Вот она, эта бабочка! Сидит на ступени крыльца, подрыгивая крылышками, ярко-оранжевыми, с тёмно-шоколадными пятнышками, божественная красота, моя давняя страсть. Как долго мечтал я о ней! Я даже имени её не знаю, да и видел её всего однажды, лет пять назад, сидящей на пыльном, вонючем капоте грузовика. Одна из немногих чудом уцелевших любимиц забытого Бога. Она словно приглашает меня раствориться в её совершенстве.

В мире больше нет ни крупных животных, ни непроходимых лесов, а моря и океаны изрыгают на землю мёртвые волны, похожие на пустые мысли сошедшего с ума философа: ни рыбы не осталось уже в этой воде, ни медуз, ни червей.

Я никогда не был в степи, не бродил по жалким остаткам леса, не позволял морю ощупывать мне ноги пенными ладонями. Всё это доступно нам только на экране интервизора да в старых книгах, которых почти никто не читает.

А тут - вот так удача! Моя оранжевая мечта!

Медленно, стараясь не делать резких движений, я приближаюсь к бабочке, нацеливаюсь на неё сачком... Но что за дьявольщина! Её крылья становятся всё больше и больше, и я понимаю, что мой сачок слишком мал: если я попытаюсь её поймать, то непременно изувечу эту ослепительную радость.

Я застыл в нерешительности, вспоминая, есть ли у меня сачок покрупнее, но вдруг за спиной слышу голос Пилар:

- Дырт-хах-шшшиссс!

Я открываю глаза: надо мною шоколадным облаком нависло улыбающееся лицо няни, которая по-прежнему заботится обо мне, хоть я уже и вырос. Так решили родители: чтобы не свернуть с ровного проспекта нормальности в какой-нибудь опасный закоулок, я должен быть под постоянным присмотром.

- Хрум-борбо-скрашшшш, - произносит Пилар, тяжело разворачивается, как перегруженная тележка носильщика, и колышущейся тучей, полной тоннами дождя, выплывает из спальни.

Я смотрю ей вслед и чувствую, как в груди моей разбухает ледяной пузырь, всасывается в голову и застывает там тяжёлым куском ужаса:

Я БЕЗУМЕН!

Нет, только не это!

Лет пятьсот назад, по окончании последней мировой войны, превратившей земной шар в дымящуюся свалку, на людей, оставшихся в живых, навалилась странная эпидемия, разделившая их и заставившая здоровых убивать больных. Никто до сих пор не знает, был ли то вирус или некая мутация, вызванная новым сверхточным и сверхразрушительным оружием, стершим остатки старой цивилизации. Скорее всего, второе, поскольку и полтысячелетия спустя нет-нет да и заболеет один из тысячи.

Болезнь назвали псевдоглухотой, или просто безумием. Человек, поражённый этим жутким недугом, перестаёт понимать то, что говорят ему окружающие. Обычные слова кажутся ему неблагозвучной бессмыслицей. Причём это относится только к восприятию речи на слух - читает же больной по-прежнему свободно и всё, что написано, понимает, как и раньше.

И вот это несчастье случилось со мной!

Я вскочил с кровати, включил интервизор: точно! Я болен! Я безумец! Диктор новостей бросается мне в лицо шипящими, рычащими, харкающими обрывками какой-то злобной абракадабры.

- Мама! Папа! - завопил я и помчался вон из спальни. - Помогите мне! Спасите меня!

Не знаю, на что я надеялся, ворвавшись в спальню родителей. На что может надеяться шестнадцатилетний юноша, вдруг обнаруживший, что у него из живота растут крысиные хвосты, или ощутивший, что смерть раздирает его надвое: на обмякшее тело и сжавшуюся в тугой узел душу? Или что он проснулся безумцем, не просто сошедшим с ума и спрятавшимся в ином мире, а полностью сознающим ужас своего жалкого положения.

- Я заболел! Это псевдоглухота! Мне страшно! Помогите мне! - кричал я, стоя посреди комнаты. Они понимали то, что я им говорю, - они же не сошли с ума, - а вот я...

Испуганные глаза мамы, недоумение на лице отца и тарабарщина, шумным щебнем сыплющаяся из их ртов - это было не то, чего ждал я от них. Я тянул к ним руки, а они отстранялись от меня, пятясь всё дальше и дальше, пока не упёрлись в стену. Увы, они тоже, как и многие горожане, верили в то, что эта болезнь заразна, и никакие заверения властей не могли переубедить их.

Наконец папа, опомнившись, отделился от стены и, стараясь держаться от меня как можно дальше, пошёл к телефону, лежащему на прикроватной тумбочке. И я понял, что это конец: сейчас приедут люди в бледно-зелёных халатах и увезут меня туда, откуда я уже никогда не выберусь.

В какой-то мере мне повезло: пришедшая к власти партия Сострадания отменила закон, по которому все безумцы и преступники умерщвляются инъекцией особого наркотика. Но в том-то и дело, что через месяц - очередные выборы и обязательно победит партия Сохранения. Так всегда бывает, эти два политических клуба чередуются с неизменным постоянством, как вечный маятник: Сострадание - Сохранение - Сострадание - Сохранение... А уж поборники чистоты нравов непременно вернут закон о ликвидации безумцев и злодеев, а на тех, кто сумел сбежать за пределы города, будут охотиться вооружённые отряды полицейских.

