Переходя дорогу по «зебре», пешеход верит, что на него на полной скорости не налетит гигантский грузовик. Почему он верит в это? Не знаю. Видимо, городские власти убедили его в том, что заботятся о безопасности всех, а о нём заботятся особо. Путешественник, покупающий авиабилет, и думать не хочет о том, что именно этот полёт может окончиться для него катастрофой. Я уж не говорю о парашютистах, солдатах, водолазах, змееловах... Получается, все мы рискуем жизнью, веря кому-то, надеясь на что-то, ожидая от людей или от Бога разумности, предусмотрительности и человечности. И не задумываемся о простой вещи: все мы ведём себя как дети, уверенные, что уж родители-то в беде их точно не оставят.

Но вот с кем-то из нас случается несчастье, причём на том месте, где никто не ожидал никакого подвоха, и мы начинаем искать виновных, клясть несправедливую судьбу и задумываться о том, что пора бы в устройстве этого мира что-то поменять. И лишь единицы из миллиардов жителей планеты винят в неудачах самих себя и презирают слепую веру в то, что они - под надёжной защитой, то есть сознают свой инфантилизм и пытаются бороться с ним, честно глядя на реальный мир, от которого человечество отгородилось, так и не приспособившись к нему.

Когда-то в юности и я относил себя к этим немногим. Когда мне было четырнадцать, погиб мой младший братишка Энди, смешной и милый шалун, которого я любил даже больше, чем маму. Он возвращался из школы, и вдруг налетел сильный ветер, сорвал с крыши двухэтажного магазина детских товаров рекламную вывеску, что по вечерам мигала разноцветными буквами, и этой проклятой вывеской ударил Энди по голове. Кто виновен был в смерти моего брата? Мэр города? Владелец магазина? Ветер? Или Бог? Или все они вместе? Я долго размышлял над этим и в конце концов понял, что верить нельзя никому и ничему. Порядок, установленный человечеством на земле - всего лишь театральная декорация, за которой нет ничего, кроме хаоса случайностей. Вместо того чтобы встретиться с этим хаосом лицом к лицу, попытаться найти в нём систему и встроиться в неё, мы тешим себя иллюзией защищённости и, как овцы в стаде, полагаемся на силу и справедливость общества и верим в счастливое стечение обстоятельств.

Осознав, что передо мною лишь красивые миражи, мешающие мне увидеть страшную действительность, я перестал ждать от цивилизации обещанного ею нерушимого порядка. Всё созданное человечеством для удобства и безопасности, решил я, всего лишь опиум для трусов. Меня окрылила мысль одного мудреца о том, что, если ты долго будешь всматриваться в бездну, то в конце концов бездна заглянет в тебя. Какая огромная, пугающая, но сладкая истина! Я знал, что цивилизация - лишь жалкий подвисной мост над бездной природы, и во мне нашлось достаточно силы и смелости для того, чтобы, чувствуя, как подо мною этот мостик качается и трещит и уже почти порвался, стоять на нём, перегнувшись через верёвочные перила, и глядеть в глаза бездны.

И мне казалось, что я готов ко всему, к любой неожиданности, что я сумею в одиночку постоять за себя и выкручусь из любой передряги, если не буду рассчитывать на помощь общества и его богов, а приму жестокую природу как противника, которому не стыдно бросить вызов. А если и погибну, то с достоинством одинокого храбреца, в позе романтического героя...

Но пришёл день, доказавший, что и я на самом деле такой же, как все, неразумный ребёнок. Все мои философские взгляды и принципы рухнули в одночасье.

А случилось вот что.

Когда я успешно окончил университет, мой отец решил порадовать меня особенным подарком и, зная мою любовь к дикой природе и тягу к уединению, купил мне охотничий домик в горах.

- Это твоё убежище, - сказал он, вручая мне ключи от домика. - Тебе будет куда спрятаться от суеты. Да и сейчас этот райский уголок поможет тебе прийти в себя после напряжённой учёбы. Ты так нервничал и недосыпал, стараясь быть лучшим! Так что устрой себе небольшие каникулы. Прежде чем окончательно утонуть в море юриспруденции, отдохни как следует. Жизнь не сахар, поверь старику. Поэтому оттянись по полной (так, кажется, принято выражаться в твоих кругах), чтобы было что вспомнить с улыбкой в трудную годину. И возьми с собой Фила и Эдди. Они хорошие ребята. Да и девочки будут там не лишними. Кстати, у тебя по-прежнему нет подружки?

- Нет, папа.

- Ну, ничего. Может, это и к лучшему. Сначала надо прочно стать на ноги, а там и влюбиться не грех.

Я тут же позвонил ребятам. Они с радостью согласились провести неделю в глуши, и через два дня, рано утром, мы поехали в горы. Я - за рулём своего новенького «шевроле», Фил - со своей невестой Хельгой, а Эдди - сам по себе, как он выражался, «налегке». Мы с ним всю дорогу посмеивались над бедолагой Филом, попавшим в сети женщины, однако в глубине души завидовали ему.

Хижина оказалась великолепной, погода - лучше некуда, вода в озере, что находилось в полумили от домика, была чистой, словно зеркало в ванной комнате, когда сотрёшь с него густой туман, а Хельга бросала на нас с Эдди такие сладенькие взоры, что мы не знали, что и думать о ней.

Но через два дня всё резко изменилось. Нет, солнце сияло нам всё так же усердно, озеро по-прежнему ждало нас, чтобы всё с той же прохладной нежностью обнять наши молодые тела, - резко изменились мы, все четверо.

После очередной весёлой вечеринки, окончившейся на рассвете, я проснулся в полдень и удивился: из гостиной до меня доносились громкие, сердитые голоса друзей.

