- Привет, Джек, что, не ожидал увидеть меня такого?
- Маркус? Боже, не может этого быть! Почему мне ничего не сообщили? Это же... Это настоящее чудо! Входи, выпьем за твоё возвращение... Нет, что я говорю, тебе, наверно, нельзя алкоголя. Тогда кофе, по моему рецепту, как ты любил... Вернее, любишь...
Они обнялись и прошли на кухню, светлую, сверкающую кафелем и нержавеющей сталью.
- О, как у тебя хорошо! Светло! - Маркус сел за стол, застеленный белоснежной клеёнкой. - А твоя жена - практичный человек, матерчатых скатертей не использует.
- Нет у меня жены.
- Как? До сих пор один?
- Так вышло.
- Сочувствую.
- Ерунда, я привык. Лучше о себе расскажи. Двадцать лет! И вот ты снова с нами! Ура, мой брат вернулся! Нет, Маркус, постой, сначала я виски глотну, а то от волнения ноги и руки дрожат. - Джек открыл шкафчик и достал бутылку. - Может, и тебе глоточек?
- Нет, спасибо.
Джек плеснул в стакан виски, выпил залпом и, вернув бутылку на место, стал хлопотать у плиты.
- Теперь рассказывай.
- Да особо и нечего рассказывать. - Маркус задумчиво теребил уголок клеёнки. - Хотя... Как сказать... С другой стороны, со мной столько всего случилось, что и за год не расскажешь. Но как передать всё это словами? Короче говоря, я был там, где... Понимаешь... Ты этого не видел, поэтому...
- Как не видел? Каждую неделю наведывался к своему брату, впавшему в кому. Правда, последние три месяца провёл в Непале, землетрясение там случилось, столько было работы: операции, штабеля раненых и покалеченных, ампутированные конечности... Чуть с ума там не сошёл. Три дня как вернулся. Во вторник хотел навестить тебя, а ты - вот, сам явился. Как с того света. Как же я рад, если б ты знал!
- Вижу, ты всё такой же горячий врач без границ. А я... Понимаешь, я был там... Нет, не просто в коме, я не об этом... Я был в ином мире.
- Да ладно! - Джек нервно засмеялся. - Всем известно, что там нет ничего - просто тьма и беспамятство.
- Кому всем?
- Ну, врачам, тем, кто это явление изучает. Обычно люди, вышедшие из комы, ничего не могут рассказать...
- Потому что боятся или не помнят. А я всё помню. В мельчайших подробностях. Вот только словами описать увиденное трудновато - там всё другое, невообразимое, неподвластное нашему земному разумению. Могу только сказать, что это свет, яркий, но не ослепительный. И тёплый. Такой родной, нежный свет. Побывав там, я знаю, что такое блаженство. Не обычные наши удовольствия, грубые, животные, кратковременные, а настоящее наслаждение, похожее скорее на разлитый в вечности оргазм, охватывающий душу властно, но бережно. Это невозможно сравнить ни с чем. А ещё мудрость, знание того, что нет в мире пустот, называемых у нас смертью, нет боли, нет тоски и печали - только радость. Представляешь себе, целых двадцать лет купался я в любви Бога. Но и время там другое. Мне казалось, что я прожил тысячи, миллионы лет. И вот, вернувшись в мир смертных, я вынес в себе это волшебное сияние.
- Да, согласен и подтверждаю, - сказал Джек, разливая по чашкам кофе. - Как увидел тебя - даже испугался. Ты действительно светишься. Так что верю тебе, брат, ты и в самом деле побывал в сказочном месте.
- Но это не место! Там вообще нет мест - одно бесконечное пространство-время. Вернее, отсутствие пространства и времени. Или так, чтобы тебе было понятнее: зависимость пространства и времени от воли того, кто там находится... Хотя и словом «находится» ничего не объяснить. Это некое взаимопроникновение и взаимоперетекание. Нет ни внешнего, ни внутреннего, ни моего, ни чужого. Есть только свет, и он был во мне, а я - в нём. Я был частью света, а он - моим свойством... Нет, пожалуй, объяснить словами тот мир невозможно, даже я, литератор, теряюсь, говоря о нём.
- Ну, хорошо, оставим в стороне свет...
- Как это «оставим в стороне свет»! - возмутился Маркус. - Это же самое главное!