Так что жизни мне осталось всего месяц; может быть, два.

Осознав это, я почувствовал, как ноги подо мной подкосились, - и я уже ничего не ощущал, даже непроглядной темноты, в которую провалился.

***

- ...вот такие дела. Надеюсь, мы подружимся, - протиснулся сквозь темноту чей-то голос.

Мрак рассеялся, и я увидел худого подростка моего возраста. Он сидел на стуле рядом с кроватью, на которой я лежал.

- Это ты мне? - Я приподнялся на локтях и огляделся: небольшая комната с розоватыми стенами и белоснежным потолком, пугающе пустая. Две койки: на одной лежу я, другая заправлена. - Где я?

- В больнице «Милосердие», - ответил парень. - Я Боб, а тебя, как я понял, зовут Рейном.

- Да. - Мне стало страшно. - Я помню... - Комок в горле мешал мне говорить. - Помню, обезумел... И испугался... А папа стал звонить... Но... Но почему я понимаю, что ты мне говоришь? - Страх отступил перед тусклой свечкой надежды. - Значит, я уже не болен?

На лице Боба застыла вялая, сумрачная улыбка.

- Для безумцев это в порядке вещей. Только мы и понимаем друг друга.

- И ты не боишься? - прошептал я, с трудом сдерживая слёзы.

- Чего?

- Того, что партия Сохранения усыпит тебя.

- Боюсь. Но пока я жив. И ты тоже.

- Слабоватая надежда.

- Какая есть. - Он встал и протянул мне руку. – Пойдём погуляем. Конечно, если ты хорошо себя чувствуешь. Поговорим. Мне надо кое-что тебе сказать, а здесь нас могут подслушать.

Мы вышли в парк, окружающий трёхэтажное здание лечебницы. Погода была превосходная. Кроны деревьев осыпАли нас мягкими солнечными пятнами и птичьими трелями. Вдоль дорожек поодиночке и парами прогуливались пациенты, одетые в клетчатые больничные халаты. Некоторые сидели на скамьях. Вдалеке возвышался бетонный забор, увенчанный спиралью колючей проволоки.

Я пригляделся к людям: они казались спокойными и довольными жизнью, но в их глазах застыла тревога. Разумеется, все они знали, что ждёт их через месяц.

Боб сел на свободную скамью. Я устроился рядом с ним. Он сразу заговорил тихим, но взволнованным голосом:

- Мы должны бежать.

- Куда?

- Пока из города. А потом я скажу, что делать дальше. У меня есть план.

- Хорошо бы, - вздохнул я, - но как? Через эту колючку не перелезешь.

- Я могу тебе доверять? - Тёмно-карий взгляд Боба впился мне в лицо, и я отвернулся смущённый.

Вместо ответа я спросил:

- Можешь ли ты доверять безумцу, обречённому на смерть?

- А ты умный, Рейн. Наверное, в школе был одним из первых.

- Особенно по биологии.

- Я тоже... был... Ботанику люблю.

- А как насчёт побега?

- Пока ничего, потерпи два дня.

***

Спустя два дня, когда мы вышли на прогулку, Боб завёл меня за пристройку котельной.

- Сегодня дежурит Альберт. Год назад он упал с моста в канал. Прохожие глазели, как он тонет, и только я бросился в эту вонючую жижу и спас его. Теперь он хочет отплатить мне тем же. Я сказал ему о тебе. Он передал мне записку: согласен выпустить нас обоих. Так что сегодня, ровно в полночь, мы будем свободны! Жизнь продолжается, Рейн... - Боб осёкся и смерил меня недовольным взглядом. - Что с тобой? Выглядишь так, словно сдохла твоя любимая крыса. Ты не рад?

- Чему радоваться? Тому, что, выбравшись из города, мы станем охотничьими трофеями полицейских?

- Какой же ты пессимист! Вот скажи мне, что в жизни главное?

- Что?

- Первый шаг! И если ты при этом не споткнулся, считай, что тебе повезло и ты получил право подумать и о втором шаге. Настоящая жизнь - это не протирание штанов в школе или на работе, а поход в неизведанное.

- Красиво звучит, - сказал я. - А вот мой отец учил меня не доверять красивым словам.

Боб ухмыльнулся:

- А каким доверять? Некрасивым? Послушай, друг, надежда - вот в чём истинная красота! И говорить о ней надо только стихами. Понял? А в ловушке, в которую мы с тобой попали, рад будешь и узенькой дырочке.

***

Дырка в нижней части забора, между двумя разъехавшимися плитами, в самом деле оказалась совсем узкой, но достаточной для того, чтобы сквозь неё могли просочиться наши худые тела. Правда, для этого нам пришлось раздеться донага - иначе острые края арматуры зацепились бы за одежду. Эта щель заросла крапивой, так что, протискиваясь в неё, мы не только ободрали кожу, но и основательно острекались.