Когда я спустился к ним, то увидел злую физиономию Фила, заплаканное личико Хельги и недовольные глаза Эдди. Все трое, ссутулившись, сидели за столом.

- Что случилось? - задал я им вполне уместный, как мне показалось, вопрос.

- Иди к чёрту! - рявкнул на меня Фил.

- Миленький Генри, - простонала Хельга, обращаясь ко мне, - спаси меня от этого дикаря!

- Молчи, проститутка! - заорал на неё Фил и вскочил на ноги.

- Эй ты, потише! - Эдди протянул к нему руку, словно пытаясь оградить от него девушку.

- А тебе я уже сказал, где я хотел бы тебя видеть, скунс плешивый! - процедил сквозь зубы Фил, пронзая Эдди взором, даже более красноречивым, чем его грубые слова.

- Успокойтесь, - произнёс я примирительным тоном. - Я сейчас вернусь, и вы мне всё объясните.

И побежал в туалет.

Я поспешно расстегнул штаны, но не успела струя, покидавшая мой мочевой пузырь, набрать полной силы, как я услышал в доме какие-то стуки, крики, визги и выстрелы.

- Чёрт возьми! - воскликнул я. - Что ещё учудили там эти хулиганы?

И вдруг до меня донёсся звук мотора: кто-то завёл мой автомобиль.

- Этого ещё не хватало! - закричал я, злясь на слишком обильную струю, ведь она задерживала меня в уборной и не позволяла выяснить, что же происходит в моём доме.

Наконец я смог выбежать во двор и обнаружил, что машина исчезла. Я бросился в дом - и чуть было не обезумел от ужаса: на полу лежал Эдди. Из дырки в его лбу медленно вытекала кровь. Хельга сидела, вернее, лежала грудью на столе. У неё была прострелена шея.

И вдруг страх покинул моё сердце, и на меня напала такая звериная злоба, я так возненавидел Фила, убившего моих друзей, что, не помня себя, помчался по дороге вслед уехавшему автомобилю. В тот миг я не думал ни о чём. Я только чувствовал, что должен уничтожить эту скотину, этого свихнувшегося негодяя, растоптать, растерзать, растереть по дороге! Мне даже в голову не пришло, что бесполезно пешком догонять сотню лошадиных сил.

И всё же бежал я не зря - после третьего поворота я увидел дымящийся «шевроле». Он слетел с дороги, врезался в дерево и представлял собою жалкое зрелище. Рядом с машиной лежал Фил, сжимая в руке пистолет. Когда я приблизился, он приподнял голову, беззвучно пошевелил губами и вновь уткнулся лицом в землю.

И тогда я сделал то, за что буду казнить себя всю жизнь и даже после смерти. Я поднял тяжёлый камень и стал бить им Фила по голове, и так долго и остервенело бил, что остатки его черепа вместе с мозгами вдавил в почву. При этом я громко кричал бессвязные звуки, выл, рычал и вообще вёл себя как взбесившаяся горилла.

Что на меня нашло - тогда я этого ещё не знал. Я просто кричал и бил, кричал и бил...

Наконец, устав, я уронил камень и с удовлетворением воззрился на то, что сделал. И мне совсем не было противно видеть кровь и растерзанное мясо, не было жаль Фила, и совесть не напомнила о себе ни единой мыслью, ни единой колючкой в сердце. Даже страх преступника перед наказанием не проснулся в моей словно онемевшей груди. Только злоба и ненависть всё ещё шевелились в сердце и готовы были ринуться на очередную жертву, чтобы растерзать её.

Я сидел рядом с убитым мною человеком и спокойно переводил дух, как будто всю жизнь занимался вколачиванием в землю черепов живых людей.

- Надо бы зарыть его, - сказал я, и это была первая мысль, пришедшая мне в голову с той минуты, как я бросился догонять автомобиль. - Да, надо бы их всех похоронить.

Я встал и, с трудом преодолевая усталость и желание лечь и уснуть, побрёл обратно к дому, где меня ждали ещё два трупа.

Войдя в гостиную, я обвёл гневным взглядом убитых друзей, которые вызывали во мне лишь раздражение, как будто были виноваты в том, что испачкали мой дом своей неприятно пахнущей кровью. Я пнул в бедро лежащего на полу Эдди, за шкирку сдёрнул со скамьи Хельгу, зарычав при этом: «Вот сучка, испачкала мне стол!» - и, когда она уже лежала на полу, нагнулся к ней и стал плевать ей в лицо, до тех пор пока во рту не осталось ни капли слюны.

- А не разрубить ли вас на мелкие кусочки, голубчики мои? - обратился я к трупам и повернулся уже к двери, чтобы сходить за топором, но передумал, громко зевнул и, решив немного отдохнуть, поднялся в спальню.

Когда на следующее утро я вновь увидел мёртвые тела и вспомнил, что произошло вчера и что натворил я сам, мне вдруг стало так горько, так противно и стыдно, что я без сил опустился на пол, рядом с застывшей лужей крови, что вытекла из головы Эдди, и зарыдал.

Долго я не мог прийти в себя. То колотил кулаками по полу, то бил себя по голове, то сквернословил на чём свет стоит, то ругал Фила, то обвинял свою трусливую, подлую и коварную душонку.

Немного успокоившись, я взял в сарае лопату, вырыл за домом яму и похоронил в ней Эдди с Хельгой. Затем вернулся к Филу и закопал и его.

На следующий день к голосу стыда прибавился проснувшийся во мне страх: а вдруг меня арестуют за тройное убийство? И моё сердце, как медуза, расползлось в мутной воде уныния. И я даже стал подумывать, не покончить ли мне жизнь самоубийством, чтобы избежать ужаса, позора и бесконечных угрызений совести.

