Взобраться на этот отвесный склон ей мечталось давно.

Гордый гранитный «лоб» большого острова дерзко возвышался над водой — величественный, будто огромный корабль, вышедший на стрежень большой реки и окаменевший.
Река, не осилив ни сдвинуть его, ни поглотить, разбивалась надвое и текла, разлучённая сама с собой на дюжину километров, денно и нощно точа в досаде свои зыбкие зубы о прибрежные валуны. Остров оказался зубастее. Стоит века, обрастая признаками цивилизации и легендами, притягивает людей, ищущих места силы.

Плоская макушка скалы дерзко кудлатилась куцей травой, укоренившейся в расщелинах, и диким кустарником, поросшим как попало на каменистой основе, ерошилась на всех ветрах, заявляя миру своё горделиво-безапелляционное: "быть!"
Местность почти всегда безлюдная, отрешённая...

Женька приходила сюда не раз: так же спускалась к подножию каменной стены по еле заметной витой тропинке, смотрела вверх, намеривала силы. Но решимости всякий раз не хватало.

Сегодня — иначе.
Сегодня она готова.
Значит — быть посему.

С этого места открывался не только особенный вид — особенный взгляд на мир. Со всех обозримых сторон по ту сторону реки стоял город, отмечая своё присутствие и отдалённым шумом, и облаками разномастно-ядовитого дыма, изрыгаемого с заводской стороны.
Но отсюда город казался маленьким, игрушечным на фоне огромного неба, отражённого великой рекой.
Нигде больше небо не ощущалось таким всеобъемлющим и таким терпеливым. Оно смотрело на всю эту урбанистическую возню, как великан — на игру лилипутов: мол, забавляйтесь так, раз иначе не умеете, до поры...

Здесь можно стоять и смотреть бесконечно долго, озирая пространство на три стороны света, их текучесть и переменчивость...
Женька внимала великой реке, текущей сквозь весь этот по-летнему душный мир, сквозь зависшие в ней облака, сквозь рыбака, замершего в жёлтой лодочке на самой середине, у больших камней… А вот сквозь саму реку, разрезая воду надвое, устремился неизвестно куда суетливо-шумный катерок, и вода, бурля и волнуясь от этого вторжения, долго ещё не могла обрести цельность, накатывая бурунами на оберегающие берега валуны. Это природное бытие, наполненное движением, питало, утверждало в сознании человека, стоящего на скале: "я есть, я существую" и ещё чем то, не умещающимся в обыденные слова.

Женька прикоснулась ладонями к древним камням. Взобраться на кручу возможно: громадная колонна скалы испещрена трещинами, за которые легко уцепиться руками и опираться мысками. И на вид – не так уж высоко: примерно с трёхэтажный дом.

Вблизи не было ни души.
Тем лучше!
Значит, это приключение — её, и только её.

Женька сняла кеды, приблизилась к скале. Вроде, можно начинать. Но тут же вернулась — небрежно оставленная обувь нарушала её внутреннюю сосредоточенность. Теперь, когда кеды стояли смиренно, стройно и в строго отведённом хозяйкой месте, и даже озорные шнурки не разбегались змейками по сторонам, но были спрятаны внутрь — теперь она почувствовала себя увереннее. Сама для себя Женька называла это "важная неважность". Вроде и без этого можно обойтись, но почему-то, упорядочивая свой маленький, никому кроме неё не видимый мир, она обретала спокойствие.
Спокойная уверенность ей была нужна. Потому что она идёт на риск.
Для чего?
Уж точно, не для выпендрёжа: о большинстве её подвигов никто и не знал. Её влекло оказаться на той грани, где "быть" означало что-то большее, чем просто вставать по будильнику, умываться, завтракать, идти в школу. В обыденном кружении, из которого вроде бы и состояла жизнь, чего-то важного ей не хватало.

Каменная крошка щекотала и покалывала ступни.
Совершать восхождение босиком – так естественнее.
Женьке нравилось всё естественное, простое. Она и одевалась так – неказисто-удобно: майка-шорты-кеды, чтобы не думать об одежде, и порвать не жалко.
«Пацанка ты у меня, — огорчалась мать, – четырнадцатый год пошёл, а – сорванец-сорванцом! Никакой в тебе девичьей повадки!»
Дочь таких разговоров не любила и, молча выслушивая упрёки, оставалась всё такой же диковатой одиночкой, любительницей рисковых затей.

