Его назвали Матёрым. Редко кто из волков получал личное имя, известное всей округе. Многие похвалялись тем, что встречались с ним сам на сам и остались живы, но большинство просто повторяли рассказы других охотников. А Матёрый был фантастически везуч. С тех самых пор, как во время особенно удачной охоты приезжие "шишки" смогли окружить целую стаю и перестрелять злобно скалящихся из-за флажков зверей. Тогда крупный трехлетка сиганул над веревками с яркими лоскутами и был таков. После он умудрялся обходить все капканы и ловушки. Несколько лет лучшие охотники пытались поймать его, но тот умел разгадать их уловки. Именно неуловимость этого крупного, уже пятилетнего зверя, с чуть более светлым окрасом, чем у местных волков, и большой лобастой головой, стала вызовом для всех, умеющих держать ружье в округе. Нет, Матёрый не охотился в людских угодьях. Он не резал скот, не подходил близко к поселку, не задирал псов. Но сам факт, что какой-то зверь умнее тебя - возбуждал. И на Матёрого охотились все - от мала до велика. Для мужиков шкура этого волка, с рваным ухом и следами от клыков на морде, казалась самым ценным призом. Но пока эти непонятные, плюющие на расстояние огнем двуногие звери, расставляли силки и капканы, рыли ямы и готовили приманки, Матёрый просто пытался выжить.

Зима в том году выдалась морозной и лютой. Несколько недель секло колючей крупой. Все дороги и тропы засыпало. Снега намело под коньки крыш, сугробы закрыли окна, и только тонкие струйки сизоватого дыма выдавали присутствие жизни в этом Богом забытом углу. За время бурана Матёрый сильно оголодал, и как только первые лучи блёклого солнца прорвались через муть облаков, вышел на охоту. Обостренный слух не выдавал наличия поживы. И волк мощными рывками двигался вперед по хрупкому, но с каждой минутой твердеющему насту. Местами проваливаясь по шею, долго барахтался в сыпучей крупе, но сильными лапами вырывал себя из плена и шел вперед, прислушиваясь к каждому звуку. За день удалось поймать только пару полудохлых зайцев из последнего летнего помета, но их сладковатая теплая плоть лишь раздразнила, не насытив. Он тщательно вылизал снег в каплях крови. Крупное тело требовало более существенного прокорма. И требовало уже. Сейчас. Немедленно. Голод неумолимо гнал все ближе к людям.

Бык Митяй не оправдал надежд председателя и так и не вырос в огромного самца-производителя, при этом отличался подлым, бодливым нравом. И если бы не предстоящий перед самым Новым годом визит начальства, давно был бы пущен на мясо. Но именно им собирались угощать проверяющих. И Митяй доживал последние дни, меланхолично пожевывая жвачку. Время от времени он косил налитым кровью глазом на дверь, ожидая Петровича, поселкового скотника, единственного из всех колхозников не боящегося трехцентнерного бычка с норовом победителя корриды. Время от времени Петрович, пьяный "в дым", изгонялся с помощью ухвата и такой-то матери из родной пятистенки, и тогда ночевал на ферме. Зачастую рядом с Митяем. Странно, но вредный бык никогда особо не противился соседству и даже облизывал пьяную рожу скотника, прижимался к нему теплым боком и грел до утра. В эту ночь Петрович ночевал дома, но Митяй был не один.

Ближе к вечеру худющая и злющая бабка Семёниха привела к нему свою такую же тощую и престарелую коровенку, в надежде, что Митяй осеменит её кормилицу. За короткий зимний день большую часть дороги вдоль села расчистили не полностью, и последние метры упертая бабка проторила буквально грудью, а Зорька, нехотя, помогала хозяйке. Как только Зорьку затолкали вглубь загона, Митяй сразу же приступил к делу, чем вызвал у бабули слезы умиления. Но после того, как довольный бык спрыгнул с коровенки, та насмерть уперлась, отказываясь проделать по морозу путь домой. Не помогло ни хлестание бечевкой, ни увещевания и угрозы. "Черт с тобой, шаварногая! - зло сплюнула Семёниха, - ночуй, знатся туточки, завтра Петрович придет, прогонит до дому..." Так Митяй получил на целую ночь в пользование бедную корову. Оглядев уже более внимательно зазнобу, бык грустно вздохнул и опять попытался запрыгнуть на худую спину. Зорька после ухода хозяйки воспротивилась такому насилию и попыталась уклониться. Митяй пыхтел и наседал на непокорную. Все это закончилось хрустом и выломанной рогатиной в загоне. Так бык впервые обрел свободу. И воспользовался ею в полной мере! Вскоре, поломав и сокрушив все, что смог, переполошив коров, запрыгнул на всех, кого догнал. Подустав и пресытившись, Митяй в последний раз взбрыкнул и случайно угодил в хлипкую дверь, которую благополучно сшиб с петель. А узрев доселе невиданное звездное небо, как угорелый, ринулся прямо в снег на улицу.