Раз десять я мыл и тёр каждый дюйм на столе и на полу гостиной, сжёг одежду, обувь и даже нижнее бельё, в которых был в тот роковой день; много раз возвращался на то место, где убил Фила, притаптывал его могилу и разбрасывал вокруг прелую хвою и листву, чтобы этот клочок земли ни у кого не вызвал ни малейшего подозрения. Но все эти меры предосторожности, превратившиеся в манию, ничуть не уменьшали моего страха.

И тогда мне в голову пришла идея бежать из страны. Всё равно куда. Проще всего - в Мексику. И эта мысль меня успокоила и направила мой разум в более упорядоченное русло. Я даже сходил на озеро, искупался и полежал на солнце, мечтая о новой жизни в незнакомой стране, где никто не знает и никогда не узнает о том, что я сделал.

«Что было, то было, - убаюкивал я свою порядком утомившуюся совесть. - Ничего уже не изменить. К тому же Фил сам заслужил наказание. Не он ли убил Эдди и Хельгу? А если бы я не пошёл в уборную, он бы и меня уложил рядом с ними. Я просто устранил маньяка и хорошенько ему отомстил. А то, что я оплевал Хельгу, - это и вовсе пустое».

И всё же каждый день я приходил на место преступления, чтобы ещё раз проверить, всё ли учёл, не оставил ли каких улик. Не обнаружив там ничего особенного, я успокаивался и возвращался к дому, к могиле Эдди и Хельги.

«Ещё неделя такой жизни - и я сойду с ума, - думал я. - Пора уходить... Но как? У меня же ни машины, ни денег. Попросить несколько сотен у отца? А что я скажу ему? Как объясню, куда подевались ребята после того, как поехали со мной? Нет, в город возвращаться нельзя. Но и оставаться здесь неразумно. Рано или поздно нас хватятся и первым делом приедут сюда. Уходить. Пешком, через лес. Стать бродягой, забыть своё имя, избегать людей... Боже, что же я наделал!»

Однажды вечером, когда я копался в разбитом «шевроле», пытаясь выяснить, можно ли его отремонтировать, до меня донеслись приглушённые стоны. Испугавшись, я сел на корточки и стал оглядываться по сторонам. Стоны приближались. И тут из-за поворота дороги появился человек лет сорока, в грязном костюме. Нечёсаные русые волосы липкими прядями свисали на его небритое лицо. Он волочил правую ногу, бедро которой было обмотано пропитанным кровью тряпьём, и тяжело опирался на толстую, кривую палку.

Заметив меня, незнакомец остановился и посмотрел на меня с не меньшим страхом, чем я на него. Я как следует разглядел его и пришёл к выводу, что он не опасен. К тому же в моём кармане лежал пистолет Фила, придававший мне храбрости. Подумав, что глупо сидеть на корточках, притворяясь невидимым, я встал и постарался придать лицу решительное и независимое выражение.

- Что вы здесь делаете? - спросил я.

Устав от одиночества и бессмысленной борьбы с кошмарами наяву, я, хоть и боялся встречи с людьми, всё же был рад увидеть человеческое существо.

- Помогите мне, - прохрипел незнакомец. - Я больше не могу... Я ранен...

Из последних сил держась за палку, он стал медленно сползать на дорогу. Я бросился к нему и успел подхватить его под мышки, прежде чем он успел упасть.

- Пойдёмте со мной, - сказал я.

С большим трудом удалось мне довести незнакомца до дома. В гостиной я усадил его на лавку, как раз на то место, где была застрелена Хельга, и занялся его ногой.

Ему повезло: во-первых, проводя каникулы на ферме, я часто помогал своему деду лечить овец и коров и кое-что понимал в медицине; во-вторых, мой предусмотрительный отец наполнил дом не только съестными припасами, но и лекарствами; в-третьих, рана незнакомца (он назвался Питером Джонсоном) оказалась сквозной. Я обработал её, зашил, забинтовал и сделал ему укол антибиотика. Разложив диван, на котором неделю назад спали Фил с Хельгой, я помог Питеру лечь.

После дозы обезболивающего он скоро уснул, а я, поедая холодный ужин, глядел на него и не знал, как мне теперь быть. Оставить его здесь одного и уйти? Пусть приезжает полиция и выясняет, он ли убил всех, в том числе и меня. Чем не выход из положения? Можно было бы даже позвонить копам и навести их на этот след... Нет, так нельзя. В том, что я сделал, была звериная жестокость, но не было подлости. Быть убийцей тяжело и горько, а подлецом быть - гнусно, а значит, непростительно! Даже ради своего спасения. Что же делать? Сперва узнать, кто он и в какую передрягу попал. Может, он сам в бегах и подскажет мне, где и как спрятаться.

На следующее утро я приготовил завтрак, помог Питеру сходить в туалет и умыться, а когда он снова лёг, я сделал ему ещё один укол антибиотика, так как у него была небольшая лихорадка. Я придвинул к дивану столик, на который поставил тарелку с бобами и кружку чаю.

Когда мы поели, я тут же приступил к расспросам:

- Что же с вами всё-таки случилось?

- А вы ничего не знаете? - сказал он.

- Что я должен знать?

- Неужели за последние дни с вами не произошло ничего необычного?

«Ему что-то известно обо мне», - мелькнула у меня испуганная мысль.

- Случилось, - осторожно проговорил я, обомлев от страха.

- Десятого июля вы были здесь, в лесу? - спросил Питер и посмотрел на меня так простодушно, что я понял: ни черта он не знает!

