Елене Гинзбург (Медее) с глубочайшей симпатией и уважением. Без нее этого рассказа не былo бы

Тетя Муся была гордостью нашей семьи.
Мама всегда округляла глаза, говоря о тете Мусе и понижая зачем-то голос, выдыхала: По-э-тес-са. В детстве я думала, что это какая-то очень высокая правительственная должность типа самой главной стюардессы.

Тетя Муся приходилась маме действительно тетей. Она была двоюродной сестрой бабушки и уехала за рубеж еще раньше, чем я написала свой первый стих. В моей детской памяти остался только смутный образ полной брюнетки, пахнущей табаком и говорящей нараспев очень низким голосом.

И еще, пожалуй, странные развлечения взрослых, когда незнакомые люди набивались к нам в гостиную, а тетя Муся читала, закатив глаза и смешно подвывая, какие-то непонятные стихи. Взрослые восторженно хлопали, много курили, ели и пили, а мне жутко хотелось спать от этих завываний. Однажды я заснула прямо на стуле и чуть не упала, и с тех пор мне разрешалось играть в своей комнате, а не присутствовать на «чтениях», чему я была несказанно рада.

С тех пор как тетя Муся уехала в далекую Америку я слышала о знаменитой родственнице всего несколько раз, когда мама торжественно ставила на полку очередную тоненькую книжечку стихов поэтессы. В последний раз эта книжечка была надписана мне – тёте Мусе поведали, что я пошла по ее стопам — тоже пишу стихи.

Стихи тети Муси, прочитанные уже в сознательном возрасте мне все равно не нравились и казались страшной заумью.

А я сочиняла — свои, училась на журналиста и ходила в Лито, мечтая стать поэтессой.

Из коллег-стихоплетов дружеские отношения у меня сложились только с Вовчиком. Вовчик писал длинные и мрачные философские стихи. К женской любовной лирике относился снисходительно и всегда умел найти красивые умные слова, которыми он обрисовывал мне тайный смысл, заложенный подсознанием в моих стихах. За что я его очень уважала.

Известие о смерти тети Муси я восприняла очень спокойно. В конце концов, я ее почти не знала, да и умерла родственница в очень почтенном возрасте, окруженная близкими людьми. Но когда через пару месяцев мама сообщила загадочно, что тетя Муся завещала мне какую-то вещь, я была озадачена. Что же могла мне оставить старушка, видевшая меня несколько раз в жизни?

Когда запел дверной звонок и посыльный поставил на пол средних размеров коробку, сердце у меня ёкнуло — все же первый раз в жизни я получала что-то в наследство.

В коробке оказался компьютер, вернее похожий на него прибор и краткая инструкция на английском по использованию «помощника поэта». Из инструкции следовало, что прибор надо включить в сеть и соединить с персональным компьютером.

Проделав несложную процедуру, я с нетерпением уселась перед монитором. Поприветствовав меня и назвав «уважаемым поэтом», программа пообещала тонкий и тщательный анализ моих поэтических текстов с указанием на ошибки и пути их исправления.

Радости моей не было предела — я уже представляла себе феноменальный успех, толпы поклонников, автографы. Так вот чем объяснялся поэтический дар тети Муси!

Какое везение! Увидев свои ошибки, я смогу писать намного лучше, чем все остальные. Окрыленная, я быстро набрала на клавиатуре написанный позавчера стих.

Прошло две минуты, три и никакой реакции. Было ощущение, что прибор завис. Пока я соображала, что лучше: перезапустить компьютер или все же подождать, в колонках что-то закашляло, хрюкнуло, и низкий женский голос выдал:

— Пи***ец!

Я оглянулась по сторонам, ища источник слуховых галлюцинаций.

— Это тебе, про твой стих — тут в колонках снова хрюкнуло, гыкнуло и гнусно захихикало — … если его можно так назвать.

— Простите, это вы мне? — я глупо уставилась на колонки, потому, что на экране по- прежнему не было никаких перемен.

— А кому же еще, светоч сообразительности, — продолжал грубить «помощник». — Ну ладно, читай вот, поэтка…

На экране появилась табличка: «Уважаемый поэт! В вашем произведении отсутствует внутренняя логика. Образы случайны, надуманы и не связаны с основной идеей стихотворения. Неудачна композиция, в которой третье и четвертое четверостишие могут быть спокойно изъяты без ущерба идее и смыслу. Ассонансные рифмы обладают очень приблизительным звучанием, много грамматических морфологических рифм.

Произведение перенасыщено оксюморонами и плеоназмами. В ритмическом рисунке идет смещение цезуры и неудачное использование амфимакра…»

Текст поплыл у меня перед глазами, а «помощник» удовлетворенно добавил:

— Ну, сказали же тебе: в топку! Не поверила. А так понятнее?