Ближе к полуночи Матёрый подошел к поселку. Никогда еще зимой он так не рисковал. Но что-то звало его сюда в эту ночь. Голод? Чутье охотника? Кто знает, что происходило в голове зверя, но когда он, переминаясь и запутывая след, подошел к длинному зданию фермы, Митяй как раз выпрыгнул из дверного проёма и понесся прямо на волка. Серый аж присел на задние лапы от вида такой горы мяса, спешащей прямо в пасть. Но, быстро оценив шансы, собрался и бесшумно прыгнул. Охота вышла не долгой. Сбитый с ног внезапным ударом сбоку, бык не успел даже замычать, как по его глотке полоснули острые клыки. Митяй еще бил в судорогах копытами, булькал разорванным горлом, выдувая пузыри, а волк уже вырывал из него брызжущие кровью куски и жадно заглатывал. Насытившись, волк прихватив солидный кус, отошел в сторону тайги. Раздутое брюхо требовало найти убежище и отлежаться.

Проспавшийся к утру сторож, увидел учиненный погром, расчлененную тушу на залитом кровью снегу и внезапно протрезвел. К обеду охотиться на волка вышли все мужики поселка. Ловили его до самой весны. Но ни одна ловушка, ни один капкан, даже живой козленок, пожертвованный председателем на святое дело, не дали результата. Матёрый оставался цел и невредим, только заимел плохую привычку озоровать в сараях поселка, каждый раз возвращаясь с добычей. Он не боялся ни выстрелов, ни ошалевших от волчьего запаха натасканных псов, ни людей, пытающихся любой ценой прекратить эти набеги, больше похожие на откровенный грабеж. И только весеннее солнце и подтаявший снег отбили у него желание тащиться в столь небезопасное место. Волку хватало добычи и в тайге. Охота, даже в одиночку, стала почти всегда успешной. Матёрому везло. Но с каждым днем, а особенно ночью, сильное тело наполняла непонятная истома. И он часто выходил на поляну и выл, глядя в звездное небо. Именно этим воем Матёрый выплескивал странное томление. Именно так звал...

С каждым днем становилось все теплее, снег еще лежал местами в низинах, ноздреватый и спрессованный в грязно-серые пласты, но из под него уже бежали во всю мутные ручьи. Почки на деревьях набухли. В воздухе ощутимо веяло чем-то новым и неизведанным. Пахло весной. Пахло любовью. Пахло гоном. И в ту ночь когда Матёрый, наконец услышал ответ, он пробежал все расстояние за каких-то пару часов. Он спешил. Он летел, мощно отталкиваясь задними лапами от еще чуть мерзловатой земли, и покрывал каждым шагом, больше похожим на прыжок, несколько метров. Когда солнце только-только позолотило краешек неба, Матерый впервые увидел её. Волчица стояла на небольшом пригорке, вырисовываясь на фоне иссиня-фиолетовой предутренней темноты серебристой статуэткой. Она повернулась всем телом к бегущему волку и внимательно глядела на зверя. Глядела пристально, словно взвешивая и оценивая. Её золотые глаза не мигали, пасть подрагивала от скрытого напряжения, время от времени показывая в оскале крепкие клыки. Откуда она пришла? Почему одна? Наверное Матёрый не стал задавать себе эти вопросы. Он просто шел на её запах, на взгляд золотистых глаз. И будь рядом с нею хоть тысяча самцов, она все равно была бы его. Он знал это. Чувствовал всей своей волчей сущностью. И вместе с первыми лучами солнца волчица призывно рыкнула, предлагая себя. Она кусала Матёрого до крови за загривок, трепала за уши острыми зубами, но не отвергла, и зверь терпел, ласково поглядывая на шалунью. Снежная зима не пожалела её. Шерсть на волчице местами свалялась, тело казалось слишком худым. Но время гона подсветило изнутри глаза цвета растопленного золота, придало бархатистость рычанию, превратив серошерстую в воплощенный соблазн. Матёрый был сражен и покорен. С тех пор они всегда охотились вдвоем. Из пятерых щенков Золотоглазой за лето выжило трое. Волчица со временем и сама заматерела, покрылась новой блестящей шерстью, её мышцы окрепли, а тело налилось. Матёрый откровенно любовался своей избранницей, а после охоты вечерами долго играл со щенками, уча их охотиться и выживать в этом мире. В такие моменты в его мудрую лобастую голову приходили неспешные мысли о волчьем рае. Но лето сменила дождливая осень, затем пришла зима. И когда снега опять замели всю округу и взгляд волчицы погас от сосущего голода, Матёрый привел свою семью к поселку.

