Вьюга обезумевшим драконом весь день носилась по улицам, награждая прохожих яростными пощёчинами, забираясь под куртки и шубы и заставляя даже души съёживаться от свирепого холода. Но к вечеру ветер утих, и мороз, как будто вспомнив о чём-то приятном, застыл, задумчиво глядя на улетающие к югу обрывки бури.

Я подъехал к своему особняку. Автоматическая дверь поднялась, и мой тёмно-синий «шевроле» на удивление плавно и послушно вкатился в гараж. Наверно, ему тоже не терпелось спрятаться в тепле.

Я выбрался из машины.

Вчера была слишком шумная вечеринка по случаю моего двадцать пятого дня рождения, я выпил лишнего и всё ещё чувствовал себя плоховато.

Я вошёл в дом, хотел было пройти на кухню, но вдруг вспомнил, что, торопясь утром в редакцию, не успел проверить почтовый ящик. Я ждал письма от автора одного замечательного романа, вокруг которого разгорелся спор: одни, в том числе Йенс Бьорн, мой отец, он же владелец редакции, сомневались, стоит ли публиковать это явно сырое произведение, а другие, среди которых был и я, находили роман почти шедевром. Автору предложили исправить некоторые места, что-то убрать и кое-что усилить. Я лично занялся судьбой книги, решив помочь начинающему писателю, и с нетерпением ждал от него ответа на свои замечания и предложения.

За почтой пришлось выйти из дома. Но я не добрался до ящика, так как, спустившись с крыльца, в недоумении уставился на лежащего перед домом человека. Было уже темно, а лампочка над крыльцом перегорела, и только тусклый свет просачивался сквозь плотные шторы в окне прихожей. Поэтому разглядеть незнакомца было невозможно.

Мне стало страшно. Я даже забыл, что одет легко и мороз начинает проникать мне под свитер. Я огляделся вокруг, нагнулся: человек лежал ничком, вытянув вперёд обе руки со скрюченными пальцами, как будто застыл, пытаясь вцарапаться в диабазовую плитку дорожки, слегка заметённую снегом. На нём был обычный вельветовый костюм, на непокрытой голове, в светлых волосах, виднелись снежные крупинки.

Я прикоснулся пальцами к его руке - и отпрянул: она оказалась холодной, как кусок железа. Человек был мёртв!

- О, Боже, кто это?

Я набрался смелости и решил перевернуть тело.
Однако, как только я ухватился за грудь мертвеца, почувствовал какой-то звук вроде стона, а труп стал шевелить руками.

- Жив! Не может быть! - воскликнул я, замерев на корточках. И ещё раз попытался перевернуть его. На этот раз я ощутил, как его грудная клетка задвигалась, затрепетала.

Нельзя терять ни секунды!

Я приподнял незнакомца и поволок в дом. Куда теперь? В спальню, конечно, - там теплее. Я положил его на ковёр. На спину. И увидел, что ему не больше двадцати. Красивый, с тонкими чертами лица. Голубые глаза полны жизни. Он шевелил губами, но, вероятно, был так слаб, что не мог выдавить из себя ни звука.

Я принялся за дело. Всё во мне клокотало от испуга и лихорадочной надежды. Дрожащими руками я расстёгивал и сдирал с незнакомца обледеневшие пиджак и брюки. Я так торопился, что не стал возиться с рубашкой. Рванув её обеими руками, оторвал все пуговицы.

Наконец мне удалось затащить парня на свою кровать и закутать его одеялом.

- Спасибо, - прохрипел он. - Прошу тебя, подержи меня за руку. Мне холодно и страшно.

Я сжал ему ладонь.

- Меня зовут Сэм, - сказал я. - А ты кто?

- Я Мартин. Я... - Слёзы потекли из его глаз.

- Успокойся. Сейчас вызову скорую... Нет, пожалуй, Эла позову, своего соседа. Он хоть и патологоанатом, но несколько лет работал врачом. Так будет быстрее.

- Не уходи! - слабым голосом воскликнул Мартин, сильно сжав мне руку. - Я боюсь!

- Чего тебе бояться?

- Смерти.

- Для этого я и собираюсь позвать Эла - чтобы он тебя вылечил. Пусти меня. Никуда я не денусь. Всего минуты три, он живёт рядом...

- Я чувствую, что умру, если ты уйдёшь...