И всё же подозрение полностью не исчезло.

- Да, - ответил я осторожно.

- И вы не слышали сообщений по радио? Не смотрели телевидение?

- Нет здесь ни радио, ни телевизора.

- Однако с вами что-то произошло. Что именно?

- Не будем сейчас об этом, - уклончиво ответил я. - Расскажите лучше о себе.

- Не знаю, поверите ли вы мне... Ведь, как я понял, вы не были свидетелем тех более чем странных событий, что уничтожили все мои надежды на будущее и чуть не лишили меня жизни. И это коснулось не только меня, но, насколько мне известно, всего этого проклятого мира. Но так как и с вами кое-что случилось, полагаю, вы мне всё-таки поверите. По крайней мере, я постараюсь рассказать всё как было, ничего не приукрашивая, но и не скрывая.

Он замолчал и некоторое время задумчиво глядел на меня, словно стараясь понять, что же спрятано в моём сердце. Затем встрепенулся, нервно повёл плечами и продолжал:

- Как я понял, на вашей совести от того рокового дня осталось огромное грязное пятно. Не казните себя напрасно. Боюсь, нет больше в мире ни одного человека, не совершившего в ту пятницу гадкого поступка. Да, чёрная пятница... Но не тринадцатого, а всего лишь десятого июля.

Я проснулся, как всегда, в шесть тридцать. Я художник-декоратор, профессия у меня свободная, и всё же я привык ложиться и вставать строго по часам. Это дисциплинирует и не позволяет предаваться меланхолии, приступам которой я, к сожалению, подвержен с самого детства.

В тот день мне нужно было к девяти явиться к директору ресторана «Райские кущи» с эскизами нового интерьера. Я потел над ними больше недели и был ими очень доволен. И теперь мне предстояла самая неприятная часть моей работы - лебезить перед заказчиком и с дрожью в коленях ждать его приговора.

Я сел в автомобиль и поехал в «Райские кущи». Но на первом же перекрёстке, когда я остановился на красный свет, в мой багажник врезался грузовик, и меня так тряхнуло, что, в глазах у меня потемнело. Я вышел из автомобиля и, чуть не плача, воззрился на искорёженный зад своей старушки. Водитель грузовика стоял рядом со мной и с довольной ухмылкой смотрел на то, что натворил.

К нам подошёл полицейский.

- Что, Уоррен, - обратился он к водителю грузовика, - этот хлыщ преградил тебе дорогу?

- Да уж. Из-за него моя лошадка поцарапала морду.

- Вижу, - Полицейский понимающе кивнул. - Ладно, не будем с утра портить друг другу настроение. Моё дело - гасить недовольства и распри между людьми. Будем считать, что светофор был неисправен. Ты как на это смотришь, Уоррен?

- Я только за!

- А ты, растяпа? - Судя по всему, полицейский имел в виду меня.

Возмущение вскипело в моей груди.

- Но послушайте! - попытался было я высказать своё отношение к хамству представителя власти.

- Нет, это ты послушай, чайник! - рявкнул на меня коп, и его глаза заискрились такой огненной яростью, как будто в них сидели раздражённые сварщики, остервенело орудуя электродами. - Штраф захотел за создание на дороге аварийной ситуации? Сперва научись водить, тогда и буду слушать тебя. Ты меня понял?

Он взмахнул рукой, и я в страхе отшатнулся - мне показалось, что он хотел дать мне пощёчину.

- Итак, дурачок, бросай свою задницу в этот металлолом и дуй поскорее. Счастливого пути, Уоррен! Привет жене!

Что оставалось мне делать? Прожив на земле почти полвека, я впервые столкнулся с таким произволом чиновника и не знал, как поступить. Ругаться с ним, рискуя получить не только штраф, но и телесные увечья, или жаловаться на него начальству? И я решил написать жалобу, но только после встречи с директором ресторана, которому, как я понимал, плевать на мою аварию и поведение обнаглевшего копа. Если я не явлюсь вовремя, он ведь может отдать работу другому.

Я послушно сел за руль, и мой несчастный автомобиль, как побитый пёс, пополз по улице, смущённо выставив на показ свой помятый круп.

Но не успел я проехать и двух кварталов, как мотор заглох. Я едва успел прижаться к тротуару.

- Чёрт! Чёрт! Чёрт! - раздражённо закричал я, колотя кулаками по рулю. - А пошли вы все!

Я схватил папку с эскизами, выскочил из машины, в сердцах хлопнул дверцей и пошёл пешком, чувствуя, как в моей груди скапливается электрический заряд.

Чтобы поскорее добраться до «Райских кущ», я решил срезать угол и свернул в грязный переулок. Вообще-то я всегда старался избегать подобных мест, но два моих качества, обязательность и пунктуальность, вынудили меня изменить эстетическому чувству и подавить в себе брезгливость.

До конца переулка оставалось шагов двадцать, когда у меня за спиной послышался вежливый мужской голос:

- Постойте, сэр, погодите! Могу ли я кое-что получить от вас?

Я обернулся: меня догонял тридцатилетний щёголь в идеальном до неприличия костюме и элегантной фетровой шляпе.

- Простите, - сказал он, приблизившись, - не могли бы вы отдать мне свои часы?

- Что?! - Изумлению моему не было предела.

- Вы меня, видимо, не поняли, - всё так же вежливо пояснил незнакомец и вынул из кармана пистолет. - Прошу прощения! Запыхавшись, я, вероятно, произнёс свои слова недостаточно чётко. Поэтому повторяю ещё раз: не могли бы вы отдать мне на вечное хранение свои часы?