Сергей после того, как его Люська хлопнула дверью, забрав детей и нехитрый скарб, пил почти всю осень. "Ты неудачник! - крикнула она на прощание, - ты не в состоянии прокормить даже себя! Я ненавижу тебя! Ненавижу! И не смей нас искать!" Колхоз, который верой и правдой, пусть не сытно, но кормил поселок последние семьдесят лет, дышал на ладан. Смены председателей чуть не каждые полгода только ускоряли агонию. В помещении старой фермы доживали свой век последний десяток выбракованных коров, которых даже заготовители не взяли на мясо из-за крайней худобы и старости. Петрович, выгнанный женой в очередной раз, обморозил на родном пороге ноги до ампутации. В первую ночь после выписки, как-то сумел доползти до шкафа и чиркнул старым охотничьим ножом по венам. Нашли его уже под утро остывшим. Баба Семёниха не смогла пережить смерть своей Зорьки, и через неделю её отнесли на погост. Новый председатель опять обещал, что все наладится и умотал в райцентр, покинув остатки бывшего колхоза на произвол судьбы. Серега Панкратов, честно крутивший баранку с тех пор как пришел из армии, остался без работы и возможности прокормить семью. Как-то непривычно было вот так, сразу, потерять почву под ногами. Что делать? Как жить? Исконный русский "авось" дал сбой. Но в голове все еще крепко сидела мысль, что все наладится. Сергей привык делать свою работу и получать за это деньги, на которые кое-как можно прожить. А тут в его услугах перестали нуждаться, а кроме баранки, да еще воинской специальности - снайпера, он ничего больше толком и не умел. Вначале шевельнулась мысль подзаработать охотой, но старенькая еще дедова берданка, с которой можно было попасть белке в глаз, пропала загадочным образом - то ли пропил, то ли украли. Ружьишком разжиться можно было, да только чем расплачиваться потом? И на крупного зверя в одиночку не ходят, а кому нужны в это голодное время меха? Со злостью, Сергей понял, что в поселке мужиков осталось наперечет, охотники давно "скентовались" и третьего лишнего никому не надо. Когда последние запасы были съедены, все, что можно продать-продано, а отвечать на упреки Люськи нечего, он просто запил. В ход шло все, что горит. Вначале прикладывался к бутылке тайком, но быстро вошел во вкус и начал терять человеческий облик.