- Глупости! Тебе нужен врач. Или даже в больницу. Как Эл скажет, так мы и поступим. Хватит, не дури, отпусти меня!

С большим трудом мне удалось выдернуть руку из неожиданно крепкой хватки Мартина. Он охнул и застыл. А я опрометью помчался к соседу.

***

Однако, чтобы расшевелить Эла, трёх минут оказалось мало. Этот флегматичный человек, попадая в трудные положения, вовсе превращался в тугодума. Поэтому он и сменил профессию: от работников морга никто не ждёт решительности и молниеносной реакции.

- Так, что тут у нас? - Войдя вслед за мною в спальню, Эл неспеша приблизился к кровати и с изящной медлительностью приподнял руку неподвижно лежащего Мартина. - Что за чёрт! Он же мёртв, как мой унитаз! И такой же холодный.

- Что ты такое говоришь? - Я подскочил к нему. - Я только что разговаривал с этим парнем.
- Позвоню-ка я Грегу, сегодня его смена. Пусть приедут и заберут. Судя по всему, переохлаждение. Бедняга. Такой молодой и красивый. Знаешь, что мне больше всего нравится в моей работе? Ты не поверишь! Сострадание. - Он отошёл от кровати и вынул из кармана пачку сигарет. Закурил. - Да, да, именно сострадание к мертвецам. Оно поднимает душу над суетой. Мёртвых уже не за что ненавидеть или презирать. Их можно только жалеть...

Пока Эл занимался своим любимым делом, то есть рассуждал вслух, я стоял над телом Мартина, не в силах отвести глаз от его мраморно-белого лица. Почему-то моё внимание привлекла крошечная родинка над верхней губой. Мне стало любопытно, выступает ли она над кожей или это всего лишь гладкое пятнышко. Или просто соринка? Указательным пальцем я коснулся родинки - и, о ужас! - внезапно труп открыл глаза и шумно вздохнул!

- Он жив! - крикнул я, схватив Мартина за ледяную руку и чувствуя, как она теплеет.

Эл, вынувший из кармана телефон, чтобы сообщить своему коллеге об очередной жертве необычно морозной зимы, застыл на месте. С тупым недоумением он глядел на ожившего мертвеца.

- Ладно, - наконец произнёс он тоном приговорённого к казни, - проверим, что с ним. - Он подошёл к кровати, сел на краешек и стал ощупывать тело, которое всего минуту назад не подавало признаков жизни. - Здесь не болит? Нет? А здесь? Голова не кружится? Не тошнит? Открой рот. Вынь язык. Следи за моим пальцем...

Он достал из своего чемоданчика стетоскоп, прослушал Мартину всю грудь, заставил его повернуться на бок, обследовал спину, затем сунул ему в рот градусник и измерил давление.
- Ничего не понимаю... - Своими большими коровьими глазами Эл воззрился куда-то в пространство, словно пытался вспомнить нечто важное. - Я свидетель чуда, хоть знаю, что чудес не бывает. Это вам любой патологоанатом скажет: ЧУДЕС НЕ БЫВАЕТ! Но что я вижу, то вижу ясно: этому человеку, который только что был мёртв, как мой... простите... ему не нужен врач! Ты, парень, здоровее меня. Судя по всему, твой организм отлично умеет справляться с переохлаждением и при критическом понижении температуры впадает в анабиоз. Так же поступают сурки и всякие лягушки. - Он надолго умолк, а мы с Мартином смотрели на него в ожидании нового откровения. Но вот он очнулся, передёрнул плечами и со словами «ничего не понимаю» медленно поднялся на ноги. - Ладно, ребята, оставляю вас. Если что, зовите. А я пока подумаю. Эх, Сэм, ты испортил мне такой вечер! У меня, между прочим, Линда в гостях. Как ты думаешь, на что я теперь гожусь? У меня же этот медицинский курьёз всю ночь из головы не вылезет.

- Прости, я не хотел. - Я чувствовал, как пальцы Мартина всё сильнее сжимают мою руку. Мне хотелось подойти к Элу, утешить его, похлопать по плечу, но для этого мне пришлось бы освободиться от железной хватки довольно сильного парня.

- Ладно уж, - отмахнулся Эл и ушёл так же медленно и неохотно, как и явился.
Я сел на кровать.

- А теперь объясни мне, что всё это значит.

