Хольгерд В. не приглашал его на обед: он явился вместе с дядькой Хольгерда, пожилым художником Карлом В. Все звали его просто Андреас и никто не знал его фамилии. Просто Андреас - таково было его имя и творческий псевдоним. Говорят, он был амтманом в одном городе, разросшемся вокруг медеплавильного завода, но на старости лет внезапно переехал в столицу, где занялся живописью. Со всеми он вёл себя вежливо и доброжелательно, и невозможно было поверить, что этот робкий старичок был когда-то строгим чиновником.

За столом речь зашла о женщинах, об их странном пристрастии к нарядам и украшениям. Хольгерд говорил, что эта черта заложена в них с рождения, как и цвет волос, а Карл утверждал, что всё дело - в воспитании.

Вино подогрело страсти двух спорщиков, и они ещё долго осыпали бы друг друга доводами и доказательствами, если бы Андреас не воспользовался краткой паузой в их словоизвержении.

- Простите, что влезаю в вашу дискуссию, - сказал он, виноватым взором поглядывая на них и на молчаливую Ребекку, жену Хольгерда, - но, думаю, никто из вас не в состоянии убедить другого в своей правоте, поскольку ответить на вопрос, врождённым или приобретённым является тяга многих женщин к нарядам, способны лишь особые научные исследования. Поэтому прошу вас остановиться и послушать, что я расскажу вам об одной женщине и её платьях.

- С удовольствием послушаем, правда, дядя? - сказал Хольгерд.

- Ребекка, ты согласна? - Карл наклонился к седящей напротив хозяйке.

- Куда она денется? Конечно, согласна! - развязно вмешался Хольгерд.

- Я не тебя спрашиваю! - отрезал дядя, строго взглянув на племянника.

Ребекка смущённо улыбнулась:

- Мне тоже будет интересно послушать.

- Вот и славно! - Карл по-хозяйски откинулся на спинку стула. - Рассказывай, Андреас, не обращай внимания на этого парня. - Он махнул рукой на пристыженного Хольгерда. - Никак не могу научить его хорошим манерам.

Андреас кашлянул и, разведя руки в стороны, сказал:

- Простите, не хотел быть причиной размолвки...

- Пустое, - прервал его друг.

Андреас снова прочистил горло и заговорил, на этот раз увереннее:

- Я жил тогда в провинциальном городе Б*** и был, как вам всем известно, амтманом. Город был небольшим, и все богатые и именитые особы знали друг друга. И всем, конечно же, сразу стало известно, что приехал молодой врач Якоб Свенсен, вернувшийся из Франции. С ним была его жена Мария, чистокровная испанка, и это было заметно по её внешности и по несколько замкнутому, но горячему характеру. Якоб познакомился с нею в Париже, и очень скоро они поженились. Чтобы угодить мужу, она выучилась говорить по-норвежски и старалась постичь северный наш нрав. Согласитесь, для дочери юга задача эта не из лёгких.

Мария была обворожительно красива, несмотря на то что на её лице невозможно было отыскать ни одной классически правильной черты. Она была стройна, как богиня, вышедшая из пены морской; высока, но не слишком, худа, но не чрезмерно. А плавность линий, а грудь, а бёдра, а умение двигаться уверенно, неторопливо и с аристократическим достоинством! Боже, как она была хороша! До сих пор вспоминаю эту удивительную женщину с тёплым чувством. Не только я, но и все мужчины, встречая её на прогулке или увидев в салоне Берты Стенфьорд, забывали всё на свете, а их жёны и невесты бледнели от зависти и ревности.

- Простите, Андреас, - всё так же развязно, да ещё и с язвительной ухмылкой, вклинился в повествование Хольгерд, которому уроки дяди не шли впрок, - я полагал, что вы не падки до женщин.

- Как ты можешь! Не стыдно тебе? - укоризненно обратилась к мужу Ребекка.

- А тебе не стыдно критиковать мужа на людях? - огрызнулся Хольгерд.

Ребекка потупила взор.