— И что, исправить никак нельзя? — робко спросила я.

— Гыы… — заржал голос.

Похоже, разработчик программы принадлежал к поклонникам «албанского».

— А можно мне еще попробовать? Это видно просто неудачное стихотворение, — зачем-то стала оправдываться я.

— Ну, валяй, еще поржем, — ободрил голос.

Через пять часов все мои лучшие стихи, которые я уже месяц отбирала для своей первой книжки по рекомендации руководителя Лито, были зарезаны, осквернены, разодраны в клочья кровожадным «помощником поэта».

Я получила от него десять страниц рецензий, узнала целую кучу новых умных терминов, суть которых сводилась к одному маленькому, но очень ёмкому слову, сказанному мне при нашем знакомстве.

Я была разбита, оглушена. Почва уходила у меня из-под ног. Я ругалась самыми гадкими словами, которые только знала и уже готова была разбить жуткий прибор бутылкой водки принесенной из холодильника.

— Стоп!!- заорал голос из колонок. Ты пользовательский договор читала? Кнопочку «О’ кей» нажимала?

— Ну, положим, — икнула я.

— Воот! А там, что было написано, помнишь? Критика — это неотъемлемый фактор роста автора — забубнил заученно голос. Дело автора принимать критику и соглашаться с ней или нет.

Так чего же драться, а?? Короче проспись, адью — обиженно буркнул голос и монитор потух.

Еще час я пыталась напиться, но водка никак не хотела в меня вливаться, а другого, более приятного напитка для страдающей поэтессы дома не нашлось.

Внутри все горело, мне нужно было с кем- то поделиться горем и я набрала номер Вовчика.

Вовчик внимательно выслушал мои полупьяные стоны и уговорил не разбивать «Троянского Пегаса», а отдать ему на время.

— На время? Да забирай эту гадость — я ее больше видеть не хочу. Только тебе она зачем? Думаешь, тебе что-то другое скажут? — я упаковывала в коробку злополучный подарок.

Вовчик многозначительно молчал. Конечно, он считал, что вот его стихи — это совсем другое дело. Наивный.

Три дня от него не было никаких вестей. На четвертый я не выдержала и позвонила ему. — Ну что? Как дела? В трубке тяжело вздохнули, а потом раздались короткие гудки.

***

На презентацию новой книжки стихов поэта М. я идти не собиралась. Десять лет назад я полностью завязала с поэзией, окончательно поняв, что второй тёти Муси из меня не выйдет. Но институтская подруга уговаривала очень настойчиво и в конце добавила.

— Ты знаешь, кто там будет? Вовчика помнишь?

— Конечно, помню.

— Он же теперь звезда…

— Да ты что? Не может быть? Вовчик — поэт?

— Владимир Анатольевич — поэт? Бери выше.

— Как выше? — растерялась я.

— Восходящая звезда литературной критики. Его коротенькое предисловие к книжке начинающего поэта — путевка в жизнь, можно сказать. А уж ругательная рецензия — пиши, пропало.

Конечно, я не могла пропустить такую возможность увидеть Вовчика.

Он погрузнел, полысел немного. Стал одеваться солидно и шикарно — видно материальных трудностей нищих поэтов у него не наблюдалось.

Меня сразу узнал и, оставив свою собеседницу, подлетел с улыбкой.

— Таня! Сколько лет! Ты где? Не видел твоих книг совсем. Рассказывай.

— А что рассказывать? У меня все хорошо, замужем, сыну скоро пять, работаю в газете.

— А стихи?

— А стихи я бросила, с того раза и бросила.

— Что совсем?

— Совсем.

Мне показалось или я действительно услышала, как он вздохнул тихонько с облегчением?

Мы обменялись еще несколькими общими фразами до того, как очередная поклонница увела его «серьезно поговорить».

Ночью я долго не могла заснуть. Мои мужчины уже видели третий сон, а я все лежала и думала: может, я упустила свою возможность, свое счастье. Может, не смогла распорядиться свалившемся на меня наследством?

Ночь была теплая, и я вышла на балкон. В небе висела апельсиновая луна. Ее насыщенный оранжевый свет на фоне чернильной густоты беззвездной южной ночи навевал лирические мысли. Я вдруг ощутила где-то под ложечкой предчувствие нерожденного стихотворения, в голове закрутились какие-то строчки.

Плач сына резко вернул меня на землю — опять страшный сон малышу приснился. Я бросилась в спальню.

Нет, у каждого свое счастье — главное это вовремя понять и не перепутать.