Продолжая сжимать мне руку, Мартин заговорил окрепшим голосом:

- Я сам в растерянности, никак не могу прийти в себя. Весь день со мной случались странные вещи. Утром позвонил незнакомец и потребовал у меня каких-то документов. Я сказал, что не знаю, о чём он, нет у меня никаких документов. А после обеда, когда я собирался сходить в гости к друзьям, явился почтальон. Я открыл дверь, а он, приставив к моему животу пистолет, вывел меня из дома и запихнул в фургон. Там уже сидело несколько человек, по виду бандиты. Мы долго ехали. Куда, не знаю - окна фургона были заклеены фольгой. Затем мы остановились, и к нам влез старик, такой элегантный, с тростью. На нём было меховое пальто. Он сел напротив меня, вгляделся мне в лицо и сказал:

- Ослы! Вы не того взяли! Это же какой-то мальчишка! Вышвырните его скорее! - И покинул машину.

Мы опять поехали, но вскоре автомобиль резко затормозил.

- Убирайся, парень! - приказал мне один из бандитов. - И заруби себе на носу: если хочешь жить, забудь об этом недоразумении.

Они уехали, а я остался на дороге, в одном тоненьком костюме, среди бушующей вьюги. Слава Богу, меня высадили недалеко от города, в паре километров от последних домов. Чтобы согреться, я побежал. Но было очень скользко, и бежать пришлось медленно и осторожно. И всё же несколько раз я упал, а потом подвернул ногу, и оставшуюся часть пути проделал, хромая и спотыкаясь. Как назло, те немногие машины, что обгоняли меня, не останавливались, хоть я отчаянно махал им руками.

Когда же я проходил мимо твоего дома, почувствовал, что теряю сознание, и из последних сил рванул к крыльцу. Но опять поскользнулся. И тогда со мной произошло нечто необычное: я стал подниматься над землёй, всё выше и выше. Темнело, на небе зажгись первые звёзды, и я летел к ним. Знаешь, кем я казался себе в те мгновения? Самолётом. Таким стремительным, но беззвучным самолётом. Звёзды становились всё ярче и крупнее, я приближался к ним, совсем не чувствуя холода. Мне было страшно, однако это был приятный страх, какой испытываешь, глядя с высокой башни на крошечных людей, копошащихся внизу.

Внезапно где-то подо мной вспыхнул свет, нет, не просто свет, а яркое пятно, тёплое, сладкое такое. И меня потянуло к нему. Не знаю, по своей воле полетел я к этому свету или движимый некоей внешней, а может, и внутренней силой. В любом случае, я был рад, что головокружительно быстро приближаюсь к нему.

И тут я увидел себя. И тебя: ты сидел на корточках и пытался перевернуть меня на спину. И снова я почувствовал адский холод. Я крикнул тебе: «Спаси меня!», но не услышал своего голоса.

Мартин умолк.

- Как ты думаешь, что означает этот свет? - спросил я.

- Думаю... - ответил он, - нет, я уверен, что это любовь.

- Любовь?

- Да, твоя любовь. Именно она вернула меня.

- Любовь к тебе? Но я же тебя совсем тогда не знал.

- Не знал, а всё равно полюбил, - отрезал Мартин. - И теперь, стоит тебе отойти от меня, я опять вылетаю куда-то в ночь. Но как только ты прикасаешься ко мне, я возвращаюсь и вхожу в свет. А вот у Эла нет этого света. Когда он потрогал меня (а я видел это сверху), мне совсем не хотелось возвращаться. Только ты заставляешь меня жить.

- Фантастика какая-то, - пожал я плечами. - Мистика, оккультизм... Неужели такое возможно?
Мне пришла в голову одна мысль, и я решил её проверить. Выдернув ладонь из руки Мартина, я встал и отошёл от кровати всего на два шага.

- Нет! - крикнул он и вдруг побледнел, взор его погас, а потянувшаяся ко мне рука безжизненно свесилась с кровати.

Я похолодел от ужаса: Мартин и в самом деле умер - стоило мне отойти от него! Я бросился к кровати, упал на колени и схватил его руку, словно драгоценную вазу, готовую вот-вот разбиться на тысячу никому не нужных осколков.

И снова произошло чудо: парень ожил.

- Прошу тебя, не делай так больше, - взмолился он.

- Хорошо, не буду. Просто мне нужно было проверить... Похоже, ты в самом деле возвращаешься к свету моей... Но почему любви? Я же не люблю тебя! Наверно, это просто моё сострадание...