Что мне оставалось делать? Рукой, дрожащей от возмущения и страха, я снял с запястья часы и протянул их вежливому вору.

- Премного благодарен, - сказал он, сунул часы в боковой карман пиджака, изящно развернулся и беспечной походкой пошёл по переулку.

А я бросился искать полицейского. На моё счастье, он стоял на углу.

Задыхаясь и запинаясь, как вела бы себя на моём месте любая жертва вопиющей несправедливости, я поведал ему о том, что случилось со мной. Но мой рассказ ничуть не изменил выражения скуки на немолодом, но холёном лице постового.

- А как он попросил у вас часы? Вежливо или грубо?

- Очень вежливо.

- Так в чём дело? Какие у вас могут быть к нему претензии? Он попросил у вас вашу вещь, и вы согласились ему отдать её. Не вижу в этом ничего противозаконного.

- Но у него в руке был пистолет!

- И что из того? Эта рука принадлежит ему, и в ней он имеет право держать всё, что угодно. Вы могли бы, в свою очередь, тоже вынуть из кармана пистолет и вежливо ответить, что не имеете ни малейшего желания расставаться с часами. Но вы же не сделали этого, а добровольно передали ему свою вещь, а теперь пытаетесь обвинить в преступлении честного человека.

- Но...

- Никаких но. Сходите лучше в бар и выпейте как следует, вам не помешает прочистить мозги.

Это было уже чересчур! Я почувствовал себя обманутым и осмеянным и твёрдо заявил полицейскому:

- Это вам так просто с рук не сойдёт! Я буду жаловаться! Я подам на вас в суд!

- В суд? - Полицейский криво усмехнулся. - А что? Это мысль! Идёмте со мной.

- Куда?

- В суд, куда же ещё?

И мы пошли.

Мы поднялись на крыльцо Дворца Правосудия. Хлестнув мою гордость надменной ухмылкой, полицейский открыл дверь и бесцеремонно, как военнопленного, втолкнул меня внутрь.

- Пошевеливайся, чёртов правдолюб! - рявкнул он.

И я, униженный и оскорблённый, уже не в силах был сопротивляться и только тихо скрежетал зубами от злобы и ненависти. И пытался успокоить себя, рисуя в воображении живую картину: как этого негодного копа в наручниках уводят из зала суда.

Пока мы поднимались по широкой лестнице, я отстал от полицейского и обратил внимание на его толстый зад. И вдруг мне так захотелось стянуть с него штаны и впервые в жизни использовать мужскую задницу в качестве сексуальной игрушки, что на разгорячённом лбу у меня выступила липкая испарина. Найдя в себе силы подавить внезапный приступ похоти, я всё же отметил, что мне нисколько не стыдно этого странного желания.

Наконец мы поднялись на второй этаж, прошли по широкому коридору, и полицейский распахнул дверь.

- Майки, - обратился он к толстяку без пиджака и галстука, сидящему за внушительным письменным столом, - ты не занят?

- О, кого я вижу! - Лицо Майки стало ещё шире от расползшейся по щекам улыбки. - Тэдди, дружище, тащи сюда свои лужёные окорока! Сколько лет, сколько зим! Давненько ты не портил здесь воздух. Как жизнь? Как Лизи? Как детишки? Садись, что торчишь, как телеграфный столб на ветру! Кого это ты притащил мне?

Полицейский сел на стул, закурил и, бесцеремонно бросив ноги на стол, сказал:

- Этот тип собрался жаловаться на меня. Требует суда, ваша честь.

- Суда? - Майки удивлённо уставился на меня. А я стоял посреди кабинета, как провинившийся школьник. - Может быть, Тэдди, ты не так его понял? Может, он просто ждёт не дождётся страшного суда?

Тэдди и Майки захохотали.

- И чем же ты не угодил ему, старый пёс? - сквозь смех протрубил толстяк.

- Он отдал свои часы парню с пистолетом и обвинил его в грабеже.

- Да, обвинение серьёзное. А ты тут с какого боку?

- Я? Я оказался крайним. Как всегда.

- Да, Тэдди, видимо, ты до самой своей смерти будешь крайним, и похоронят тебя на самом краешке кладбища.

- Это почему?

- Ты бы не спрашивал меня, почему, если бы был хоть чуточку умнее. А поскольку ты неисправимый дурак...

Полицейский Тэдди вскочил на ноги и в гневе сжал кулаки.

- Ты кого назвал дураком? Если ты судья, а я обычный коп, это ещё не значит, что я глупее тебя, жирный боров!

- Зато не ты спишь с моей женой, а я с твоей! - Судья Майки тоже встал.

- Ну, это я так не оставлю! - Тэдди обошёл вокруг стола, размахнулся, и его железный кулак утонул в щеке судьи. Но и тот был не промах. Тряхнув головой, он метким ударом расквасил полицейскому нос. И пошла потасовка.

В конце концов оба дружка исчезли где-то на полу, за огромным письменным столом, и лишь их стоны и пыхтение подтверждали продолжение единоборства.

Я же не стал дожидаться, чем закончится этот бой без правил, потихоньку вышел из кабинета и дал дёру. И только выйдя на улицу, обнаружил, что где-то оставил свои эскизы. Скорее всего, во Дворце Правосудия. Но меня не тянуло туда возвращаться, а без них «Райские кущи» были закрыты для меня навсегда. С таким необязательным подрядчиком директор не захочет больше связываться. Я подумал, не позвонить ли ему, не упросить ли его перенести встречу, но вдруг мне стало всё равно, получу ли я этот заказ. Мне вообще стало безразлично всё, что творится вокруг. Ни обиды, нанесённые мне копами, ни судьба моей машины больше не трогали моего самолюбия. Меня тянуло домой, на диван, к телевизору, к матчу «Дьяволов» и «Буйволов». Я никогда не отличался особой приверженностью к спорту, но тут мне страстно захотелось посмотреть футбол, так захотелось, что аж в паху заныло.