Андреас сделал вид, что ничего не произошло, и продолжал рассказ, не преминув перед этим ответить на замечание молодого человека. Такой уж он был тактичный и отзывчивый человек: никогда не пропускал мимо ушей даже пустых замечаний собеседника о погоде.

- Ты прав, Хольгерд, я не по дамской части. Но Мария была так хороша, что и меня не оставила равнодушным. Даже я, как ты выразился, не падкий до слабого пола, завидовал Свенсену. Быть мужем такой женщины всем нам казалось равносильным выиграть поездку в Эдем. Да, этому молодому врачу несказанно повезло!

Я был немного знаком с ним в юности, мы учились в одной частной школе. Он всегда отличался искромётной энергией и стойким оптимизмом. Но видели бы вы его после возвращения из Франции! Он так сиял, что казалось, отправься он гулять по ночным улицам, его приняли бы за ангела, решившего осветить путь припозднившимся пешеходам. Да и на лице Марии было написано счастье, а глаза томно мерцали такой глубокой радостью, какую излучает лишь женщина, только что испытавшая небывалый оргазм... Простите мне эротическое сравнение, но иначе я не могу описать вам свет, исходивший от той супружеской пары.

Эти мои описания важны для того, чтобы вы поняли, почему местный бомондик, главным образом дамская его половина, почти сразу стал испытывать к супруге Якоба откровенную ненависть.

Надо сказать, что Свенсен не просто приехал навестить родные места, но намеревался поселиться там и начать практику. Однако он был не единственным практикующим врачом. Его более опытный, уже немолодой коллега Бергхусен составлял ему конкуренцию, правда, довольно слабую - старый врач отличался целым букетом странностей: был неуживчив, ворчлив, язвителен и не жаловал ни салона Берты Стенфьорд, ни его благородных завсегдатаев, зато завоевал уважение и любовь мелких бюргеров и окольных крестьян. Аристократы же и прочие богатеи пользовались услугами старика весьма неохотно. Единственным другом Бергхусена был я. Так уж вышло.

Сами понимаете, перед Свенсеном открывались большие возможности в случае, если ему удалось бы завоевать расположение не только простолюдинов, но и высших слоёв округи. Вот почему на второй же день по приезде он, разнюхав, как у нас обстоят дела, попросил меня представить его хозяйке салона. Что я и сделал.

Я хорошо знал, на что способно осиное гнездо благородных особ и предвидел увлекательные события, связанные с новым врачом и его неотразимой супругой. Но если бы я знал, что из этого выйдет... Дело в том, что такую жену, как Мария, опасно выводить в свет даже в Париже или Лондоне, а в нашем захолустье лучше было бы ей безвылазно сидеть дома.

Итак, Свенсен с супругой явились к Берте. Она отнеслась к ним с обычной своей слащавой любезностью, но я заметил, каким пристальным взглядом, я бы сказал, взглядом охотящейся змеи, мерила она Марию. Мне хотелось подойти к ней и шепнуть: «Послушайте, сударыня, в вашем возрасте глупо гоняться наперегонки с такой лошадкой!» Но, разумеется, я этого не сказал, о чём теперь сожалею. Возможно, это и навлекло бы на меня опалу, зато могло предотвратить многие неприятные последствия.

В тот день круг приглашённых был довольно тесным: немецкий барон Каспер фон Аарбах с супругой, владелец завода Симон Фальк с супругой, доктор Якоб Свенсен со своей Марией и я.

Свенсен тут же влился в знакомую ему атмосферу салона, вёл себя естественно и покорил всех присутствующих тонким остроумием и умением правильно улыбаться и в нужный момент многозначительно кивать.

А вот его жене сходу устроили суровый экзамен. Узнав, что она родилась в Севилье, баронесса, язвительная особа, высушенная холодным ветром времени, заявила:

- Говорят, что в Испании так жарко, что все женщины там пахнут потом, правда ли это, милочка? - И при этом она так красноречиво скривила свои тонкие губы, что Берта Стенфьорд невольно повторила её гримасу.