- Ты любишь меня, Сэм, я это вижу.

- Вообще-то я люблю Рэйчел.

- Возможно.

- Не возможно, а точно!

- Хорошо, пусть так, но твоей любви хватает и на меня.

- Ладно, не будем спорить. Скажи лучше, что мне с тобой делать. - Я сел на кровать. - Так и будем держаться друг за друга, как слепой и поводырь? Например, мне сейчас хочется в туалет. Но если я пойду туда, ты опять умрёшь. С другой стороны, когда я вернусь, ты воскреснешь как ни в чём не бывало...

- А если не воскресну? Если твоя любовь погаснет за это время?

- Ага, вытечет из меня мочой. Погоди, скажи мне, это очень больно, умирать и возвращаться?

- Больно. И холодно. И страшно. Ты представить себе не можешь, какой это ужас.

- Что же нам делать?

- Ты, конечно, можешь и уйти. Но твоя любовь...

- Что моя любовь?

- Позволит ли она тебе убить меня?

- Убить? - Я содрогнулся. - О Боже, а ведь действительно, уйдя, я убью тебя! Как же быть? У меня ведь работа, невеста, друзья... Неужели всю оставшуюся жизнь мне придётся провести в обнимку с парнем, который погибнет без моей... без этой чёртовой любви?

- Прости, Сэм! - Мартин заплакал. - Я понимаю, что вторгся в твою судьбу и поставил тебя перед нелёгким выбором. Но я хочу жить, очень хочу... Может быть, там, куда я летел, хорошо, но жизнь... Ты не умирал, Сэм, поэтому ты не можешь понять меня. Жизнь - это самое лучшее, что есть на свете... И всё же ты прав: так не может продолжаться долго. Ты должен избавиться от меня. Иначе...

- Нет, я так не могу! - прервал я его слёзный монолог. - Я не стану убийцей! Я не позволю тебе умереть! Я не знаю, что со мной происходит, но одна мысль о твоей гибели переворачивает мне душу. - Я резко встал. - Всё, я больше не могу терпеть. Если не хочешь ещё разок превратиться в труп, пойдём в туалет. Да и приодеть тебя не мешало бы. Похоже, мы с тобой примерно одного роста, так что моя одежда подойдёт. А потом на кухню. Поедим чего-нибудь. Может, пиццу заказать?

- Пиццу я люблю. Особенно горячую. - По губам Мартина пробежала доверчивая улыбка, и сердцу моему стало тепло.

***

Поужинав, мы легли спать. В одной кровати. Выяснилось, что не обязательно держать Мартина за руку. Достаточно находиться рядом. В пятне любви, как говорил он. А пятно это оказалось совсем крохотным: стоило мне отдалиться всего на полшага - и он уже бледнел и терял сознание. Когда же я был рядом, он чувствовал себя отлично, был бодр, весел, даже шутил и смеялся.
- Неужели тебя никто не любит? - спросил я, когда мы легли спать. - Мать, отец, братья...

- У меня никого нет. Да и не было. Отец не вылезал с работы, даже дома всё писал и писал свои физические формулы. Мама изменяла ему. Звонила кому-то, наряжалась, красилась и убегала из дому. У соседнего дома или за поворотом её ждал автомобиль. То чёрный, то синий, то белый. Всегда разные. А я оставался один, не нужный ни ей, ни отцу. Когда же она возвращалась, от неё пахло спиртным и табаком. Или чем-то неопределимым, но вызывавшим во мне неясную тревогу.

Однажды я узнал, что она заразила отца нехорошей болезнью. Я понял это, подслушав его телефонный разговор с врачом. Потом он стал названивать частному детективу, который собирал для отца доказательства маминых измен.

Кончилась эта грязная история разводом. И я остался с отцом. Мы переехали в другой город, отец как раз устроился там в университет, и я больше не видел мамы. Сдаётся мне, она и не искала меня. Потом я узнал, что её болезнь называется нимфоманией. А отец нашёл себе другую жену, такую же, как и он, свихнувшуюся на физических формулах, и они были довольны своей жизнью. А меня по-прежнему никто не замечал, моими радостями и бедами никто не интересовался.