Однако до дома я так и не добрался, так как дорогу мне преградила беснующаяся толпа. Приличные с виду люди разбивали витрины и окна, вламывались в магазины и разные конторы и выбегали оттуда с тяжёлыми сумками, огромными коробками, тюками, свёртками и охапками одежды. Некоторые из них, не поделив награбленное, ссорились и дрались, причём и мужчины, и женщины, и дети были одинаково воинственно настроены и злобны.

Мне тоже страсть как захотелось поучаствовать в грабеже, но внимание моё привлекла хорошенькая женщина лет двадцати пяти, с трудом тащившая большущую коробку.

- Вы мне не поможете? - обратилась она ко мне, и я сразу решил, что мне делать.

- С удовольствием, - ответил я, раздевая глазами прелестное существо.

Мы вошли в переулок. Я шёл следом за женщиной, неся её коробку. И так меня притягивала её попка, обтянутая джинсами, что я не выдержал, бросил ношу и схватил бедняжку за шею.

- Молчи, а то задушу! - сказал я и удивился самому себе: никогда раньше у меня и в мыслях не было насиловать женщин! Но удивление тут же потонуло в похоти, быстро разросшейся во мне, как смерч над взъерошенными прериями.

- Расстёгивай свои грязные штаны, сучка, - шептал я, сдавливая шею беззащитной жертвы.

Но тут кто-то ударил меня по голове, и я уплыл куда-то в сторону и в темноту.

Очнулся я лежащим на асфальте. Мои ноги были привалены той самой коробкой, которую я нёс. Я приподнялся и рядом с собой увидел джинсы, которые велел женщине расстегнуть. Но ни её, ни того, кто меня вырубил, нигде не было. Зато я услышал выстрелы.

Я встал и, морщась от головной боли, побежал прочь из переулка. Однако не успел выскочить на улицу, как увидел солдат, цепью идущих по проезжей части и стреляющих в толпу людей. Один из них, кажется, офицер, в левой руке держал бутылку виски и то и дело прикладывался к ней, а правой рукой стрелял из пистолета, злорадно посмеиваясь и что-то выкрикивая. Люди же, опьянённые жаждой грабежа, бегали туда-сюда или дрались друг с другом, не обращая внимания на то, что самые невезучие из них падают с пулей в груди или с выбитыми мозгами.

А затем я увидел танк. Он медленно двигался вслед за солдатами, давя раненых и убитых и расплющивая тюки и ящики, которые те так и не успели дотащить до дому.

Вдруг над головой просвистела пуля, и на меня посыпался песок, из выщербленной штукатурки.

Согнувшись как можно ниже, я бросился обратно в переулок и бежал до тех пор, пока не достиг параллельной улицы. Осторожно выглянув из-за угла, я не увидел никого, кроме растянувшихся на асфальте трупов и всё ещё шевелящихся живых. Судя по всему, по ним ещё не прошёлся танк. Я побежал по улице, стараясь держаться ближе к стенам зданий.

Из распахнутой двери выбежал старик с безумными глазами и, увидев меня, закричал:

- О, горе нам! Русские бросили ядерные ракеты на Нью-Йорк и Вашингтон! А китайцы ударили по Калифорнии и Техасу! А мы забросали ракетами Россию, Китай и Иран! Франция бомбит Ближний Восток, Англия утюжит Россию! Индия и Пакистан тоже завалили друг друга атомными бомбами! Конец света! Боже мой! Конец света!

Старик прижал руку к груди, закатил глаза и повалился на тротуар. А я побежал дальше. И мне было всё равно, кто на кого бросил ракеты. У меня была одна цель - спастись от пуль пьяных солдат и от их кошмарных танков. Я знал, что эта улица ведёт за город, к холмам и лесам, где можно спрятаться. В горах живёт один мой приятель, художник, ушедший от городской суеты. Я решил добраться до его хижины и не только найти в ней безопасное убежище, но и развлечься с его женой. Я представил себе, как привяжу приятеля к столбу и прямо на его глазах буду баловаться с его милашкой Дженнифер. А если она окажет сопротивление, я изобью её до полусмерти. А потом поменяю их местами - вот будет потеха! Несмотря на головную боль, страсть насильника во мне не ослабевала.

Почти в самом конце улицы стояла легковушка. Ключи торчали из замка зажигания, и я, недолго думая, сел за руль и дал газу.

Но ехать пришлось медленно, потому что повсюду лежали люди и какие-то вещи, и я, захлёбываясь яростными проклятиями, вынужден был объезжать эти досадные помехи.

На дорогу выбежала женщина в короткой блузке и совсем голая ниже пояса. Это оказалась та девушка, которой я нёс коробку. Судя по всему, тот, кто ударил меня, уже сделал с нею всё, что хотел. Она стояла на дороге и махала мне, умоляя взять её с собой.

Несмотря на желание позабавиться с несчастной, я решил сыграть с ней более остроумную шутку, сделать ей какую-нибудь гадость и всласть посмеяться над беззащитной жертвой всеобщего безумия. Остановившись, я дождался, когда она подбежит к автомобилю и возьмётся за ручку дверцы, и резко рванул вперёд. И хохотал, как безумец, созерцая в зеркале заднего вида занятную картинку: упав, девушка ползла на четвереньках, полуголая и униженная, а потом вдруг легла и застыла. Я хотел было вернуться и забрать с собой этот аппетитный трофей, но испугался солдат, которые вдруг начали вываливаться из переулка.

