сложения, готовых вступить в схватку с превосходящими силами противника в его собственном логове. Кроме милиционеров в автобусе находились две служебно-розыскные собаки, способные одним только своим видом обратить в бегство любого нарушителя общественного правопорядка. Возглавлял опергруппу невысокого роста майор, фигура которого напоминала геометрически правильный квадрат.
Семён Аронович доложил квадратному майору всё, что ему было известно о банде из показаний потерпевшей. Однако майор решил ещё раз лично допросить девушку. В автобусе, превращённом в оперативный штаб, Варя, наконец, почувствовала себя в безопасности. Она охотно ещё раз рассказала всё, что с ней произошло. Её рассказ наполнялся всё новыми подробностями, которые, как ей казалось, очень помогут милиционерам поймать и обезвредить опасных преступников. Варя отчаянно жестикулировала и делала страшные глаза, чтобы произвести более убедительное впечатление, но на квадратном лице майора не дрогнул ни один мускул. С помощью карты местности и участкового Гринберга майору удалось, наконец, определить дислокацию бандитов.
Уже совсем рассвело, когда оперативная группа окружила дом, захваченный бандитами. Когда Семён Аронович собственными глазами увидел, где именно расположено логово врага, в его душу закралось смутное сомнение, но было уже поздно. Квадратный майор отдал приказ готовить штурм дома.
Безмятежный сон Афанасия Степановича был прерван ужасным грохотом вышибленной двери и нечеловеческим воплем насмерть перепуганной Серафимы Ивановны. В комнату ввалились несколько человек. Кто-то дважды выстрелил в потолок и рявкнул:
¬— На пол, сволочи! Все на пол! Быстро! Руки за голову!
Лишившаяся к тому времени сознания Серафима Ивановна не смогла выполнить приказ и продолжала лежать на кровати без чувств. Афанасий Степанович лежал, уткнувшись лицом в дощатый пол, его шея была намертво придавлена к этому полу чьим-то тяжёлым коленом, а на его запястьях за спиной уже защёлкнулись наручники.
***
Жаркое июльское солнце стояло в зените. Все жители деревни, от мала до велика, окружили нехороший дом, возле которого стояли машина, автобус и мотоцикл с коляской. Мотоцикл был всем хорошо знаком, он принадлежал местному участковому, а его хозяин в этот момент уговаривал любознательную деревенскую публику немедленно разойтись по своим домам. С точно таким же успехом он мог бы обратиться к колорадским жукам и попросить их не портить картошку на колхозных полях. Стоило старшему лейтенанту Гринбергу прикрикнуть на какого-то слишком назойливого мальчишку и отогнать его от калитки, ведущей во двор, как его место немедленно занимал другой, точно такой же мальчишка. Задние ряды напирали, толпа была довольно плотной и представляла собой как бы единый организм, наделённый собственным сознанием и волей. Худощавому Гринбергу было крайне трудно противостоять такому огромному и наглому организму, но Семён Аронович выполнял свой служебный долг и, ради поддержания общественного правопорядка, был готов к любым действиям.
За дощатым забором, прямо на траве расположились два десятка милиционеров в форме. Некоторые из них мирно спали, остальные что-то бурно обсуждали, периодически прерывая разговор громкими взрывами гомерического хохота. Между домом и группой милиционеров суетилась Серафима Ивановна, угощая незваных гостей чаем с домашним печеньем. В сознании толпы рождались самые немыслимые предположения относительно ночной стрельбы и дневной блокады дома Глухих силами районной милиции.
— Я вам точно говорю, застрелила! Чтоб мне провалиться на этом самом месте – писклявым голосом верещала баба Катя, которая всегда была в курсе всех деревенских событий – Взяла ружьё и… прямо в сердце! Ох, беда-то какая!
— Кого застрелила? Афоню, что ли? С чего бы это? Ведь жили они душа в душу, слова поперёк друг другу не скажут – возражала ей соседка Архиповна – Сам убился. Упился, небось, до белой горячки и сдуру выстрелил в себя.
— Да не пьёт Степаныч. Лет десять уж, как не пьёт – робко возразила Леночка, продавщица местного магазина – Я-то знаю.
— Вот я и говорю – обрадовалась Архиповна – С непривычки-то. Ежели мужик долго не пьёт, то организм его слабнет. А потом рюмочку опрокинул, глядишь, и горячка тут как тут. Ой, беда!