Когда мне было шестнадцать, отец умер от рака, а его жена отдала меня моей тётке, очень богатой. Тётка добрая, но похожа на весёлую бабочку. Она ненавидит всякие правила и всегда говорит, что человек должен быть полностью свободен. Она купила мне дом, кладёт мне на счёт небольшую сумму, а сама с мужем путешествует по миру и радуется жизни. Так что я ей тоже не нужен.

- Получается, что ты нужен только мне?

- Твоей любви.

- Да, Мартин, сложно всё это. Что мне делать? Ладно, завтра решим.

***

Не успели мы позавтракать, как явилась Рэйчел, красивая, жизнерадостная, сияющая. Мечта, а не женщина! Её желтовато-белые волосы так красиво мерцали, спадая на плечи, что у меня перехватило дыхание.

Мы встретили её, держась за руки.

- У тебя гость? - Она замялась в дверях.

- Входи, любовь моя! - воскликнул я и собрался уже обнять её и расцеловать, но Мартин так крепко сжимал мне ладонь, что я лишь одной рукой смог сделать неловкое движение навстречу Рэйчел. Да и поцелуй вышел какой-то неуклюжий.

Мы прошли на кухню.

- Кофе хочешь? Вот тосты, вот пицца, - затараторил я, пытаясь скрыть смущение и не зная, как вести себя: я не мог отойти от Мартина, но и невесту не мог держать на расстоянии.

Мы сели.

- Кстати, я вас не представил... Прошу поощения... Это Мартин. А это моя Рэйчел.

Она не ответила - её взгляд вцепился в лицо Мартина, и ничего другого она не замечала. А я беспомощно смотрел на её красивое личико, не зная, как побороть навалившееся на нас троих тяжёлое молчание.

- Значит, Мартин, - наконец произнесла она холодно и насмешливо. - Ты не говорил мне, что у тебя есть такой милый друг.

- Но мы знакомы всего несколько часов, - возразил я. - Я спас его вчера. Он замёрз перед моим домом. А теперь только от меня зависит, будет он жить или умрёт.

- Он что, должен денег мафии?

- Нет, я должен ему... Вернее... Понимаешь, если я отойду от Мартина хотя бы на шаг, его душа снова вылетит из тела, и он превратится в труп.

Сказать, что Рэйчел глядела на меня с недоверием, - ничего не сказать. На её лице отразилась целая гамма разных чувств, от иронии до страха. И я понял: чтобы убедить её в том, что я говорю правду, мне необходимо отскочить от Мартина и показать ей, как он умирает. Мне этого ужасно не хотелось, но другого выхода я не видел.

- Пусть посмотрит, - сказал Мартин и сам отошёл от меня. И в тот же миг упал на пол.

- Что за шутки? - взвизгнула Рэйчел, вскочив на ноги.

- Это не шутки. Сама убедись: он мёртв. Давай же, скорее! Мне надо возвращать его к жизни.

Я схватил её за руку и подвёл к лежащему на полу парню.

- Ну же, потрогай его! Чувствуешь, какой холодный? Он мгновенно меняет температуру, когда умирает.

- Да, он мёртв! - Рэйчел сидела на корточках, пытаясь нащупать на запястье Мартина пульс, и глядела на меня испуганными глазами.

Я опустился на колени и положил ладонь на его ледяной лоб. Его глаза медленно открылись. Дрожа всем телом, он обеими руками вцепился мне в плечи.

- Как мне холодно! - прошептал он. - Боже, как там холодно!

Я помог ему встать, сесть на стул и налил ему чашку горячего кофе.

- Не хочу, чтобы ты так делал, - укорял я его, несмотря на то что всего несколько минут назад сам собирался показать невесте его смерть. - Не надо так больше! Мне показалось, что моё сердце пронзил ледяной кинжал. Это и в самом деле ужасно!

Рэйчел стояла рядом с нами. Она наморщила лоб, сжала губы и показалась мне совсем некрасивой.

- И что вы собираетесь делать? - нарушила она молчание.

- Не знаем, - пожал я плечами. - А что бы ты делала на моём месте?

Пришла её очередь пожать плечами.

- Это любовь, - сказал я.

- Что значит любовь? - Она тоже села к столу, но к еде не притронулась.

- Моя любовь воскрешает Мартина.

- Как это понять?

- Ты же всё видела своими глазами! - Меня начал раздражать её холодный тон, я-то ждал от неё сочувствия. - Почему ты спрашиваешь, как будто ничего не понимаешь? Ты же умная. Сама столько раз рассказывала мне о чудесной силе любви.