В редкие дни, когда пить было нечего, пытался что-то изменить. Работа была в городе, но кое-как выплачивали зарплату только на одном заводе. На этот завод Серега пробовал устроиться пару раз. Но толстая кадровичка с бесстыжими глазами нагло сообщала, что вакансий нет. И Серега возвращался домой, понурив голову. Иногда ночами, когда из тайги доносился волчий вой, он хотел вот так же, выйти из дома и завыть дурным голосом, глядя на бельмо луны, завыть, чтобы выплеснуть всю накопившуюся за годы безнадеги печаль-тоску. А потом ушла Люська, его Люська, с которой они сидели за одной партой с третьего класса, которая, подвинутая на идейности, не разрешила Сереге перевезти их в город - и тут люди живут, кто-то должен и землю обрабатывать. "Чертова агрономша! Кому сейчас надо ковыряться в земле? Чего же я не настоял тогда?" - сокрушался Серега, размазывая скупые слезы по лицу жилистым кулаком. Запой после ухода жены поглотил все оставшиеся сбережения, да какие они были! Пальто покойного бати - местного бухгалтера, даже шинель, бережно хранимую им после армии, как память. Когда он проспался, оказалось, что в доме буквально шаром покати, а портрет его безответной, никогда никому поперек слова не сказавшей матери, обвязан черной лентой. И почему-то именно эта лента, сознание, что мать, его мать хоронили соседи в складчину, пока он беспробудно пил, отрезвило Серегу. Проспавшись, сходил на могилку, долго винился. Почернев лицом, вернулся домой и перетасовав все варианты, собрался за Люськой в соседний поселок, где уже, как лет десять осела её мать, выйдя на старости замуж.

Люськи там не оказалось. Завербовалась на Ямал. Дети нерадостно встретили папку, дичились. Теща зыркнула зло и отказалась давать адрес дочки категорически. "Канеш, - думал Сергей, - Люська у меня красавица... Найдет себе нового мужика, а им папку... Только я вот как теперь? Я как? Чисто пса выгнали..." В этом поселке он никого толком не знал, ночевать не пригласили. И потому, на ночь глядя, пошел к разбитой дороге ловить попутку. Странно, но старенький "КАМАЗ", который теперь возил не то лес, не то еще что, подобрал сразу. Немолодой, с густой сединой водитель, без лишних вопросов довез до развилки на его поселок и сунул на прощание пачку "Примы". "Покури, мужик, может полегчает..."- только и сказал молчаливому попутчику с глазами побитой собаки. Утром Панкратов собрался в город, долго месил грязь ногами пока его подобрала разбитная бабенка на "копейке". "Дочке вот подсобрала продуктов чуток, тамочки она у меня, поскребыш... Кто ж ей поможет, коли не я? А сыновья - один в Чечне сейчас по контракту служит. Деньжищ обещали - прорву. А второго тайга забрала, как утопал десять годков назад фарт ловить, так и пропал... Как там у него? Что с ним?" - пыталась разговорить пассажира тетка, но наткнувшись на его взгляд как-то сразу сникла. "Горе у тебя, милок? Да? Не серчай... А я тут, баба-дура с рассказами своими лезу..." Так и доехали. Как ни странно, но эта словоохотливая тетка подбросила Сереге идею. И поблагодарив её, он впервые за долгие месяцы, поднял голову и уверенно пошел в сторону военкомата. Теперь Серега знал, как решить вопрос и что дальше делать. "Страшно помирать, только если ты кому-то нужен..." - думал он, переступая избитый порог.