Как только мы выбрались на волю, Альберт сказал нам несколько слов на воляпюке нормальных людей - наверное, пожелал нам удачи - и принялся маскировать дыру кучей опавшей листвы. А мы, одевшись, пошли по улице, такой прямой и широкой, что я подумал: не эти ли дороги ведут в ад, обещанный любителям простых и гладких ответов на запутанные вопросы бытия? (Стоит заметить, что, обезумев, я полюбил философствовать. Может быть, от Боба заразился мозговой чесоткой? Кто знает?)

Наш город по форме напоминал ряд волн, разбегающихся от камня, брошенного в пруд. Идеально ровные концентрические кольца, пересечённые расходящимися от центра лучами широких проспектов - это была не просто оригинальная задумка планировщиков, но и символ природы, стремящейся сомкнуться в круг.

Оживлённый с утра до вечера, к ночи город замирал. Даже увеселительные заведения закрывались в девять. Гражданам, берегущим здоровье и доброе имя, следовало рано ложиться спать и рано подниматься на работу или учёбу. Того же, кто предпочитал выгуливать под луной свою неуёмную бессонницу, могли счесть не совсем нормальным или заподозрить в каком-нибудь преступлении. Поэтому только безумцу могло прийти в голову бродить по ночным улицам.

Даже самые ревностные полицейские предпочитали отсыпаться в участках, чтобы, не дай бог, коллеги не заподозрили их в болезненном рвении: трудоголики считались если не сумасшедшими, то уж точно людьми неблагонадёжными.

Нормальный человек должен быть нормальным во всём и не выделяться. А то ведь, не ровён час... Нет, пока у власти Сострадание, бояться нечего, но кто знает, припомнят ли тебе твои подвиги, когда воцарится партия Сохранения?

Вот почему, даже если ночью совершалось преступление, ни один здравомыслящий человек, как бы напуган он ни был, полицию не вызывал. Это было просто бессмысленно - наряд всё равно не явится раньше восьми утра. Узнав о происшествии, дежурные блюстители порядка будут молча поглядывать друг на друга, словно говоря:

- Ну, что, Билл? Хочешь отличиться? Ты же у нас такой весь из себя правильный.

- Нет уж, Гарри, сам выпячивайся! Я лучше ещё партейку в карты сыграю. Или вздремну.

Вот почему мы с Бобом шли по улице смело, не опасаясь напороться на полицейский патруль. Да и воров мы не боялись - одежда, полученная от Альберта, была такой рваной и грязной, что последний из отверженных побрезговал бы подойти к нам ближе, чем на десять шагов.

Мимо нас медленно, сонно проплывали магазины, конторы театры. Гордо вознёс к небесам четыре дорических колонны театр оперы и смеха. А это навалившийся на двух чахлых кариатид театр танцев на трапеции. Там, за углом, стыдливо прячет свой серенький фасад театр чревовещательной декламации...

Да уж, театры! Их в нашем городе было не меньше двухсот, а то и вся тысяча, если считать самодеятельные труппы, арендующие подвальные помещения. Вообще горожане любили участвовать в представлениях и всяких любительских зрелищах, это считалось нормальным и поощрялось как партией Сострадания, так и её конкуренткой. Даже я был записан в школьную труппу, но предпочитал прогуливать репетиции, а выданные мне деньги на очередную громкую премьеру в каком-нибудь «Классическом сатириконе» или в «Кабачке Мельпомены» (не знаком с этой дамой, но, думаю, она весьма преуспела в деле продажи билетов) чаще всего тратил на мороженое или книги. Неприятно было мне видеть жалкие потуги актёров выразить гениальную задумку автора и не менее гениальную интерпретацию этой задумки режиссёром.

Вот таким бездуховным, не совсем нормальным гражданином я рос. Не удивительно, что меня поразил вирус (или ген) безумия.

Часа через два мы вышли из города. Это событие Боб отметил громким йодлем, и даже я, охваченный тревожными предчувствиями, не мог не рассмеяться от внезапной радости.

Асфальт сменился песчаным подобием дороги, ведущей в никуда.

Ни один психически здоровый человек, если он не был полицейским, то есть охотником на отщепенцев, за всю жизнь ни разу не пересекал границы города. Это было опасно и считалось предосудительным поступком: человек, подвергаюший риску жизнь и здоровье, тем более делаюший это бескорыстно, вызывал подозрение в своей адекватности. Ведь за городом бродили сбежавшие от медицины и правосудия безумцы и преступники и шныряли опасные звери: лисы, еноты, ежи, игуаны, которые могли быть переносчиками смертельных недугов.

Даже полицейские после охоты на беглых «ненормальных» проходили тщательную дезинфекцию и на неделю помещались на карантин.

- Куда дальше? - спросил я, вдохнув полную грудь свежего ветра, посеребрённого луной и не замутнённого химической гарью, которую в городе выделяли громадные туши заводов по производству искусственной древесины, искусственного металла, искусственной пищи и прочих неестественных и противоестественных продуктов.

- Видишь? - Боб вытянул вперёд руку, указывая на свет, мерцающий за рощей. - Туда мы и пойдём.

- А вдруг там разбойники сидят вокруг костра...