Мария, по простоте душевной, собралась было ответить Виктории фон Аарбах, но её перебила супруга заводчика Фалька, такая же полная и краснолицая, как и её муж:

- Я недавно прочла сочинение доктора Старского, так вот, он пишет, что у людей, предпочитающих полосатые носки и чулки, сознание похоже на зебру, а характер неустойчивый: этот человек проявляет себя то как флегматик, то как холерик и изводит близких своей непредсказуемостью.

Это был явный намёк на чулки в чёрно-белую полоску, которые были на ногах Марии, любительницы всего пёстрого и необычного. Она густо покраснела. Её чулки приводили Якоба в восторг, а в Париже их бы никто и не заметил - почему же эти жеманные дамы так ими заинтересовались? Уже после первой тупой шпильки (о потных испанских женщинах) ей стоило бы поставить этих кумушек на место, но и чепуха насчёт чулков осталась безнаказанной. Увы, она не сразу поняла, что стала живой мишенью, жертвой сговора скучающих провинциальных завистниц.

- А насчёт бледно-розовых нарядов ничего не пишет этот ваш Старский? - слащаво улыбаясь, произнесла хозяйка, косясь на платье Марии.

Не знаю, что стало бы с бедняжкой, беззащитной перед клювами злобных ворон, если бы я не сел рядом с ней и не отвлёк её разговором о литературе.

- Не хотите ли вы выйти в сад, фру Свенсен? - предложил я ей, после того как она с явным интересом ответила на несколько моих вопросов. - Подышим свежим воздухом.

Поняв наконец, в каком положении оказалась, она была так расстроена и смущена, что с радостью ухватилась за моё предложение и поспешила поскорее ускользнуть от безжалостного злословия, совершенно ею не заслуженного. Правда, перед этим она растерянно поглядела на Якоба, но тот был увлечён беседой с именитыми мужами и предоставил жене право самой выбираться из затруднений.

Когда мы вышли из дома, я сказал ей:

- Вы очень красивы, необыкновенно гармонично сложены и вообще...

- Вы пригласили меня в сад, чтобы флиртовать со мной? - встрепенулась она и собралась было вернуться в дом.

- О, нет! - поспешил я оправдаться. - Вы меня не так поняли. Женщины меня не интересуют... Только прошу вас оставить это моё признание между нами... Сами понимаете... Хотя все давно подозревают меня в чём-то подобном, но я никогда не подавал повода, и вы первая, кому я раскрылся... Но речь не обо мне. Я хотел бы помочь вам. Вы такая красавица, что вскружили головы местным мужчинам, а в дамах возбудили такую зависть, что они готовы расцарапать вам лицо и выдрать волосы...

- За что, Андреас? Простите, можно мне так вас называть?

- Буду только рад, Мария. За что, говорите? А ни за что. Просто за то, что вы лучше их.

- Но я не сделала им ничего плохого!

- Ваша красота раздирает им сердце. Посмотрите на них: более страшных уродин трудно себе представить. Они совсем не следят за собой. Им кажется, что денег и положения в обществе достаточно, чтобы человека любили. Мужья давно потеряли к ним всякий интерес, молодые ловеласы тоже обходят их стороной. Если б они умели влюбляться, они были бы к вам несколько снисходительнее. Но и от сильных чувств эти матроны давно отвыкли. Они так несчастны, что издевательства над вами приносят им некоторое облегчение.

- Как же мне быть, Андреас? Что сделать, чтобы от меня отстали?

- Давайте сядем, - предложил я.

Мы сели на скамью под большим деревом, что в ночном сумраке казалось печальным великаном, покровительственно разведшим над нами руки. Я помолчал, обдумывая щекотливое положение Якоба и его жены, а потом заговорил со страстью, хотя и понимал, что не к лицу сорокапятилетнему человеку обращаться к молодым людям с пылкостью студента:

- Послушайте, Мария, вы, наверное, сами не сознаёте, кто вы на самом деле. А вы настоящая богиня! Да, да, именно богиня! Они все недостойны даже почистить ваши туфли. Но, поскольку вашему мужу так важно их общество и вы согласны помогать ему в приобретении репутации и выгодных пациентов, то вам ничего другого не остаётся, как найти такое средство, которое заставило бы этих фурий прикусить змеиные языки и не просто уважать вас, но и бояться. Как чумы, как смерти. Понимаете? Вы находитесь в незавидном положении, почти безвыходном... Но, уверяю вас, единственное оружие, способное победить злословие, это страх. Да, Мария, они должны так испугаться вас, чтобы одно ваше имя вызывало в них трепет. Не питайте иллюзий насчёт того, что ваше безупречное поведение и доброта зажгут в их сердцах огонь доброжелательности к вам. Предупреждаю, подругой им вы никогда не будете. Остаётся одно средство: заставить их бояться вас.

- Что-то я вас не совсем понимаю. - Было темно, но её лицо освещали окна, выходящие в сад, и я увидел в её глазах недоумение и недоверие.

- Конечно, не понимаете, Мария, так как мы с вами - из разных миров. Но вы поселились в этом, моём, мире и должны научиться его законам. Нет, я не призываю вас стать рабой чужих нравов - найдите средство противопоставить себя жестоким правилам. Чтобы они разбивались о ваши ноги, как волны о скалу, не причиняя вам никакого вреда. В противном случае сплетни и несправедливые нападки разрушат вашу внутреннюю красоту и, несомненно, отразятся на внешней. И в конце концов вы превратитесь в больного человека, и тогда ваши обидчицы, насладившись местью и видя, что вы больше не представляете для них никакой опасности, примут вас в свой круг. Вот чего я боюсь, Мария: что вы потеряете здесь себя!

- Кажется, я начинаю вас понимать, - сказала она. - Но как мне найти это средство?

- А вы продолжайте общаться с ними, делая вид, что слишком глупы, чтобы понять их намёки, а иногда, если найдёте подходящую остроту, отвечайте им, но не зло и не напрямую. Прощупайте их, узнайте, чего они боятся больше всего - этим вы их и сразите, когда будете готовы. И можете рассчитывать на меня. В трудную минуту я всегда готов прийти на помощь вам и вашему мужу.

- Андреас, вы мой ангел-хранитель! - Она с жаром пожала мне руки, и мы вернулись в салон, где Мария, мило улыбаясь злобным дамам, сослалась на недомогание и Свенсены уехали домой.

И началась борьба красавицы против трёх дюжин чудовищ.

Мария всегда сопровождала мужа на все приёмы и вечеринки, наносила визиты новым знакомым, и везде её ждали уколы ненавидящих её женщин. К чести мужчин должен сказать, что они не участвовали в этой травле, хотя и не препятствовали ей, и только я всегда был начеку, чтобы вовремя вмешаться, если игра зашла бы слишком уж далеко.

Почему-то целью насмешек и колкостей был выбран исключительно гардероб Марии. То платье на ней оказывалось не того фасона, то туфли напоминали крестьянские башмаки, то шляпка оказывалась безвкусной или старомодной. Не было ни одной благородной дамы, которая бы не высказала своего ядовитого мнения о туалете фру Марии Свенсен. Но сердцем и двигателем заговора была Берта. Правда, сама она старалась быть сдержанной, зато поощряла других.

Вскоре травля Марии превратилась в особый вид спорта. Каждая дама, претендующая на звание лучшей подруги Берты Стенфьорд, старалась не просто выказать своё сомнительное остроумие, но и сделать это как можно более эффектно. И чем терпеливее Мария сносила уколы, тем смелее чувствовали себя участницы состязания, тем наглее осмеивали её, тем злее становились их замечания насчёт её нарядов.

Эти несуразные создания обнаглели до того, что поддевали Марию даже в её доме. Сколько раз я был свидетелем неприятных сцен, заставлявших её краснеть за собственным столом! А её муж ничего не слышал и не видел. Таким он был человеком, этот Якоб, восторженным, доверчивым и закрывающим глаза на неприятности.

Зато какой удивительной женщиной оказалась его жена! Я не мог налюбоваться её выдержкой и умением скрывать истинные свои чувства и намерения под глуповатой улыбкой. Она словно сама приглашала своих противниц делать из неё посмешище, подстрекала их, притворяясь безобидной дурочкой. Но я видел её глаза и догадывался, что она действует по намеченному плану и не за горами - её ответный удар.