Матёрый с выводком вышел почти к поселку. Рыкнул, чтобы залегли, а сам пополз, загребая передними лапами порошу, по насту к старой ферме. У сторожа - Ивана Евдокимова, шестидесяти лет от роду, сегодня выдался неудачный день. Он был трезв, бессовестно и абсолютно трезв. И как только ночь спустилась над землей, пошел, поскрипывая снежком, в сторону дома Анютки, местной самогонщицы. Муж Анюты где-то давно сгинул, даже весточки не написав, а двое детей хотели есть, пить и одеваться. Круглая сирота Анька, не могла никуда сорваться с поселка. Её никто нигде не ждал, да и детей не было на кого оставить. Вот и перебивалась как могла. Научилась шить и вязать, и старательно стучала, доставшейся от бабки машинкой "Зингер", перелицовывая и перешивая старье за пару рублей. И гнала самогон. Отменный самогон, зерновой. Чистый, как слеза. На этих слезах и гнала, плача ночами, пока дети спят, подливая воду в старую бочку, нося её ведрами от колодца. Плакала и когда спала с местным участковым, толстым, лысым и пузатым, тем самым, что в своё время и упек её Васеньку в места не столь отдаленные на срок немаленький - вооруженное сопротивление при аресте, эта статья оказалась куда весомей украденного и проданного за литр самогона старого сварочного аппарата. И зачем он тогда с пьяных глаз начал стрелять из дробовика по милиционерам? Вот зачем? Теперь же бывший "пострадавший", время от времени приходил на её "точку", требуя штраф, или скорее компенсацию за то унижение, когда он плюхнулся в комья грязи, обмочив форменные штаны, при выстреле Василия из окна. А какой штраф она могла ему дать? Чем? Если выгонка едва окупала затраты, а на навар надо было как-то кормить и поить двоих детей. Участковый был падким на "сладкое", вот и заставил Аньку расплачиваться с ним натурой. И ведь не пожалуешься тут. Заберет, пусть на пятнадцать суток, так с кем дети останутся-то? Таньке едва десять годков, Артем еще меньше. А без мужика никак... Самогон, как жидкая валюта, шел в оплату и за дрова, и за уголь, и за подбей, приколоти и прочее, прочее, прочее, что надо делать в стареньком домишке, чтобы пережить зиму. В этот вечер участковый опять навестил Анюту, и когда сторож пришел к ней, то женщина билась в истерике, кусая в кровь посиневшие губы. Как тут было не попытаться утешить горемычную? И Иван пытался как-то успокоить бабу. " Ну чаво ты? Чаво? Истрешься шоли? Такова бабья доля..." Но от его неловкого утешения Анька только пуще рыдала, порываясь что-то вытворить непотребное.
-- Почто так со мной он? Почто, дядь Ваня? Я же токмо детей прокормить хочу... А он... А Васенька, а Васенька когда вернется, как я ему в глаза погляжуууу??? Я же его ждууууууу....
-- Да что он такое вытворят с тобой-то?
Анька только бессильно показала свежие кровоподтеки на молочно-белом теле.
-- Бьет что ли?-- насупился мужик.
-- Уууугууу...- выла в ответ женщина.
-- Вот ёпть, прости дочка... - выматерился Иван и крепко призадумался, зачем-то поглаживая еле заметную наколку на пальце.

Бесхозная ферма манила Матёрого духом теплой скотины, она пахла кровью, мясом, сытью для его стаи. И он рискнул. Серая молния волка сиганула прямо в стекло окна. Изрезавшись, Матерый не обратил внимания на это и вышибив хлипкую дверь бывшего приемного пункта молока, где только и было окно низко от земли, ворвался в длинный проход в конце которого кучно, в одном загоне, стояли коровы-доходяги. Дальше все смешалось - клацанье клыков, рычание, болезненное мычание, удары, прыжки. Стая подоспела вовремя и задрала весь оставшийся скот. Этого Матёрому никто уже не простил. Через пару дней по району прошел слух о стае волков-людоедов, так переврало "сарафанное радио" события той ночи. И все охотники собрались под зданием бывшего сельсовета. И опять лес украшали развешанные флажки, тут и там рыли волчьи ямы, куски мяса леденели на ветру и морозе в виде приманок, капканы бесшумно ждали своего часа. Хрипло лаяли псы и мерзли загонщики. Месяц охоты не дал результата. Матёрый уводил уже всю стаю от опасности. Но не покидал привычных мест охоты и время от времени его следы опять видели у поселка.

Серега переступил порог военкомата с твердой уверенностью, что нашел правильный выход. С его редкой военной специальностью военком должен был махом решить все его проблемы и дать на подпись контракт. Но степенный военком, изучив заявление и поглядев в глаза парня, прокашлялся и мягко изрек:
- Ты, сынок, не спеши помирать. С женой поругался, да? Не стоит оно того. Поверь старику, - и замахал рукой в ответ на попытку Сереги вставить слово. - Да вижу я, вижу твою характеристику. И что снайпер вижу. Вот что я тебе скажу, милок, давай до весны обождем. Не ладно там сейчас, не ладно... А у меня идейка есть.
-- Да не пережить мне зимы, майор... - честно признался Сергей.
-- Переживешь! - властно рявкнул вдруг военком. - Слушай, что я скажу... Есть у меня тут друг старый, еврей, так вот скорняк он от Бога, да и не только скорняк. И ищет он как раз поставщика. Меха ему надо, понимаешь?
-- Товарищ майор, так у меня ж это самое и ружьишка уже нет... Пропил я...
-- Это дело поправимое. Главное, добудь ему то, что надо. Заказ у него, понимаешь, а его поставщики чет "мышей не ловят". Нужны волчьи и лисьи шкуры, песец, норка, соболь. Все надо и по-больше. А с ружьем помогу.