- Ну и что? - пожал он плечами. - По-твоему, разбойники не люди?

- Люди, - неохотно согласился я.

***

За рощей действительно горел костёр, но сидели вокруг него не злобные бандиты с бритыми головами, а полуголые мужчины и женщины. Их было человек двадцать. Когда мы подошли ближе, стали слышны слова одного из них, и мы его понимали! Он рассказывал какую-то весёлую историю, которая то и дело прерывалась взрывами смеха. Слава Богу, подумал я, они тоже, как и мы, безумны. Наверно, их не нужно бояться.

- Смотрите, друзья, у нас пополнение! - воскликнула девушка с продолговатым лицом и длинными чёрными волосами. Вокруг груди у неё была повязана драная тряпичная полоска, а бёдра прикрыты тем, что осталось от когда-то модной кожаной юбки.

Глаза всех сидящих у костра повернулись к нам.

- А ну, мальчики, скажите что-нибудь! - доброжелательным тоном произнёс мужчина с жёсткими чертами лица и мягким взглядом.

- Что сказать? - смущённо пробормотал Боб.

- Они наши! - радостно загалдели люди. - Садитесь к нам! Вот апельсины, вот бананы. Угощайтесь.

Мы сели, взяли по банану, и Боб рассказал сидящим у костра, как нам удалось бежать из больницы.

- А вы смелые, - обратилась к нам девушка в кожаной юбке. - Нам такие герои нужны.

- Нет, - мотнул головой Боб, - мы здесь не останемся. Мы пойдём туда, за горы. - Он указал рукой на запад. - Я слышал, там живут мудрецы...

- Это всё сказки! - прервал его молодой красавец с золотистой бородкой, Фредди. - Нет там никого. А если и есть, то они такие же нормальные, как и горожане.

- А мне сдаётся, живёт там некая великая тайна, - сказал лысый старик с полным, тщательно выбритым лицом. На его штанах было столько дыр, что, казалось, он носит этот бесполезный предмет туалета исключительно по неискоренимой привычке.

- А ты был там? - набросился на него Фредди. - Ты видел эту тайну? Нет? Тогда и не пой, соловей!

- Но в любом случае мы не останемся здесь, - сказал Боб. - Не хотим, чтобы на нас охотились тупицы с дробовиками.

- Мы этого тоже не хотим, - вступил в разговор Джеральд, тот, что развлекал людей забавной историей. - Через месяц мы уйдём за холмы, туда копы не могут добраться - там много болотин, оврагов, острых скал, ни один вездеход не продерётся. А эти чистюли без своих машин не рискуют соваться к нам. Пройдёт четыре года, у власти снова будет Сострадание - и мы вернёмся, чтобы принимать в своё племя таких беглецов, как вы. Так мы и живём, дикари на границе нормальности.

- Сколько раз говорить вам, что нормальны мы, а не они! - возмущённо закричал совсем молоденький парень, плотный, низкорослый, с огромным родимым пятном на лице. - Если нормальность принять за точку отсчёта, скажем, за ноль на прямой, то безумие будет расходиться от него как в сторону плюса, так и в сторону минуса. Те, что в городе, это минус. Значит, должны быть и плюсовые безумцы. И они, скорее всего, живут там, за горами.

- Опять грузишь нас своими теориями! Надоел! - отмахнулась от него постоянно улыбающаяся полная женщина.

- Может, действительно останемся? - робко предложил я Бобу.

- Хочешь - оставайся, - обиженно буркнул он, - а я один пойду. Я должен найти мудрецов и научиться жизни и любви.

- Парень, ты даже безумнее нас! - Сидящая рядом с ним пожилая женщина с голой грудью, увешанной ожерельями из монет и сухих цветов, погладила его по голове. - Не место тебе среди таких правильных, как мы. Иди, конечно, туда, где живёт твоя мечта. Только нормальные люди мостят дорогу трупами своих надежд. Эх, почему я так стара! Будь я лет на двадцать моложе, увязалась бы за тобой как послушная болонка. - И старуха указательными пальцами обеих рук смахнула с глаз навернувшиеся слёзы. - А ты, трусишка Рейн, зря пытаешься оторвать своё сердце от дружбы. Пожалеешь ещё - да поздно будет.

Мне стало стыдно. Я почувствовал холод отчаяния и увидел темноту над головой, под ногами, вокруг. Даже свет костра был бессилен перед охватившей меня тоской. Мне так хотелось остаться с теми людьми, в безопасности, под их защитой... Но, с другой стороны, я ведь тоже хотел увидеть, что за мир скрывается за горами. А вдруг там много оранжевых бабочек! Что я буду делать, оставшись здесь? Прятаться по болотам от полицейских? Ведь я так никогда и не услышу мудрецов, не увижу ничего нового! И, что самое обидное, отпущу Боба одного, беззащитного, тоскующего по разорванной надвое дружбе... Да и я, смогу ли я после этого верить в свои силы? Мне стало так жалко себя, но ещё сильнее жалел я своего друга.

«Да, кстати, - вклинилась мне в сердце внезапная мысль, - он же спас мне жизнь, а я...»