Случилось это в салоне Берты, во время бала-маскарада, на который собрались почти все местные аристократы.

Накануне я виделся с Марией, и меня поразила её спокойная решимость, под которой угадывалась лёгкая нервная дрожь. Подобная дрожь бывает у заядлого охотника, идущего по следу оленя. Мария говорила со мной о Бодлере, но при этом то и дело взглядывала на меня с напряжённой, загадочной улыбкой, и я понял, что она уже приготовила своим обидчицам сюрприз.

Все приглашённые уже явились. Играла музыка, дамы и господа, разодетые в причудливые, кричащие костюмы, жалкие подобия венецианских масок или простенькие, осыпанные блёстками домино, танцевали, потели, флиртовали и, как обычно, злословили. Явился и Якоб Свенсен, один. Грустно пожав плечами, он сообщил хозяйке, что жена его приболела.

- Очень жаль, - ответила ему Берта, - а мы хотели сделать ей подарок. Видно, не судьба. - И, втянутая приезжим полковником в водоворот карнавала, тут же забыла о супруге покладистого врача.

Но внезапно появилась Мария. Позже служанка рассказывала, что пришла она завёрнутой в длинную шубу, сняла в прихожей туфли, а затем скинула шубу так быстро, что служанка не успела подхватить её, но не стала поднимать с пола, потому что в изумлении воззрилась на необычный наряд фру Свенсен: та была совершенно голая!

Такой обнажённой Афродитой она и вошла в салон Берты Стенфьорд.

Музыканты захлебнулись своими нотами, все кавалеры как один засверкали восхищёнными глазами, а дамы лишились дара речи.

- Что вы так смотрите на меня? - сказала Мария, сделав три шага от двери. - Господа, я вижу, что нравлюсь вам. А вы, дамы, как находите меня? Вам же не давали покоя мои наряды, ни один не был встречен благосклонно. Надеюсь, теперь вам нечего сказать о моём костюме: мол, цвет не тот, старомодный или не по размеру сшитый. Попробуйте раскритиковать то, что на мне сейчас - и увидите, что ваши мужья с вами не согласятся. Бедные они, им приходится довольствоваться вашими несуразными фигурами. И что бы вы на себя ни напялили - под одеждой остаётся всё то же безобразие.

Тут Якоб опомнился, сбегал в прихожую и, вернувшись с шубой, набросил её на плечи жены.

- Прошу нас извинить, - пролепетал он, уводя Марию. - Я же говорил, ей нездоровится.

И только когда двери за ними закрылись и музыканты возобновили вальс, прерванный появлением нагого чуда, Берта пришла в себя и подбежала ко мне:

- Вы должны вмешаться, нельзя это так оставлять.

- А при чём здесь я? - возразил я, с трудом сдерживая рвущийся из меня смех.

- Но кто здесь представитель власти, я или вы? - возмущённо заявила хозяйка.

- Не думаю, что это дело касается меня, - сказал я. - Вы же слышали, что сказал врач: дама больна, а стало быть, неподсудна. У неё жар, вызвавший бредовые мысли и поступки. С каждым может приключиться нечто подобное.

- Но она оскорбила своим бесстыдным видом меня и моих гостей!

В ответ я пожал плечами.

- Значит, вы её защищаете? - Фру Стенфьорд глядела на меня, как тигрица на дрессировщика.

- Я защищаю вас, дорогая Берта. Все мужчины в этом зале получили от созерцания фру Свенсен неслыханное удовольствие. Вы что, хотите идти против них, стать притчей во языцех, героиней анекдотов? Нет? Тогда мужественно примите удар, который эта женщина так изящно нанесла вам в ответ на ваши над ней издевательства. Кстати, как вы считаете, кто победил? По-моему, она.

Андреас умолк и обвёл нас ликующим взглядом. Было видно, что эта история, несмотря на её давность, по-прежнему волнует его.