- Для тебя - да. Но я-то, в отличие от тебя, прозябаю в «тени смертной», меня волнуют наши, земные дела. Так что расскажи лучше, что с тобой случилось, когда ты вышел из комы. И, кстати, что ты почувствовал, возвращаясь к действительности.
- Понимаю, - печально покачал головой Маркус, - ты, братишка, копошишься в своём несчастном мирке, сам несчастен, как я погляжу, да ещё и с несчастными дело имеешь: лечишь их, режешь, штопаешь... А я тебе тут о свете пою! Слишком быстрый переход. Конечно, ты не готов к такому. А что касается моего пробуждения, ничего интересного в нём не было: внезапно свет... как бы выразиться точнее... нет, не погас, а как будто замутился. И я услышал какие-то голоса. В ином мире я тоже слышал нечто, но не ушами, понятно, их у меня просто не было. Ни глаз, ни ушей, ни других органов чувств - всё это лежало на больничной койке и едва подавало признаки жизни. Надо тебе сказать, в мире света есть и яркие краски, и сладкие ароматы, любой по твоему желанию, и приятные звуки, и вкусовые ощущения... Но, как мне кажется, всё это даётся там душе как продолжение земного её опыта. Чтобы воспоминания не были пустыми сосудами, чтобы тоска по всему хорошему, красивому, что душа познала на земле, не томила её. Скажу больше: там даже сексуальные переживания довольно сильны. Но всё это как бы размыто, лишено чётких границ и нашей, земной, резкости, грубости. И всё подчинено воле созерцателя. Если я хотел там ощутить вкус апельсина - тут же и растворялся в нём, как кусок сахара, брошенный в чашку чая. Всё остальное исчезало - царил в мире только огромный, бесконечный апельсин, и я плавал в его кисло-сладком благовонии, резвился и чувствовал себя беспечным ребёнком, уверенным в материнской любви и вечном своём детстве. Да, в детстве, которое не может быть отменено, если только я сам не захочу переместиться на другой уровень блаженства.
Но вернусь к своему пробуждению. Итак, свет затуманился, зато послышались голоса. Мужской и женский. Я начал различать слова и снова привыкал понимать их. В мире света они ведь не нужны, там любая мысль - это просто желание, а речь - перетекание от одного желания к другому. Там даже нет слова «Бог» - только ощущение чего-то тёплого и родного, невербальное осознание ласковой заботы.
- Как чувствует себя Маркус? - произнёс мужской голос. - Без изменений?
- Стабилен, - ответил женский голос. - Кстати, Джимми, профессор Эстергази заинтересовался его случаем. Вчера прислал письмо. Просит передать Маркуса им. Они вроде бы испытывают новое лекарство. Им нужен коматозный кролик. Надо бы с Джекобом Миллером, его братом, переговорить.
- Хорошо, возьми это на себя.
- Вы обо мне? - с трудом удалось мне произнести первую за двадцать лет фразу, после чего я открыл глаза и зажмурился: из огромного окна мне в лицо ударил тяжёлый сноп солнечных лучей.
- Добро пожаловать домой! - послышался удивлённый и радостный голос женщины.
Потом я учился ходить, меня возили по всяким томографиям и рентгенам, в бассейн и тренажёрный зал. Ну, а потом отправили в санаторий где-то под Дувром, где я медленно привыкал к своему телу, которое оказалось чертовски неудобной, громоздкой штукой.
Я бы провёл там ещё с месяц, но мне очень хотелось повидаться с вами, с тобой и Моникой, вот меня и доставили прямо к твоему дому.
- С Моникой? Да уж... - замялся Джек.
- А что с нею?
- Да всё хорошо. Просто она давно уже замужем. Причём в третий раз. Навещала тебя месяца два кряду, всё плакала, а в один прекрасный день заявила мне, что ты, конечно, её первая любовь, но ей нужно думать о своей жизни, а не о твоей коме.
- Счастлива?
- Да как сказать... Не то чтобы очень, но, судя по всему, не унывает. Постарела, волосы красит в противный рыжий цвет. Зато она член совета директоров «Этернидад». Кстати, это она оплачивала твоё пребывание в клинике Джеймса Дукакиса.
- Да, бедная Моника, ей явно не хватает света, - задумчиво произнёс Маркус. - Вот так, у кого-то света в избытке, а кому-то ни лучика не досталось. Ну, скажи мне, как можно жить на земле, где нет справедливости?