- Боб, - сказал я, осторожно тронув его за плечо, - пожалуй, я пойду с тобой. Мы вместе спаслись от верной смерти - вместе и встретим опасности. Или вместе погибнем, если так будет угодно судьбе. У меня тоже есть мечта - увидеть как можно больше бабочек.

- Бабочек? - рассмеялся мешковатый парень с толстыми, почти женскими грудями. - Вы слышали, что сказал этот псих? Он собрался проделать чертовски трудный путь только для того, чтобы увидеть бабочек! Ну, уж это за гранью безумия!

- Что ты смеёшься, Рассел? - упрекнула его старуха с ожерельями. - Не ты ли пробирался по ночам в город только для того, чтобы заглянуть в окно своей ненаглядной Мэри? И делал это даже в то время, когда к власти пришло Сохранение. Разве мы не предупреждали тебя, что, если ты напорешься на копов, возвращающихся с охоты, тебя тут же пришпилят к стене, как глупого мотылька? Что глаза отводишь? Поумнел с тех пор, как Мэри вышла замуж за твоего друга и ты потерял к ней интерес? Или понял, что спокойствие дороже любви? Или из тебя вытрясся весь романтизм, когда ты в то дождливое утро уносил ноги от пьяных фараонов? Смеётся он! А чем, скажи мне, бабочки хуже твоей Мэри, которая, между прочим, сама позвонила в больницу, только заподозрив, что ты обезумел?

- Она этого не делала! - крикнул Рассел и, вскочив на ноги, застыл в нерешительности: что ему делать? То ли выслушивать ворчания чересчур правдивой женщины, то ли скрыться от стыда под защитой лунного сумрака?

- Врачей вызвала она, и ты это знаешь не хуже моего! - запечатала старуха свой приговор. - Сядь, дорогой, и успокойся. И запомни: если ты не слышишь голоса сердца, прислушивайся к тем, кто говорит тебе правду.

- Как же мне понять, говоришь ли ты мне правду?

- Правду тебе скажет только тот, кому от тебя ничего не нужно. Совсем ничего. Ты бы не спорил со мной, будь ты хотя бы чуточку безумнее. Слишком уж нормальным стал. Скоро, небось, и заговоришь на тарабарском наречии своих славных предков. - Она помолчала, погладила Боба по голове и обратилась к нам двоим: - Ладно, мальчики. Сейчас мы ляжем спать, а завтра я дам вам тёплую одежду и крепкие башмаки. А то ведь через горы идти придётся. Иногда по ночам я наведываюсь в город, роюсь в мусорных баках. Как раз вчера нашла целый мешок всякого тряпья и обуви. Рассел с трудом доволок его. Мы такого не носим, предпочитаем ощущать ветер не только носом, но и всем телом, но я как чувствовала, что кому-нибудь эти вещи сгодятся. Надеюсь, они будут вам впору. Свернёте их в узелки и понесёте на спине. - Она поцеловала Боба в щёку, а меня потрепала по плечу. - Я в вас верю, ребята, вы настоящие безумцы, не то что мы, болотные лягушки: всё скачем туда-сюда, туда-сюда - аж противно, ей-богу!

После слов старой женщины, которая, как я понял, была в племени главной, я совсем успокоился и ощутил нечто вроде гордости за своё смелое решение. И быстро уснул в предоставленном нам шалаше, прижавшись к своему бесстрашному другу.

***

Путь к горам был долгим. Мы шли медленно, часто останавливаясь отдохнуть. Нас надолго могла задержать любая мелочь, если она казалась нам достойной внимания: необычный цветок, ящерица, подставившая солнцу свою зелёную чешуйчатую спинку, мышь, забравшаяся на тонкую тростинку, камень необычной формы или расцветки, лиловый закат, нарядившийся в бархат облаков, радуга, возвещающая об окончании дождя.

Привыкшим к пыльному уродству города, нам всё было внове, всё казалось чудом и восхитительным подарком доброго Бога.

О Боге первым заговорил Боб.

- Я не верил в него. Я не мог понять: как могло случиться, что мудрейший Творец создал это страшилище - город, населённый этими... нормальными? А теперь я вижу настоящую природу, вдыхаю пьянящий запах ветра, солнце поднимает перед нами занавес ночи, чтобы, созерцая чудеса, мы не боялись неведомого! Земля оправилась после войны, покрылась травой, кустами, деревьями, исцелилась и продолжает жить, как будто не было наших предков с их бомбами и пушками. Понимаешь, Рейн? Это же настоящая мудрость - позволить людям довести свои страсти до абсурда, но не дать им возможности полностью уничтожить мир и самих себя. Кто, если не Бог, способен на это?

Выслушав его монолог, я в свою очередь признался:

- А я всегда, когда глядел на изображения бабочек на старых открытках, думал, что смысла, по сути, в красоте нет. Ведь ничего не изменилось бы, будь крылья этих насекомых серыми, точно грозовые тучи, или цвета грязи, например. Им и прятаться от врагов было бы проще. Но нет же, они как нарочно созданы яркими, прекрасными, словно улыбки ангелов, словно детский смех. И я понял, что красота ненормальна, безумна, строгие законы природы не позволили бы родиться на свет бабочке.