Вечером Сергей возвращался домой хмурым, но держа за плечом хорошее ружье в добротном чехле и даже пару тысяч задатка. В рюкзаке бряцали капканы.

Первой он поймал в капкан молодую поярку. Сумел провести Матёрого, и по следу нашел раненую волчицу с перегрызенной лапой. Вторым попался уже подросший щенок. Охотничьи хитрости Серега знал от деда, заядлого зверолова. Да и деваться было некуда, иначе зиму он просто не пережил бы. И именно за шкуры волков цену тогда подняли прилично. А уж за шкуру Матерого - так втрое, было за что побороться. Он и боролся. Все попытки поймать волка на мушку не увенчались успехом. На время вожак увел остаток стати в другой район. Но Сергей знал, что волк вернется. Знал и продумывал свои ходы. Впервые на пути Матёрого возник такой враг - упорный, как пес, идущий по следу, загнанный, как и он в угол, враг, которому нечего терять. Золотоглазую Сергей заманил на приманку. Волчица не смогла устоять против запаха свежей козлятины. Голод заставил, и она поплатилась жизнью. Сергей бережно свежевал красавицу волчицу, пропуская между пальцев удивительно шелковистый мех с густой подпушкой. Он знал, что Матёрый теперь его будет искать сам. На утро следующего дня, чуть хмурясь, исследовал истоптанный снег под своими окнами и пошел по следу, все время держась настороже. Волчьи следы - совсем свежие, темнели вмятинами на белом. Судя по всему зверь никуда не спешил. Местами останавливался, то ли выкусывал снег между подушечек, то ли...ждал. Сергей шел все медленнее и не мог отвязаться от мысли, что дичью является сам. Первый капкан, установленный накануне на волка, со всеми премудростями и хитростями опытного охотника, зверь обезвредил с помощью толстой ветки. Сергей обошел вокруг, увидел где именно Матёрый откопал её, как тащил, прочертив по снегу борозду, как подходил к, казалось, тщательно замаскированной ловушке. Сергей представил даже хитрый прищур волчьего взгляда, когда зверь защелкивал скобы. Второй капкан закрыт по тому же сценарию. Волк словно издевался над охотником. "Ну, и чего ты добиваешься, а, волчара? Что доказать хочешь? Что ты умнее?" - мысленно ругался Сергей и продолжал идти по следу. Третий капкан лежал бесполезной железякой, удерживая толстый сук. Сергей рассвирепел:" Долбаный ты зверь, Матёрый! Что ты творишь? Хочешь меня рассердить? Вызов бросил, да? Хрен ты меня переиграешь, потому, что ты - волк, а я человек. Понял? И шкура твоей волчицы доказательство, что я, а не ты победил!" Следы вели прямиком к четвертому и последнему капкану. "Вон он куст, вот тропа засыпанная снегом, вот след, не может быть! Блин! Да как же?" - смешались мысли в голове Сергея, и словно со стороны он услышал хриплое:
-- Ну, здравствуй, Матёрый.

Волк лежал на измятом снегу, глядел на Сергея человечьими глазами и...плакал. Крупные слезы вытекали из его желтых глаз, вымывая тепло, и оставляя за собой только мутную стылость. Обе передних лапы зажаты в тиски капкана. Обе! Сергею хватило одного взгляда, чтобы понять, как все произошло. Матерый знал где стояла ловушка, знал точно. Но в этот раз он не искал ветку или сук, он просто подошел к капкану и засунул глубоко между зубьев обе лапы, а потом нажал. Специально. Именно так увидел цепь событий Панкратов и вслух выматерился:
- Нахрена????

Дрожащими пальцами Сергей прикурил сигарету. И вдохнул полной грудью дым. В глаза волка глядеть было почему-то стыдно. Какую боль испытывал сейчас зверь, Сергей даже представить не мог. Он смотрел на поверженного врага, все еще прекрасного, но уже совершенно не опасного.
-- Ты чего? Из-за неё? Ну ты даешь, брат.. Как же ты так, а? Это ж верная смерть... И, что мне теперь с тобой делать, а, Матёрый? - Сергей чувствовал как комок сдавил его горло, а в глазах предательски защипало.