- И что дальше произошло с этой красавицей? - спросил у него Хольгерд, развязно ухмыляясь, как будто говоря дяде и его другу: «Ох, как я понимаю участников того карнавала и как им завидую!»

- Ничего плохого с ней не случилось, - ответил Андреас. - Она продолжала появляться на людях как ни в чём не бывало, кивала знакомым всё с той же глуповатой улыбкой, в которой теперь обозначилась чуть заметная хитринка, и заговорщицки прищуривала глаза.

Какое-то время супругов Свенсен никто к себе не приглашал, что заставило Якоба поволноваться, но я успокоил его и попросил быть терпеливым.

Поняв, что затянувшимся остракизмом можно только всё испортить, фру Стенфьорд дала наконец отмашку: врача и его жену вновь рассматривали как неотъемлемую часть бомонда.

И всё вернулось на круги своя, но уже без колкостей и насмешек. Напротив, Марии оказывалось особое почтение, словно в её жилах текла королевская кровь.

Нет, наши дамы не перестали её ненавидеть, но обрели в ней сильную соперницу, способную на неожиданные выпады, и старались больше не задевать её самолюбия. Им пришлось смириться с тем, что мужчины пожирают её глазами, а заезжие кавалеры крутятся только вокруг неё.

Мария упивалась своей победой. Ей было так хорошо, что порою она начинала играть с огнём. Правда, ей всегда хватало здравого смысла вовремя остановиться. Она же не имела права своими неосторожными словами и поступками навредить репутации мужа.

Например, однажды на обеде у Берты, когда дамы коснулись темы экстравагантных нарядов, которыми уродуют себя некоторые столичные штучки, Мария вдруг воскликнула, обволакивая хозяйку сияющим взором:

- А как вам моё платье? - И чуть-чуть обнажила левое плечо, на котором темнела весьма соблазнительная родинка.

- Ну и дела! - сказал Хольгерд, когда Андреас кончил. - Бывают же настоящие женщины!

Ребекка обиженно глянула на него:

- Да, у настоящих мужчин.

Хольгерд рассмеялся:

- Она думает, что своими шпильками заставит меня измениться. Послушай, дорогая, а сама ты измениться не хочешь? Слишком просто и банально быть на высоте, затоптав другого в грязь. Сама-то ты, поди, не смогла бы так выступить, как Мария, голая и никого не боящаяся. Что язычок прикусила?

Ребекка отвернулась от гостей, встала и быстро вышла на кухню. Андреас последовал за ней, а Карл сказал племяннику:

- Чего тебе не хватает, дурень? Такая работа у тебя, такой дом, такая жена! Что вы всё грызётесь?

- А что она...

- Послушай меня, Хольгерд, брось обижаться на любимого человека - и всё у вас пойдёт на лад. И старайся помалкивать, когда тебе не задают вопросов. Сколько раз уже долблю тебе одно и то же - и всё впустую. Был ты глупцом - похоже, глупцом и в старость войдёшь.

Карл В. вскочил на ноги и, подойдя к двери на кухню, сказал:

- Андреас, нам пора, надо ещё к Кристиану заглянуть.

Хольгерд нехотя поднялся из-за стола. Вернувшись в гостиную, Андреас протянул ему на прощание руку:

- До свидания. Знаешь что, юноша, пойди сейчас к своей жене и встань перед ней на колени. И если при этом из твоих глаз не польются слёзы, тогда знай, что пропащий ты человек.

- Ладно, племянник, держись! - Карл потрепал Хольгерда по голове - для него он всё ещё оставался неразумным ребёнком.

Тот улыбнулся явно искренне, но как-то неловко:

- Привет тёте Грете. Пусть выздоравливает. Завтра я заскочу к вам.

- Отлично, - ответил Карл. - Но почему ты один, а не вы вдвоём? Обязательно приходите вместе. Грета будет рада. Ладно, пока, малыш.

Когда гости ушли, Хольгерд медленно, боязливо приблизился к кухонной двери и, осторожно приоткрыв её, вошёл. У стола сидела Ребекка и глядела на него с робкой надеждой в больших, доверчивых глазах.