- Ты хочешь сказать, что их нарисовал сумасшедший художник? - прервал мои рассуждения Боб. - Выходит, что Бог - самый главный в мире безумец?

- Не знаю, - пожал я плечами. - Но то, что больше некому, кроме него, творить красоту, это точно. Понимаешь, это доказывает нам, что он добр, что он безмерно любит своё творение. Ему не нужны логические выводы. Его мир - гармония. Злое божество не стало бы тратить силы на ненужную любовь. Да оно и не додумалось бы до красоты. Бог красив, вот что я хочу сказать!

- Бог красив! Любовь прекрасна! - закричал Боб и стал прыгать от радости, вскидывая вверх руки, сжимающие два букета цветов, набранных им для того, чтобы нюхать их ночью, засыпая.

Я тоже так обрадовался нашему с ним теологическому открытию, что не отставал от него в весёлом бесновании. Так мы бежали вприпрыжку, и наши весёлые крики, отражаясь в зеркале вечной тишины, возвращались к нам немного грустным, как будто удивлённым эхом.

Так неслись мы по безлюдному раю до тех пор, пока не повалились без сил на берегу быстрой речки.

- Что мы знаем о мире? - сказал Боб, когда мы лежали в прохладной воде, позволив её мягким струям ласкать нас.

- Мы знаем главное, - отозвался я, - что мир существует и что он прекрасен.

- А что ещё?

- Что мы - это мир, и мы способны его любить, а значит, любить друг друга.

- А ещё?

- Что это счастье - быть безумным. Только безумец может быть по-настоящему счастлив.

- А ещё?

- Что большего знать нам не нужно - иначе мы снова превратимся в добропорядочных горожан. Как в той сказке, где тыква превратилась в карету, а потом опять стала тыквой. А я не хочу становиться тыквой.

Боб рассмеялся:

- Я тоже. Я мечтаю прийти к мудрецам и научиться у них творить чудеса.

- Ты хочешь стать волшебником?

- Да. Чтобы тыквы превращать в кареты, а крыс - в лошадей. Я хочу помогать Богу в создании прекрасных вещей.

- А я хочу просто любоваться бабочками.

- Но разве ты откажешься от созерцания бабочек, созданных моим волшебством?

- Нет, конечно. Ведь они будут расписаны красками твоей радости.

- Значит, ты понял мою мечту?

- Понял. И пойду с тобой до конца.

***

По пути мы не встретили ни одной живой души. Казалось, кроме города, который мы покинули, на земле не было больше ни одного поселения. Но Боб не отчаивался, он был убеждён, что по ту сторону горной гряды - а то, что это именно узкая гряда, он знал из старых военных карт - живёт счастливый народ мудрецов. Легенду о них рассказала ему бабушка, и он в неё поверил.

Нам повезло: по склонам гор извивалась неплохо сохранившаяся дорога, поросшая мхом и травой. Лишь местами она была засыпана обвалами и оползнями, но их мы легко преодолевали.

Трудности начались перед самым перевалом. Погода резко испортилась, заморосил дождь, который превратился в густой снегопад. Сначала мы обрадовались: снег! Наконец-то мы увидели и кожей ощутили это непостижимое холодное чудо! Но скоро белая красота стала казаться нам проклятием. Колючие снежинки вгрызались в уши, щёки и нос. Ветер, ревностный страж сурового безлюдья, толкал нас в грудь: «Я вас не пропущу! Возвращайтесь в свою тёплую, безопасную нормальность! Вам не место на родине чистоты, бесславные потомки уродливых хищников!»

Когда мы уже начали горбиться и клониться к земле под безжалостными плетями ветра, внезапно набрели на пещеру, где и укрылись от непогоды.

Поплотнее укутавшись в куртки и прижавшись друг к другу, мы сидели в гулком сумраке, дыханием согревая озябшие руки.

- Надо же, какой неприятный сюрприз приготовил нам Бог! - нарушил я безмолвие пещеры.

- Он хочет нам что-то сказать, - отозвался Боб.

- Что именно?

- Не знаю. Мы ведь ещё не нашли мудрецов, которые научили бы нас языку неба.

***

Мы проснулись и, дрожа от холода, выбрались из пещеры. Над головой - ни облачка, до перевала - рукой подать, а к югу от нас по голубой глади сияющего космоса скользит пара орлов, приветствуя нас обрывками допотопной своей песни.

А вот и вершина перевала. А внизу - зелёная долина, посреди которой - город. Не такой, как наш, не круглый, а прямоугольный.

- Странные мудрецы, - сказал я. - Какая-то квадратная у них мудрость.

- А какая, по-твоему, она должна быть?

- Ну, наверное, похожая на бабочку.

Боб рассмеялся.

- Откуда тебе знать, что за мысли царят в мудрой голове? Пойдём, Рейн, хватит фантазировать.

- Пойдём, - согласился я с тяжёлым сердцем: я боялся прямоугольных мудрецов, слишком уж нормальной казалась мне их геометрия.

***

На следующий день мы спустились в долину, поросшую высоченными финиковыми пальмами. Под одной из них сидели две полуголые женщины, немолодые, но красивые.