- Вижу, ты в коме своей так и не отвык задавать риторические вопросы.
- Может быть. Зато я принёс вам ответы. Я хочу дарить людям свет. Он распирает меня, лезет из всех пор. Мне не унести такого количества благодати. Я должен поделиться с теми, кто обделён блаженством...
- Боже, писатель Маркус Миллер стал пророком, святым Маркусом! - засмеялся Джек. - Остановись, пока не поздно! Ещё одной религии мировой интеллект может не выдержать.
- Не смейся, Джек, я серьёзно.
- Серьёзно - то, во что превращается мир. Боюсь, ты не впишешься в новую реальность. Особенно с этой своей идеей наделения несчастных какой-то невидимой благодатью.
- Не знаю, во что превращается мир, но в глазах людей я вижу такой мрак... Может быть, раньше просто не замечал его, не вкусив света...
- Мрак... - Джек встал и снова занялся приготовлением кофе. - Возможно, мы и в самом деле темнеем внутри. Отсюда и стремление людей к развлечениям. Вероятно, чем больше на земле хлеба, тем жаднее становятся люди до зрелищ. Ты же ехал сюда - видел, во что превратился наш когда-то тихий городок.
- Да уж, мегаполис какой-то. Сначала я думал, что водитель перепутал дорогу и привёз меня в Лондон или Манчестер.
- Но это ещё не предел. Строятся новые районы. Город расползается, как раковая опухоль. И подобное происходит по всему миру. И всё из-за тяги людей к зрелищам. Почти каждую неделю у нас проводятся футбольные матчи, кинофестивали, сюда приезжают знаменитые театральные труппы и цирки, музыканты и всякие проповедники. Дошло до того, что даже церкви для привлечения прихожан устраивают феерические шоу с голограммами, модной музыкой и выступлениями иллюзионистов и акробатов. Аттракционы работают круглосуточно, туристы и болельщики шатаются по ночным улицам из кабака в кабак и горланят в своё удовольствие. Какой-то Лас Вегас, ей богу. А мэр хвастается этими сомнительными достижениями и обещает построить ещё одну ветку метро и с дюжину стадионов. Как будто мало тех двадцати, что уже есть. Безумие!
- Просто людям не хватает света, - сказал Маркус, - вот они и тянутся к ярким блёсткам.
- Ясно, что не хватает. Но почему они не ищут его в книгах, в хороших фильмах, в классической музыке, в трагедиях Шекспира? Знаешь ли ты, что тиражи книг смехотворно малы? Есть ещё интеллектуалы, читающие и думающие, но это вымирающий вид.
- Значит, я пришёл вовремя. Я изменю мир.
- Да брось ты, Маркус! Тебе уже скоро пятьдесят пять, а ты рассуждаешь как юный романтик. Что ты сумеешь сделать? Уговоришь людей думать мозгом, а не глазами?
- Я стану проповедовать свет! - восторженно воскликнул Маркус. - Я раздам людям радость, блаженство! Увидев своё светлое нутро, они отвратятся от суррогатов и возжелают истинной красоты.
- О Боже, только не это! - всплеснул руками Джек. - Похоже, ты в этой своей коме совсем тронулся умом. Послушай себя, что ты несёшь! Это же речь Дон Кихота, собравшегося спасать обиженных и оскорблённых, борясь с мельницами. «Отвратятся», «возжелают»... Помнится, ты был непримиримым врагом подобных словесных динозавров. Спасать мир он будет! Одумайся, пока не поздно!
- Я одумался двадцать лет назад. Бог преобразил меня и послал положить конец бездуховности.
- Хорошо, допустим. И что ты намерен делать?
- Кофе сейчас убежит, братишка. Не отвлекайся. А я... Что я буду делать? Знаешь, кажется, я вовремя явился. Всё способствует моей миссии: и тяга людей к зрелищам, и большое количество цирков и стадионов. Это как раз то, что мне нужно. Я соберу вокруг себя приверженцев, затем, когда моё имя станет известным, стану проводить сеансы перед десятками тысяч зрителей. И назову своё учение... как бы его назвать? Ну, к примеру, световым катарсисом. А что? Звучит неплохо! Я найду способ передавать людям свой свет. А уж он не позволит им распыляться по мелочам и поведёт их прямиком к Богу.