- Я не понимаю, о какой любви ты говоришь.

- Какой? - Я усмехнулся. - Разве, говоря о любви, можно спрашивать, какая она? Она такая, какая есть, и она, как видишь, творит чудеса.

- Получается, что ты любишь Мартина?

- Выходит, что так.

- А раньше ты не мог сказать мне о своих... необычных пристрастиях?

- Рэй, дорогая, это не пристрастия! Это любовь, понимаешь?

- Ну да, я понимаю. - Она скорчила недовольную гримасу. - Два парня любят друг друга, такое тоже бывает. Вот только никак не возьму в толк, с какого бока здесь я.

- Ты моя невеста.

- А он твой любовник? Может, ляжем в постель втроём? Тебе же нельзя отлипать от этого живого мертвеца? Так что ли?

- Нет, не так! - Я совсем потерял терпение, и мне хотелось плакать от отчаяния. - Мартин... Он совсем другое... Не знаю, как тебе объяснить... Эта любовь...

Рэйчел встала. Какой же прекрасной раньше считал я её в тёмно-синих джинсах и розовой блузке. Она часто надевала их, чтобы порадовать меня. Но в тот раз я не видел её красоты - передо мной маячило тёмное пятно, и я не мог разглядеть в нём ничего, совсем ничего.

- Я получила от тебя достаточно объяснений, - отрезала она все мои надежды и сомнения. - Хватит с меня того, что я видела и слышала здесь. Пойду, пожалуй, оплакивать неудавшуюся нашу свадьбу... - По её щекам потекли слёзы. - А я уже и платье присмотрела. И туфли... бархатные... - Она разрыдалась и бросилась вон из дома.

Я вскочил, чтобы догнать её, но Мартин удержал меня:

- Не надо. Если она любит тебя, именно тебя, а не свою мечту о счастливом браке, - непременно вернётся...

Я хотел возразить ему, но меня остановил телефонный звонок. Это был отец.

- Сэм, где ты? Почему не на работе? Ты нам срочно нужен.

- Это ты мне нужен, папа! Приезжай, да поскорее!

***

Мой отец не привык задавать лишних вопросов. Он был человек дела, всегда собранный, решительный и готовый к любым неожиданностям. Иногда я думал: почему он выбрал профессию литератора, а не военного?

Когда он приехал, я рассказал ему всё, что произошло. Он слушал, как всегда, терпеливо, внимательно, не перебивая.

Выслушав меня, он произнёс, укоризненно качая головой:

- Сэм, Сэм, что же ты делаешь с собой! Не поздновато ли ты влез в это болото? Я понимаю, творческая среда... Но в твоём возрасте...

- Какое болото? О чём ты?

- Как какое? ЛСД, героин, экстази...

- Значит, не веришь? Но Рэйчел - а ей уж ты не можешь не поверить - была свидетелем смерти и воскрешения. Она тебе всё растолкует. А я не хочу больше видеть тебя. Можешь отправляться в свою редакцию, вспоминая по пути, что когда-то у тебя был сын.

Отцу не свойственно было отвечать на подобные выпады. Вот и в тот раз он посидел молча с прикрытыми глазами, поразмышлял и спокойно обратился ко мне, перейдя на эсперанто, язык нашего домашнего общения (дело в том, что моя мама, будучи родом из Финляндии, долго не могла освоить английский, зато оба они знали эсперанто, и, между прочим, этот язык и свёл их):

- Если то, что ты мне рассказал, правда...

- Клянусь памятью мамы...

- Ну, ну, не надо клятв, я тебе верю. Иногда мне самому является Энн... Да, это так. И во сне, и наяву. Так что я, хоть и притворяюсь закоренелым материалистом, верю в скрытые от нас миры... Впрочем, и они, если подумать, материальны. Но оставим философию. Как я понял, ты попал в преглупое положение. Куда ни пойдёшь - везде проигрыш. Поэтому ты вынужден оставаться на месте, ничего не предпринимая. А это ужасно, Сэм! Это неволя, плен, тюрьма. Ты должен освободиться.

- Каким образом?

- Единственно возможным. Оставь этого парня, ты ему ничем не обязан.

- Нет, на это я не пойду!

