Студент Вавилкин к экзаменам готовился у своей бабушки, в тихом приволжском городке, который правильнее было бы назвать большой деревней. Хотя бы потому, что состоял городок в основном из деревянных домов, в которые кое-где, как бы по недоразумению вклинивались то бараки-развалюхи довоенной поры, то кирпичные пятиэтажки хрущёвской застройки то панельные творения эпохи развитого социализма.
Находился городок всего в четырех часах езды от Москвы на поезде, но близость столицы здесь ощущалась только по наплыву "дачников" в летнее время.
По утрам здесь громко орали петухи, по улицам разгуливали куры, а многие жители держали на подворье кто козу, кто корову. Вавилкин очень любил заниматься на небольшой, но уютной террасе старого, но ещё добротного деревянного дома. На страницы учебника падала тень от соседней яблони, за тюлевой занавеской жужжал шмель, а в приоткрытое окошечко проникал пьянящий аромат большого фруктового сада.
Бабушка вставала чуть свет, приговаривая свою любимую присказку: " Кто рано встаёт - тому бог много даёт!" Она давно уже жила одна и была очень рада приезду внука, потчуя того то вкуснейшими ватрушками с творогом и повидлом, то пирогами из русской печи, с пылу, с жару, то наваристыми щами.
– Вот сегодня пирожки, а не покрышки на горшки! - возвещала обычно она, входя на террасу с блюдом румяных свежеиспеченных изделий, – кушай, Санюшка.
Вавилкин только что возвратился с Волги, куда бегал по утрам купаться и делать зарядку. Эта потеря времени возвращалась сторицей, голова была чистая и свежая, не говоря уже об огромном удовольствии от купания.
– Знать, вода сегодня теплая? - оглядывая мокрые волосы внука и, видимо, сопоставляя по времени его отлучку со вчерашней, – предположила бабушка.
– Угу,- откликнулся уплетающий который уж пирожок Вавилкин, – очень!
– Гуси полощутся, жаворонки летают, а Муська - брюхом вверх, – к теплу это! Эва, "дачники" на Волгу пошли с мечиком, – подметила наблюдательная Анна Ивановна.
"Дачники" – добродушные и толстые москвичи, снимающие комнату у соседки, проследовали мимо окон с сумками, надувным матрасом и огромным разноцветным мячом в руках у кудрявой и тоже далеко не худенькой их дочурки.
Вавилкин углубился в учебу, обводя время от времени пройденный вопрос в программе красным фломастером. В душной и насквозь прокуренной комнате общежития он не выучил бы и половины того...

***
Обедали в просторной горнице. Два окна её выходили в сад, и оттого здесь было прохладно. В углу над столом стояла потускневшая от времени древняя иконка, а рядом была укреплена небольшая лампадка. Вавилкин припомнил как в пионерском детстве пытался убедить бабушку в том, что бога нет, но она уклонилась от дискуссии с юным пионером одной короткой репликой: "Для тебя – нет, а для меня есть!" и продолжала с завидным постоянством посещать церковь и молиться своему богу.
Она говорила необычным певучим говорком, знала много песен, присказок и прибауток.Вот и сейчас, ловко поймав в ухват чугунок со щами, бабушка сноровисто приземлила его на деревянную подставку со словами:
– Щи да каша - пища наша. Отобедаем, Санюшка, чем бог послал.
Анна Ивановна нарезала ароматный ржаной хлеб, зачерпнула половником щи. Несмотря на мизерную пенсию она искренне считала, что живёт очень даже неплохо.
– В войну, Санюшка, хлеба досыти не ели, – вздыхала она, – варили брюкву, лепили лепешки из муки с мякиной, а сейчас всё есть. Только не ленись! Бог даст – выучишься на «ынженера». Чай, немного осталось.
– Ничего себе немного: два года! – буркнул под нос Вавилкин. Он с аппетитом уписывал горячие щи. Настоящие – из русской печи!
Бабушка убрала со стола, обратившись к иконке, вновь зашептала что-то своё, сугубо личное.
– Если бог есть, отчего не покарал он тех, кто в тридцатые годы сослал вас в Сибирь, кто отобрал честно нажитое добро? – cпросил Вавилкин, со слов матери знавший историю раскулачивания, ссылки и возвращения семейства. Но не в просторный, прадедом его срубленный дом, а в другой.
– Покарает ещё, Санюшка. Он всё видит: и добрые дела и недобрые. Всё людям зачтётся, – уверенно ответила Анна Ивановна, подливая масла в лампадку.