Чтобы связать и дотащить волка до дома пошел остаток дня. Матёрый не сопротивлялся. Просто, каждый раз когда Серега останавливался перекурить, выматывал взглядом душу. И изредка пытался оскалиться. Но казалось, что его морда просто дергается в судороге боли. Только не от ран. Дотянув волка до дома, Сергей нашел старую цепь, которой когда-то привязывали быка. Цепь была кованной, тяжелой, странно, что уцелела во время его запоя. Да и вспомнил он о ней только пока тащил зверя. Хорошо, что матушка отнесла этот пуд железа в погреб и натерла машинным маслом. "Как чувствовала..."- подумал Серега и опять сглотнул болезненный ком. Хотелось выпить. Он нашел дома кусок хлеба и пачку макарон. Готовить сил не осталось. Вечерело. Сергей встряхнулся и пошел к соседке.
-- Баб, Моть! А, баб, Моть! -- проорал от хлипкой калитки.
-- Ктой-то тамочки? -- ответил старческий голос.
-- Эт я, баб Моть. Тут дело такое...

Через четверть часа, выторгованная у бабки курица заполошно вскрикнула под ударом топора. Матёрый даже не понюхал подношение. Он лежал головой к тайге и глядел вдаль, словно искал там свою Золотоглазую. "И что мне делать с тобой? - шипел Сергей, кое-как складывая поломанные кости зверю и накладывая шины.- Потерпи, браток. Подлечу тебя и отпущу... Дурак я, дурак, сам знаю каково это, когда тоска грызет по бабе своей... Прости меня, волк, прости, Матёрый..." Сергей, под честное слово, в долг взял у бабы Моти еще и козленка - лохматого и пахнущего молоком. Но даже вид живого мяса, привязанного под носом, не заставил волка встрепенуться. Панкратов понимал, что действует не логически. Понимал, что волк не будет есть, но ничего поделать не мог с чувством вины. Ему было до соплей жалко Матёрого. Он почему-то видел в нем ровню, такого же неприкаянного, как он сам, не зверя, а человека, которому нет ради кого жить... "Прости меня, Матёрый, прости, брат..." Козленок жалобно блеял, связанный и уложенный у лап волка. " Околеет до утра," - мысленно отметил Сергей, но решил все оставить, как есть. А вдруг? Вдруг в хищнике преобладает инстинкт охотника и он попытается впиться зубами в трепещущую плоть? С тяжелым сердцем Сергей заходил вечером в нетопленый дом, всю ночь слушая вой волка во дворе и охрипший лай взбесившихся поселковых псов. Чуть рассвело он проснулся, оглушенный тишиной. Мутная, тягучая мысль потревожила так и не оформившись. Накинул поверх старого спортивного костюма, в котором спал, телогрейку, Сергей выбежал на улицу. Матёрый лежал неподвижно, поджав под себя задние лапы и вытянув передние, чуть завалившись на бок. Лежал на подтаявшем под ним снегу серой, лохматой глыбой, и его глаза все так же глядели на синюю полосу тайги вдали. А в них, казалось, отображались другие глаза - цвета растопленного золота.

Эпилог.

Через неделю после вышеописанных событий к дому участкового подкатило пара неприметных легковушек с городскими номерами. Из них вышло несколько мужчин с холодными глазами и лицами без выражения и неспешно прошли в дом. Так же не суетливо вышли оттуда через час. Больше участковый никогда не навещал Анну, забыв напрочь дорогу к её дому, а почтальонша вдруг начала приносить простенькие конверты с синей печатью вверху, ровно два раза в месяц, а иногда и чаще.

Весной, приехав к теще проведать детей, которые уже не дичились отца. Сергей привез им обновки и увидел... Люсю. Она примчалась как только смогла, разорвав контракт и потеряв кучу денег. Примчалась на скупую весточку из дома:"Возвращайся, родная. Завязал. Без тебя мне не жить, Люська... Прости..."

Я не знаю как дальше сложилась жизнь у Сергея и Люси. Но в Чечню он не пошел. Страшно жить, если ты никому не нужен, страшнее умирать, если есть для кого жить.