- Привет! - обратился к ним Боб.

- О Боже! - воскликнула одна из них, вскочила на ноги и бросилась от нас наутёк. Её подруга припустила вслед за ней.

Я испугался.

- О Боже? Что она хотела сказать?

- Они не понимают нас! - пробормотал Боб.

- Значит, мы для них - нормальные, а они - безумцы? - сказал я. - Вот так чудеса! Ты хоть что-нибудь понимаешь?

- Пойдём в город. - Боб схватил меня за руку и потянул за собой. - Судя по всему, там живут такие же, как мы.

На самой окраине города, за плотной стеной высокого кустарника, стояла покосившаяся глинобитная хижина, крытая дёрном. Перед входом, на скамейке, сидел старик с длинной белой бородой.

- Это, наверное, мудрец из мудрецов, - шепнул мне на ухо Боб. - Если он примет нас в ученики... Эх, как нам повезло! Идём же!

Мы приблизились к старику, и мой храбрый друг тут же растерял всю свою уверенность:

- Добрый день... Простите нас, недостойных попирать землю, держащую вашу... вашу... я хочу сказать... вашу мудрость... Вы же мудрец, сударь, я прав?

- Не без этого, - улыбнулся старик, явно польщённый похвалой. - Мудрее меня в городе нет никого.

- А те люди, которых мы встретили под пальмами...

Старик отмахнулся:

- Да ну их! Безумцы проклятые. Живут как свиньи. Того гляди заразу какую-нибудь в город притащат. Тьфу! Но ничего, через полтора года выборы...

После этих слов радостная уверенность Боба лопнула, как мыльный пузырь, да и сам он как будто сдулся и увял.

- Что, и в вашем городе партия Сострадания чередуется с Сохранением?

- Нет, мальчики, у нас сейчас у власти партия Сторожей. Она охраняет всё, что имеет хоть какое-то отношение к милосердию и гуманности.

- А после неё?

- После неё придёт партия Дворников. Эти ребята выметают ненужные эмоции и сантименты. Они-то и очистят окрестности от безумных голодранцев. А вы, я вижу, только что прибыли в наш благословенный город. Вам необходимо получить разрешение на проживание. А то вас посадят в тюрьму. Идите вот по этой улице, она ведёт в центр. Там спрОсите...

- Хорошо, хорошо, - перебил его Боб. - Но сперва скажите нам, почему ваш город... ну, скажем... такой квадратный?

- Потому что мы мудрый народ, - ответил старик, которому, видимо, нравилось чесать языком. - Сами посудите: природа стремится принять форму шара. А человек - антагонист природы, следовательно, должен вклиниться в шар и разрезать его углами и прямыми линиями, только так он может заглянуть в брюхо вселенной. Чему же вас учили, если вы таких простых вещей не знаете? И, наверное, книжки читать не любите, ведь так?

- Любим, сударь, очень...

- Значит, не те книги читаете. Ну, ничего, поселитесь у нас - всему научитесь, не только читать, но и писать. У нас, между прочим, пишут все, и дети, и старики. Например, я написал «Сагу о героях» в пятидесяти томах. В жанре магического постфутуризма. Но и другие направления у нас в чести. Например, военно-прикладная фантастика, красный нуар, мистические разновидности псевдофэнтези, оккультный... Эй, вы куда?

- Мы... за вещами, мы их за теми кустами оставили, - соврал Боб и потянул меня прочь от болтливого мудреца. - Только возьмём вещи - и сразу в мэрию побежим. А потом в библиотеку. Читать недофэнтези... Простите, я хотел сказать: псевдонуар... Вернее, военную фантастику...

- А-а-а, ну, что ж, поторопитесь. И не забудьте прочесть «Сагу о героях»!

***

Мы шли молча. Нам было уже всё равно, куда идти - лишь бы поскорее удалиться и от города, и от нормальных людей, и от безумцев. Ничего больше не ждали мы от человеческого разума.

В горле у меня набухала горечь отчаяния. Уныние выедало из души остатки света. Я поглядывал на ссутулившегося Боба и понимал, что ему хуже, чем мне, ведь не я верил в мудрецов, не я стремился научиться силой мысли творить красоту - я просто мечтал попасть в безмятежное царство цветов и бабочек. Но и меня ледяной молнией поразила «нормальность» жителей прямоугольного города. Мне хотелось плакать, проклинать Бога и обвинять его в жестокости, даже в садизме. Что плохого мы сделали ему? - думал я. - Почему он посмеялся над нашими простодушными желаниями? Неужели ему так трудно было предупредить нас, что мы выбрали неверный путь?