Одной — опасно: даже подстраховать некому, на помощь позвать, если что… Зато и никто не будет охать-ахать, стращать и отговаривать. И... не отказываться же от задумки из-за такой мелочи?!

Решившись сделать попытку, девчонка увлеклась лёгкостью, с которой её энергичное тело совершало подъём, наполняясь озорным, безбашенным весельем. Но, когда пришло время спуститься передохнуть, оказалось, что нашарить ногой опору для спуска не удаётся, и вниз уже просто так не спрыгнуть. С высоты подножие площадки виделось слишком покатым: Женьке почудилось, что, спрыгнув, она непременно оступится, скатится и разобьётся о гряду валунов, топорщащихся у самой воды. Прыгать было опасно. Вперёд и вверх получалось лучше. И не так страшно. Это если не смотреть вниз.
Но щели в камне становились всё у́же: неопытная скалолазка вышла на почти монолитную каменную глыбу. Приходилось вцепляться всей силой, сдирая кожу, ломая ногти. Она устала изрядно.
Обнадёживало, что до плоской площадки наверху оставалось совсем чуть-чуть.

И тут на пути встало препятствие: профиль скалы выше уровня её головы плавно выпячивался. Снизу это не было заметно, и коварная ловушка, оказавшись неучтённой, теперь нависала непреодолимой преградой.
Девочка попробовала как-то сманеврировать вправо, но расщелины оказались слишком узки для хвата рук... Влево путь перекрывала монолитная глыба — ни ступить, ни схватиться...
Солнце тем временем развернулось к полудню, быстро разогревая камень, и полутень сменилась на пекло.
Женька зависла беспомощным четырёхлапым недопаучком на красноватой-серой стене скалы.
Мысль о неотвратимом падении ядовито ужалила сознание.
Девчонка скосила взгляд вниз — земля казалась очень далеко. И никакая не земля — камни с редкими волосками худосочной травы, проросшей из несчастливых семян, упавших туда, где и расти-то по-хорошему было не из чего. Оставленные кеды с высоты казались крохотно-кукольными.
В сознании заколотились мысли: «А что, если...»
Женька ведь никому не сообщила, куда она направилась. Иначе кто бы ей разрешил? Значит, и найдут не скоро. Поэтому и помочь не смогут.

И тут ей стало страшно...
Нет, немного страшно было с самого начала, когда всё затеяла. Но то был страх пополам с азартом. А теперешний морочный страх мглисто налипал на лицо, давил сверху, с самого́ слепящего, почти чёрного в своей ярости солнца. И этот страх заполонял сознание, беззвучно приказывая: «Падай!»
Облако навязчивой мошкары наседало, будто хор-подпевка к тому же мрачно-властному безапелляционному повелению.
Силы в затёкших от напряжения пальцах иссякли. Тело прошила волна предательской дрожи, осевшей холодным потом. Между "быть" и "не быть" трепетал именно тот, воспетый миг "между прошлым и будущим".
Но было совсем не до песен.
Внизу были камни.
Впереди — камни. Всем напрягшимся до предела телом она вцепилась в свою единственную опору — камни, нагретые, как сковородка. Им было всё равно.
Ей захотелось закричать: позвать или попрощаться — да какая теперь разница, но некая безумная сила изнутри безголосо шептала: "Помоги... помоги же..."
И вдруг нежданный порыв ветра пригнул гибкие ветки росшего чуть выше на уступе длинноусого кустика дерезы. Тонкий прут зацепился колючками за футболку, по пути наотмашь оцарапав до крови лицо. Но это не была пощёчина врага — это была протянутая рука помощи.
Женька не раздумывая перехлестнула колючую лозу вокруг запястья, слыша, как лопается кожа, протыкаемая многочисленными шипами. Мелькнула мысль: «Крепко засели, надёжно». Больше мыслей не было: в человеке проснулось звериное, и, впиваясь в голый камень, страхуемая тонким прутиком дерезы, девочка ползла по стене вверх.