За городом дорога была чище. Кое-где встречались стоящие на обочине автомобили, небольшие группы дерущихся или ругающихся людей. То и дело слышались выстрелы, но трупов на асфальте было немного.

Поднявшись на высокий холм, я заглушил двигатель, вышел на дорогу и глянул вниз. В долине, слева от моста через реку, лежал городок. В другое время он показался бы мне милым и уютным, но то, что я увидел, смутило даже моё погрязшее в равнодушии сердце: почти все дома горели, ветра почти не было, и дым обволакивал долину зловещей чёрной тучей.

Но стрельбы оттуда слышно не было, и я, вернувшись в машину, смело продолжил путь.

Я сказал, что мне было в тот день безразлично, что происходит вокруг, и это не противоречит истине. И всё же я очень боялся выстрелов. Мне постоянно казалось, что в любое мгновение прилетит пуля и пробьёт мне голову. Я представлял себе, как мой мозг разбрызгивается по лобовому стеклу, и от этого приходил в ужас, из которого меня время от времени вытаскивала жажда изнасиловать кого-нибудь, всё равно кого, хоть высохшего паралитика, хоть девяностолетнюю старуху. Я понимал, что с моим разумом что-то не так, но не сосредоточивал внимания на этой мысли. Я просто боялся быть застреленным и желал совершить насилие - и это были главные, определявшие моё поведение инстинкты.

Спустившись в долину, я переехал через мост, на котором боролись друг с другом два старика. Вероятно они не поделили стоящую рядом с ними газонокосилку. Затем я увидел впереди, на обочине, машину скорой помощи. Один из санитаров (не уверен, может, это был врач) сидел на земле, прислонившись к заднему колесу, а рядом лежал водитель. Оба были мертвы, а у водителя к тому же не было головы. Поблизости на коленях стоял их коллега и медленно, с чувством вонзал скальпель в ещё живую женщину. Из её горла брызнула струйка крови - и прямо в лицо врача-убийцы. Он размазал кровь по лбу и щекам и хищно осклабился. Затем встал, поднял с земли топор, одним ловким ударом отрубил несчастной голову, поднял её за волосы и, когда я проезжал мимо него, швырнул голову под колёса моего автомобиля.

Я вывернул руль и чуть было не влетел в карету скорой помощи. Но этого врачу показалось мало. Схватив дробовик, он стал стрелять мне вслед. Я пригнулся к рулю и поддал газу, но едва не перевернулся - машину с простреленным колесом стало заносить вправо. Я съехал с дороги, несколько десятков ярдов пронёсся по кустарнику и всё же успел затормозить в паре футов от толстого дерева.

Крича и чертыхаясь, я выбрался из автомобиля и лёг на землю. Но после очередного выстрела, угодившего в стекло передней дверцы, я заорал во всё горло и бросился бежать в лес, слыша за спиной крики врача. Он оказался очень метким стрелком, и просто удивительно, что он промахнулся!

Выстрелы прекратились, а я всё бежал, спотыкаясь и падая. Я боялся, что этот маньяк преследует меня и только ждёт подходящего момента, чтобы прикончить очередную жертву.

Наконец, выбившись из сил, я упал на мягкий мох и замер. И прислушался. Но ничего, кроме пения птиц, не услышал.

Минут через пятнадцать, хотя, возможно, пролежал я и все полчаса, я встал и, оглядевшись, поплёлся, сам не зная, в какую сторону. Так шёл я довольно долго. Солнце уже село за горами, а я всё шагал и шагал, с трудом передвигая одеревеневшие ноги. Мною овладела не просто усталость, а совершенная апатия. Я не ощущал ни ног, ни рук, ни стука сердца, и мне ничего больше не хотелось - только лечь и уснуть навеки.

Очнувшись на следующий день, я обнаружил, что лежу в какой-то неглубокой яме на куче прелой листвы и хвои. Надо мной шевелились кроны деревьев, а в просветах между листьями виднелись редкие облачка.

И тут память моя заработала, как мельничный жёрнов, безостановочно и неумолимо. Постепенно я вспомнил весь предыдущий день и похолодел от ужаса и стыда.

«Этого не могло случиться, всё это мне приснилось», - пытался я защититься от ярких, безжалостных воспоминаний.

- Увы, это правда, - в конце концов твёрдо произнёс я вслух, чтобы заглушить в себе робкие голоса сомнений. - Мне конец. Я оказался подлым, злым и похотливым негодяем. И какая разница, что все, кого я вчера встречал, были не лучше меня! Это слабое утешение годится лишь для нерадивого школьника.

Однако пустой желудок заставил меня отложить на время беседу с совестью. Я выбрался из ямы и пошёл в надежде выйти на дорогу и всё же достичь хижины своего приятеля. Теперь уже меня совсем не привлекала его жена - я хотел просто спрятаться в его доме от безумного мира, которого испугался по-настоящему.

К полудню я вышел-таки на дорогу. Правда, я не знал, та ли это дорога, что ведёт к моему отшельнику, но, по крайней мере, она вела в горы, к покою и безопасности.

Пройдя около двух миль, я увидел растянувшегося на обочине молодого человека. Он лежал ничком с плотно набитым рюкзаком на спине. У него была прострелена голова. Видимо, это был турист, убитый своим обезумевшим товарищем.

Как ни стыдно мне было опускаться на самое дно, становясь ещё и мародёром, но я страдал от голода и поэтому принялся лихорадочно рыться в чужом рюкзаке. Повыбрасывав оттуда всё несъедобное, я обнаружил несколько пачек печенья, три банки мясных консервов, кусок сыра, батон хлеба и бутылку газированной воды.