Я вспомнил снегопад в горах, который едва не заморозил нас. Если бы не та пещера... Снегопад... Пещера... И тут я всё понял: конечно же, Бог говорил с нами, даже пытался помешать нам достичь перевала! У него были другие планы на наш счёт. Мы должны были идти в другую сторону, на юг, например. Ну, конечно! Недаром же каждый день видели мы на юге пару орлов, кружащихся над долиной. Но мы не поняли небесного языка, мы упрямо продолжали идти. Тогда Бог заговорил по-другому, стал петь нам жестокую песню вьюги, а когда увидел, что ещё немного - и мы превратимся в две ледяные статуи, он привёл нас к спасительной пещере. Он надеялся, что мы извлечём уроки из его слов. Он подарил нам прекрасное, солнечное утро и сказал: «Что ж, мальчики, вы свободны делать всё, что хотите. Можете продолжать свои бессмысленные телодвижения. Надеюсь, достигнув города, вы всё-таки сделаете правильные выводы».

Я так хотел поделиться с Бобом своим открытием, но не был уверен, что он поймёт меня правильно. В моей голове доказательства сложились в прекрасную мозаику, но выразить их я боялся - ведь речь шла о Провидении! Одно неверное слово - и я, косноязычный невежда, всё испорчу. Поэтому я продолжал идти молча, отчаянно отыскивая в сердце слова, способные осветить мрак, воцарившийся в сознании друга. Я жаждал единым движением светлой мысли стереть с его души обломки ложной надежды. Но где эта мысль?

Вместо того чтобы пылкой речью вклиниться в его тоску, я просто указал рукой на путеводных орлов. Он тоже ничего не сказал - только согласился со мною кивком, и мы пошли на юг.

Долго шагали мы, не произнося ни слова, я - полный разгорающегося во мне знания, он - опустошённый, потерявший волю к счастью и послушно следующий за мной.

Мы молча любовались цветами и деревьями, холмами и рекой, вдоль которой шли. Мы молча ели, купались, ложились спать, а проснувшись утром, молча продолжали путь.

***

И вот однажды рано утром...

- Рейн! Вставай, соня! Смотри!

Я лежал и, ничего не понимая, глядел на улыбающееся лицо друга.

- Что случилось?

- Бабочки! Твои любимые бабочки!

Боб, казалось, светился ярче солнца, а его улыбка туго натянутым луком посылала мне в сердце ослепительные стрелы радости.

- Что ты уставился на меня, как на привидение! Смотри на бабочек! Ведь ты хотел их найти. Я как увидел их - чуть с ума не сошёл - так стало мне сладко! Вот, думаю, Рейн обрадуется... А ты...

Я окинул взглядом луг и снова воззрился на своего сияющего друга.

- Да, красивые бабочки. Но я вижу то, что в тысячу раз лучше всех бабочек мира, - я вижу твою улыбку, я вижу твою воскресшую радость. И понимаю, что мы с тобой не безумцы. Мы те, кто ищет красоту. Понимаешь? Ты ищешь внутреннюю красоту, а я внешнюю. Но мы оба сошлись в одной точке, мы дополнили друг друга и стали одним целым, одной звездой, одним солнцем. Ибо нет красоты внешней без внутренней. Друг без друга мы два маленьких безумия, а вместе мы одна большая мудрость. Одно яркое счастье.

- Одна умопомрачительная любовь, - задумчиво добавил Боб, протянув мне гроздь бананов.

Мы сидели на берегу реки и молча ели, не в силах оторвать глаза от порхающих над лугом бабочек: белых, как надежда, голубых, как ожидание, красных, как желание, оранжевых с коричневыми пятнышками, как мечта ребёнка быть равным ангелам и достойным Бога.

- Смотри! - Я указал рукой на небо. - Орлы улетели.

- Да, улетели.

- Знаешь, что это значит?

- Понятия не имею.

- Это значит, что мы пришли туда, куда звал нас Творец.

И я рассказал ему всё, что думаю о снежной буре, о пещере, об орлах...

- Рейн, ты гений! - Боб вгляделся мне в лицо, встал и заговорил, не отводя от меня взволнованного взора:

- Вот я, дурак, искал мудрецов! А сейчас смотрю на тебя и вспоминаю свои сны: именно эти глаза снились мне, когда я обезумел. То-то, увидев тебя в больнице, я сразу почувствовал, что только тебя могу назвать своим другом и только с тобой пойду на поиски мудрости. Но я ничего тогда не понял. Теперь же я уверен, что ты и есть тот мудрец, кого я искал. А твои бабочки - как раз та мудрость, которой мне не хватало. Ты прав, вместе мы... - Он осёкся и повернулся ко мне спиной.

Я встал.

- Ты плачешь? - Я погладил его по плечу так бережно, словно прикоснулся к хрупкому крылышку мотылька.

- Я не плачу, - ответил он. - Просто слёзы вымывают из меня темноту.

Мы сели и продолжили завтрак. Боб снова заговорил:

- Значит, мы пришли туда, где...

- Туда, где ждёт нас Создатель, - помог я ему окончить фразу.

- Но нас здесь только двое, - возразил он. - Больше никого. Весь мир нормален или безумен, а мы...

- Мир просто ещё спит и видит сны о нормальности и безумии, - уточнил я.

- Неужели мы так и останемся вдвоём и никто больше не найдёт дорогу к нашему счастью?

- Спроси об этом у Бога, - ответил я. - Если ему удалось привести сюда нас, он сможет и других убедить следовать за орлами. Думаю, надо просто верить в то, что не зря Всевышний изобрёл бабочку и человека.