— Ну, чего раскудахтались! – вмешался Потапыч, полковник артиллерии в отставке – Следствие само разберётся – продолжил он со знанием дела – Мало ли… может Афанасий ружьё чистил, а оно и стрельнуло. Бывает. Ничего страшного. Живы все, я вам точно говорю. Где скорая помощь? Нету. Значит все живы.
Внутри дома стояла гнетущая атмосфера. За столом сидела Варя и размазывала слёзы по щекам. Прямо над ней навис квадратный майор с каменным лицом, а напротив сидел ещё один милиционер и что-то записывал. На кровати лежал Афанасий Степанович с мокрым полотенцем на голове. Со стороны это выглядело, как допрос юного партизана, пойманного немецко-фашистскими захватчиками где-нибудь в брянском или смоленском лесу. Варина выцветшая гимнастёрка с простреленным или проеденным молью рукавом дополняла этот образ.
— Только родителям, пожалуйста, не сообщайте – жалобно хныкала Варя.
— Год рождения? – сухо спросил майор.
— Шестидеся-а-а-а-а-тый – проскулила Варя и снова разрыдалась.
— А ну, прекратить сопли! – скомандовал майор – С какой целью ты остановила машину?
— Мне в Москву очень нужно. Очень-очень.
— Какая к чёрту Москва! Где ты, а где Москва? Зачем стояла на дороге, спрашиваю?
— Ну, честное слово, дяденька, я…
— Я тебе не дяденька!
— Ну, товарищ милиционер, я вам правду говорю.
— Деньги есть при себе?
— Они остались в доме у того дяденьки милиционера, в платье… оно… грязное.
При упоминании о грязном платье, майор поморщился, а секретарь прыснул от смеха. Бросив на него строгий взгляд, майор продолжал допрос:
— Сколько денег?
— Четыре рубля восемьдесят копеек – честно призналась Варя.
— Хватит врать! С этими деньгами ты в Москву собралась ехать?
— У меня больше не было.
Капелька пота скатилась с квадратного лба майора и, пробежав по его квадратному носу, сорвалась вниз и упала на стол.
— Так, давай начнём сначала. Где учишься?
— Нигде. Я восемь классов уже закончила.
— Работаешь?
— Нет ещё, только собиралась.
— А на дороге ты что делала?
— Ну, я же говорила, что в Москву ехала, на работу устраиваться.
— На какую работу?
— В ци-и-и-и-рк – снова разревелась Варя.
Майор в изнеможении опустился на стул.
— Тебе мало этого цирка, что ты нам тут устроила?
— Я больше не бу-у-у-у-ду, дядень… то есть, товарищ милиционер. Честное слово! Вы только родителям ничего не говорите.
— С родителями твоими я поговорю, не сомневайся. Будет тебе дома цирк сегодня. С клоунами и медведями.
На этом допрос был закончен. Зарёванную Варю привезли домой на милицейском ГАЗике, и майор лично передал её в руки уже протрезвевшего отца в том виде, в каком она была – в гимнастёрке и ватных штанах. Майор что-то долго говорил отцу, потом дал подписать ему какую-то бумагу. Затем он сел в свой ГАЗик и укатил в направлении райцентра. Как только милицейский автомобиль скрылся за ближайшим поворотом, Варю добросовестно выпороли. Даже толстые ватные штаны не могли поглотить энергию добротного армейского ремня с тяжёлой латунной бляхой. В умелых руках отца ремень был серьёзным орудием возмездия, а помощи ждать было неоткуда. Ещё две недели Варя считалась наказанной, и ей было строго-настрого запрещено выходить за пределы родительского дома.
Вот так бесславно закончилась попытка Вари выйти во взрослую жизнь. Синяки, оставшиеся в результате воспитательного процесса, быстро сошли, срок наказания подошёл к концу, и Варя смогла снова вернуться к своей обычной жизни. Но запах этого приключения не выветривался из дома несколько месяцев, нарушая сон и портя аппетит всей семье. И через много лет Варвара Сергеевна отчетливо помнила этот ужасный запах. Он преследовал её всю жизнь и мог неожиданно напомнить о себе в самый неподходящий момент. Никакие моющие и косметические средства не могли избавить её от этого запаха, поскольку он остался лишь в её травмированном сознании и служил неприятным напоминанием о том злополучном событии.
***