...Когда удалось перевалить натруженное тело на горизонтальную терраску, Женька какое-то время так и лежала, уткнувшись лицом в гранитную крошку, мёртвым хватом зажав спасительный прутик, овивший кисть и предплечье наподобие колючей проволоки. И только через некоторое время пришли силы, чтобы приподняться и осмотреться. Проснулась боль — каждый укол саднил и кровоточил. «Ух, какая же ты сильная у меня! Но какая колючая! — благодарно приговаривала девчонка, освобождая руку от окровавленных пут кустарника, — мы теперь с тобой, считай, кровная родня!» — она осторожно отпустила свою спасительницу. Ветка спружинила и, как ни в чём ни бывало, повисла над скалой.
Девочка встряхнулась, вскочила на ноги, радостно потянулась, раскинув руки в разные стороны и, казалось, дотронулась до кончиков облаков! Взрывная мощь наполнила на миг её юное существо: вот каково это — быть!.. Обратив лицо прямо к солнцу, она не страдала от зноя — она пила его яростный огонь, и сама в ответ ему звучала счастьем — простым, равным птичьему клику счастьем жизни. Эхо коротко прокатилось окрест и растворилось в полуденно-знойной тиши.

Металлически-зеркальную поверхность реки гладил неторопливый буксир-«утюжок», сюжет о жёлтой лодке с рыбачком дробился в зыбкой амальгаме, над серыми скалами играли чайки...

Но вслед за счастьем накатила волна неодолимой усталости, и Женька, выбравшись на ровное место, сорвала шершавый лист лопуха, обернула кровоточащую руку, опустилась на землю и почти мгновенно уснула, припав щекой к жухлой траве под бедной тенью опалённой зноем растительности.

Проснулась она от ощущения прохлады. Мир изменился. Вечерние сумерки неторопясь выходили из-за кулис, ожидая, покамест величавое солнце отдаст последний поклон прошедшему дню. Широкая зоревая дорога то ли спускалась с небес на водное зеркало, то ли звала прогуляться на небеса — лишь ступи с обрыва — всего шаг... Рыбачок в жёлтой лодочке то ли уплыл восвояси, то ли растворился в безмолвном бушевании красок.

Пора было торопиться домой.
Нетвёрдо опираясь на саднящие стопы, Женька спустилась вниз по тропке, натянула кеды. До остановки — километра три — идти было больно, но терпимо.
Троллейбус, равнодушно дребезжа, лениво причаливал к остановке, и Женька, сцепив зубы, припустила вдогон — транспорт через остров ходил редко, особенно вечером. Вскочив в заднюю дверь, она, озираясь, как дикий зверёк, пристроилась в углу: мелочи на билет не было. Сунув раненую руку в карман, путешественница сделала «наглое лицо» и отвернулась к окну.
Кондуктор, заметив странного вида девочку, принялась бурчать, но машина уже приблизилась к охранной зоне моста, где останавливаться было запрещено, поэтому её не высадили.
Добираться до дому по сумеречному городу — сподручней: не так заметны кровь и царапины. Хорошо, что всё так закончилось.
Мама, конечно, увидит, будет охать, мазать раны йодом, приговаривая, что её доча — не девочка, а дикая коза-дереза, но это даже приятно. А ещё — немножко повизжать-покапризничать, попросить маму подуть на рану — щиплет же от йода, ой как щиплет!!! Приятно растянуться на мягкой кровати — почувствовать себя в уюте и безопасности.

А новое приключение для себя она уже почти что придумала...
------------------------------------------
послесловие

Женька – не выдуманный персонаж.

Конечно, ей уже не тринадцать, и я сама опасаюсь не узнать при встрече героиню своего рассказа: реальная жизнь догнала её, "пережевала", сплюнула в сторону "возраста дожития" и потеряла в городской суете — незаметную на фоне ярких слайдов нового времени.
Вероятно, и вы однажды случайно встретите её где-нибудь.
Возможно, это вон та тётушка в толстом жакете, выбирающая пельмени в супермаркете,.. или вон та бабушка с клюкой, семенящая по пешеходному переходу, совсем не нарочно выбешивая своей нерасторопностью вечно спешащих водителей — кто знает.
Почему так получается, что человек, способный на многое, вдруг погасает душой, становится «как все»?
Я не знаю.
Может быть, вы знаете?