***
– Ликвидус, солидус, ликвидус...– бормотал Вавилкин, разбирая свои же каракули в конспекте по металловедению, – эх, пойти что ли на Волгу – окунуться перед сном!
Он захлопнул тетрадку и, набросив на шею полотенце, выскочил из калитки.
К реке вела улица с интересным названием "Большая Волга". Деревянные одноэтажные дома утопали в зелени яблонь, вишен и слив, а с другой стороны узенькой тропинки как по уговору был посажен шиповник, благоухающий аромат цветов которого не отпускал до самого пляжа. Из-под ног выскакивали белые куры, помеченные синей или красной краской. Они в смятении бежали прочь от юноши и ныряли в пыльную дырку забора с возмущенным кудахтаньем.
На Волге, кроме трёх мужиков под высокой и толстой берёзой, никого не было. Они пускали по кругу граненый стакан, и одна пустая бутылка "Русской" валялась уже рядом с ними на траве.
Вавилкин разделся и бросился в воду. По глади водохранилища скользила на подводных крыльях "Ракета". Смеркалось, и не было видно ни бакланов, ни чаек. Вавилкин поплыл кролем к буйку, потом перевернулся на спину, наслаждаясь приятной прохладой. Так он полежал минуты две, а затем медленно поплыл обратно...
Выходя из реки, он увидел, как от троицы отделился худой мужичок в черных трусах до колен и, пошатываясь, побрёл к воде. Один собутыльник пытался удержать его, но не сумел и махнул досадливо рукой. А незадачливый купальщик зашел в воду и, к удивлению Вавилкина, поплыл размашисто саженками.
Чувствовалось, что на воде он ощущает себя гораздо увереннее, чем на земле. Ничего удивительного, подумалось Вавилкину, вырасти на Волге, да не уметь плавать!
Мужчина достиг буйка, но не повернул, а поплыл дальше, шумно рассекая темную уже гладь Волги. Вавилкин ощутил под ногами дно, но, словно какая-то сила заставила его обернуться. Там, где только что энергично работал руками купальщик, уже никого не было. Только легкое волнение воды выдавало это место.
Вавилкин быстро поплыл туда и нырнул. Он лихорадочно ощупал илистое дно, затем вокруг себя. Никого! Вынырнув, набрал больше воздуха и снова погрузился в черную воду. Есть! Рука его коснулась волос утопленника, он потянул за них, перехватил затем под мышки и вытянул на поверхность.
Вот где пригодились навыки, полученные в секции плавания! Не зря тренер устраивал пловцам ликбез по оказанию помощи на воде! Вавилкин захватил тело за голову с обеих сторон так, чтобы основание ладони покрывало часть уха и, лежа на спине и, что есть силы, работая ногами, отбуксировал утопленника до твердой почвы под ногами.
Хорошо помня, что нельзя терять ни секунды, студент вытащил худое, не по сезону белое тело на песок и, не обращая внимания на суетившихся вокруг мужиков, начал делать пострадавшему искусственное дыхание.
На удивление скоро утопленник очнулся, натужно закашлялся, выплюнув изрядное количество воды. А потом, мутно глянув снизу на юношу, вдруг грязно выругался и сильно ударил его по лицу. Вавилкин находился близко к нему, и удар оказался так же внезапен, как и силен. Из рассеченной губы юноши вытекла струйка крови, он зажал её ладонью, а коренастый и лысый сотоварищ спасенного не мог сдержать своего изумления:
– За что, Колян? Он тебя спас!
– Зачем?
Это простое слово зависло в теплом, напоенном ароматом вьюнков и васильков воздухе. Оно преследовало Вавилкина по пути домой и в горнице, куда он тихонько, не тревожа спящую бабушку, зашел слегка перекусить. Осторожно двигая разбитыми губами, он цеплял вилкой аппетитную жареную картошку со сковородки, дополняя трапезу ядреными грибочками из банки.
– Зачем? – повторил Вавилкин, и было непонятно, кому адресовал он этот вопрос: спящей ли бабушке, пьяной ли троице на берегу или смотрящему на него с иконы всё видящему Иисусу Христу.
Вавилкин потушил свет, пробрался на террасу и ещё долго не мог уснуть на мягкой перине, вдыхая аромат фруктового сада и прислушиваясь к мерному тиканию старинных часов, неумолимо отсчитывающих мгновения его жизни. Как и мгновения той, чужой жизни, спасённой час назад на берегу...