- Значит, ты согласен всю жизнь ходить за ручку с мужчиной? А как же семья? Как нормальная жизнь? Да и что скажут люди? Смотри, дескать, Йенс! Твой Сэм идёт со своим дружком! Какая прелестная пара! Ты этого хочешь?

- Значит, ты боишься за свою репутацию? - Мне стало тоскливо, образ отца, сильного, справедливого, побледнел в моём сердце.

- Да, боюсь, в том числе за своё честное имя.

- Почему же Я не думаю об этой ерунде?

- Потому что ты никак не хочешь повзрослеть.

- Или безнадёжно постареть?

- Иронизируй сколько угодно, меня этим не пронять, ты же знаешь.

- Теперь я знаю, что передо мной не отец, а кирпичная стена, которую не то что иронией - бронебойными снарядами не пробить. Я ждал от тебя мудрого совета, понимания, утешения, а слышу только змеиное шипение потревоженной репутации.

Отец печально покачал головой.

- Нет, Сэм, репутация - это последнее, о чём я вспомнил.

- И всё-таки вспомнил!

- Да, но прежде всего я забочусь о тебе. - Он помолчал с минуту. - Хорошо, допустим, тебе плевать на то, что о тебе думают окружающие. В том числе и твой отец. Это тоже позиция. Она не радует меня, но я готов её уважать. Но ты не можешь не признать, что, оставшись с этим парнем, лишаешь себя счастья. Как долго проживёт Мартин? Возможно, дольше, чем ты. Тебе же не уйти от него, не уединиться, не разозлиться на него, не хлопнуть дверью. Ты вынужден будешь, как раб, привязанный к ноге рабовладельца, терпеть свою неволю. Ты станешь псом, верно служащим хозяину. И такой жалкой участи желаешь ты себе?

- Да, папа, я хочу наконец стать самим собой, - ответил я по-английски. - Не свою ли жалкую участь ты имел в виду, говоря мне всё это?

- Возможно, - смиренно согласился он. - Моя жизнь далека от идеала. Поэтому я и не хочу, чтобы ты...

- Я не ты! - воскликнул я. - Я это я, как ты не можешь уяснить себе эту простую истину? Я никогда не пойду твоим путём, даже если унаследую твой дом, твоё издательство и твоих женщин! И уж точно ради твоих благ я не стану убийцей. Зря ты пугаешь меня рабством. Я свободно сделал этот выбор. А если ты считаешь рабством любовь, то я выбираю самый тесный карцер, вот так. Ты разочаровал меня, но я по-прежнему тебя люблю и надеюсь, что со временем мы найдём общий язык. А чтобы фарфоровая статуэтка твоей репутации, не дай Бог, не треснула, мы с Мартином готовы переехать в другой город, даже в другую страну.

- Нет, только не это! - воскликнул отец. Впервые в жизни я увидел, как он побледнел от страха.

- Оставайтесь здесь. В этом городе я смогу, по крайней мере, помогать тебе, следить, чтобы ты не попал в беду. А что касается позора... Прости, не так выразился... Что касается тени на моём имени, то, по здравому размышлению, слишком оно плоское и бледное, не хватает ему живых оттенков.

Он поднялся с кресла. Мы тоже встали.

- Ладно, мальчики, пока. Если что надо - звоните. - Он пожал нам руки. - Спасибо тебе, Сэм. И тебе, Мартин, моя благодарность.

- За что? - произнесли мы в один голос.

- Ты, Сэм, напомнил мне о давно забытом: что я твой отец. А Мартин напомнил тебе о том, что ты человек.

Отец ушёл, а мы ещё долго стояли, обдумывая его последние слова.

Наконец Мартин встрепенулся:

- Послушай, а может быть, сходим погулять? Смотри, солнце-то какое! Кстати, у твоей любви точно такой же золотистый цвет.

- После всего случившегося ты не боишься выйти на мороз?

- Но пока ты рядом, мне так тепло, как не было никогда!

- А мне светло. Даже когда закрываю глаза.

И мы пошли гулять. Мы бродили по улице, взявшись за руки. Я говорил о романе молодого писателя, которому помогал, а Мартин слушал и отвечал мне таким светлым, таким тёплым молчанием. Я чувствовал, что он счастлив. И знал, что его счастье зависит только от меня, от моей любви.

Боже, исполни всего одну мою просьбу: сделай так, чтобы это солнце никогда не погасло! Недаром же Ты назначил меня хранителем жизни.