Найдя в рюкзаке трикотажные штаны, я стянул их верх куском верёвки, опустил в них через штанины найденные съестные припасы, связал штанины между собой, и у меня получилась сумка, которую я надел на шею.

И пошёл дальше, жуя печенье.

К вечеру я совсем выбился из сил, отыскал в лесу удобное местечко, разлёгся на мху и скоро уснул.

Так я шёл по дороге несколько дней, уж и не помню, сколько именно. Если есть дорога, решил я, значит, будет и дом, к которому она меня приведёт. Поживу в лесу до зимы, а когда в городе всё снова наладится, вернусь к своей увлекательной работе, к одинокой, но зато упорядоченной и спокойной жизни. Увы, я был так глуп! Я ещё не понимал, что меня ждёт...

Однажды меня нагнал велосипедист. Его вид говорил о том, что, выходя несколько дней назад из дома, он не собирался крутить педали. Одет он был в изящный костюм, правда, порядком помятый и замаранный, а на ногах его красовались дорогущие башмаки. Лет ему было примерно столько же, сколько и мне, но весу - раза в два меньше. Даже под недельной щетиной угадывались тонкие, благородные черты лица, а из-под густых бровей светились красивые глаза, сверкающие тревогой и достоинством очень богатого человека.

Он ехал на спортивном велосипеде, явно не подогнанном под его рост. Видно было, что ему всё равно, на чём ехать - лишь бы поскорее оставить позади ужас, вытолкнувший его из привычного мира. В отличие от меня, любящего природу и знающего, как не погибнуть в дикой местности, этот человек казался чуждым элементом на лесной дороге. Не похоже было, что он способен выжить там, где нет телефонов, горничных и ресторанов.

- Здравствуйте, - сказал я, когда он догнал меня. - Вижу, вы недавно из города. Как там?

Он остановился и, отдышавшись, ответил:

- Всё пропало! Я еле вырвался из этого ада. По пути мою машину расстреляли какие-то разбойники. Это нечто невообразимое! Там нет больше ничего, нет ни электричества, ни связи, не ходят поезда, не летают самолёты, на заправках кончилось горючее. Оставшиеся в живых либо сбиваются в банды, грабят и насилуют простых людей и воюют друг с другом, либо бегут кто куда от злодеев и мародёров. Полный хаос. Биржи не просто рухнули - они умерли, исчезли, испарились. В один день я стал беднее нищего. Крупнейшие города мира разрушены ядерными зарядами. Нет больше цивилизации. Нет и, вероятно, больше не будет. Всё, всё пропало!

И он, не простившись со мной, снова стал крутить педали. Похоже было, что он сам не знает, куда ведёт эта дорога.

Но не знал этого и я. И всё-таки, в отличие от него, я хотя бы смутно представлял себе, что меня ждёт, - он же ехал к неминуемой гибели.

А я шёл и пытался понять, что же с нами произошло. Слишком невероятным был тот день десятого июля, чтобы не подумать о каре небесной. Нет, я не отличаюсь религиозностью. И мистикой никогда не увлекался... Но чем ещё, кроме как вмешательством свыше, объяснить события, показавшие человечеству, какие чудовища гнездятся в его изящных формах и на что оно способно? Хотя и другие версии вспыхивали в потёмках моего усталого разума: может быть, благодаря потеплению климата из земли или со дна океанов вырвался наружу ядовитый газ, дремавший миллионы лет? Или вредные выбросы химической промышленности и сжигаемых углеводородов соединились в атмосфере, образовав некий неустойчивый наркотик, действовавший на сознание людей всего сутки? К сожалению, ответов на эти вопросы, полагаю, не знает никто. Поэтому остаётся мне лишь одна гипотеза, обобщающая все варианты, гипотеза о божественном вмешательстве в бестиарий, названный когда-то цивилизацией.

На следующий день я вновь повстречал того бывшего богача. Велосипед лежал посреди дороги, а этот несчастный стоял на обочине с пистолетом в руке. Я дошёл до него как раз в тот миг, когда он сунул ствол себе в рот.

- Постойте! - воскликнул я, чуть не плача от жалости к неразумному, никчёмному дитяти тепличного мира. - Убить себя - разве это достойный выход?

- Не пытайтесь меня остановить! - Он опустил оружие и глядел на меня остекленевшими глазами. В его голосе чувствовалась решимость отчаяния. - Ступайте своей дорогой. Если вы скажете ещё хоть одно слово, я вас пристрелю.

Он направил на меня пистолет, и мне оставалось только одно - молча пройти мимо. Но, сделав с десяток шагов, я обернулся, чтобы ещё раз воззвать к его инстинкту самосохранения. Однако он крикнул мне визгливым голосом:

- Убирайтесь! Слышите? - И стал махать пистолетом, как будто пытался вытрясти из него застрявшую в нём воду.

И тут прозвучал выстрел. И я почувствовал сильное жжение в бедре.

- Простите, - сказал незнакомец, - я случайно нажал на курок. Но вы сами виноваты. Ведь вам было ясно сказано: проваливайте...

Он быстро сунул пистолет себе в рот - и покончил с собой. А я продолжил путь.

Мне показалось, что пуля задела меня по касательной, лишь слегка поцарапав кожу. Но нога болела всё сильнее. Пройдя с полмили, я глянул на бедро и остолбенел: вся штанина была пропитана кровью. Тогда я снял с себя рубашку, как можно туже перевязал рану, нашёл в лесу палку и, стиснув зубы, упрямо поплёлся дальше. И вскоре встретил вас, Генри.

Вот и конец моему рассказу, да и миру конец...