- Хочешь стать ещё одним петухом, таким же, как те, что кричат на каждом углу «аллилуйя»? - перебил его Джек. - Да будет тебе известно, что мир наводнён подобными проповедниками! Многие из них даже фокусы умеют делать, на профессиональном уровне, настоящие чудеса! Волосы на голове дыбом встают, когда какой-нибудь тщедушный клоун во имя божие сажает в бочку ассистентку и бросает туда же гранату. А после взрыва собирает на столе кусочки окровавленной плоти. Потом молится своему богу, ассистентка встаёт целая и невредимая и под оглушительную какофонию органа, ударной установки и полусотни виолончелей исполняет на столе танец живота. Вот что нужно зрителям. А ты им какой-то свет хочешь предложить. Да тебя же засмеют! Таких желающих удивить человечество - миллионы и миллионы, но пробиваются к славе и богатству только те, кто удивляет по-настоящему, до дрожи, до замирания сердца.
- Ты не хочешь понять меня, Джек! Не удивлять скучающих я пришёл и уж точно не богатеть. Я буду исцелять человечество от внутренней, душевной темноты.
- Да понимаю я всё! Просто никому ты и твой свет не нужен! Лучше вернись к литературе. Тебя ещё помнят, твои рассказы читают... Много не заработаешь, но и с голоду не умрёшь. А со временем, может, и мода на чтение вернётся. Бери от жизни своё и не лезь в чужую нишу, а то и своё потеряешь, и чужого не ухватишь.
- Мудрые слова, братишка, и всё же я попытаюсь. Нельзя же, обладая сокровищем, хранить его в подвалах неприступного замка, пока дороги забиты нищими.
- И ты уверен, что у тебя получится передавать свой свет другим?
- А это мы проверим. Можешь пригласить к себе с десяток друзей?
- Могу.
- Скажи им, что маг будет преподавать им искусство медитации и откроет двери вечного блаженства.

***

В квартире Джекоба Миллера во всю веселились. За длинным столом в гостиной сидели: пожилой католический священник, четыре врача, коллеги Джека, тоже в возрасте, зато при каждом - по молоденькой подружке, десятой была мисс Хендрикс лет сорока с небольшим, одиннадцатой - миссис Чейз, которой едва исполнилось девятнадцать. Двенадцатым был сам хозяин, а его брат Маркус... Не стану его считать, дабы не навлечь на себя и читателя неприятностей.
Настроение за столом было более чем приподнятым благодаря коктейлям и бутылке шампанского, а подружки врачей, сходив вчетвером в туалет, привнесли в него и немного конопляной развязности. Святой отец рассказывал не совсем приличные анекдоты из жизни лукавых монахов и доверчивых мирянок, а врачи и их подружки, перешёптываясь, то и дело разражались громогласным хохотом. И только мисс Хендрикс и миссис Чейз скромно помалкивали и смущённо улыбались после каждого анекдота отца Патрика.
Маркус вёл себя естественно, поддерживал любую тему разговора, но его глаза были напряжены и надолго останавливались на каждом из гостей, словно он искал среди них того единственного, кому мог бы доверить страшную тайну.
- Ну, а теперь, друзья, сеанс поедания света! - провозгласил наконец Джек, встав из-за стола.
- Это что-то вроде глотания огня? - осведомился священник.
- Увидишь, Патрик, - ответил ему Джек. - Не всё сразу. Мой брат обещает нам нечто необычное. Рассаживаемся на диване и на тех стульях. И выполняем все требования маэстро.
Когда зрители заняли предложенные им места, Маркус медленно, задумчиво прошёлся по гостиной.
Внезапно остановившись, он постоял с полминуты как будто в нерешительности и быстрым шагом вышел из комнаты. Гости переглянулись. Священник пожал плечами.
- Что это с ним? - спросила мисс Хендрикс.
- Подождите, сейчас выясню. - Джек выбежал вслед за братом. Тот стоял в коридоре, спиной прислонившись к стене. Глаза его были закрыты, губы беззвучно шевелились.
- Маркус, тебе плохо?
- Всё хорошо, - глухо ответил брат и, оттолкнувшись от стены, решительным шагом вернулся в гостиницу.
- Все смотрите мне в глаза! - скомандовал он, остановившись перед удивлёнными зрителями. Джек застыл в дверях, не решаясь войти - голос Маркуса, похожий на зов из глубокого колодца, испугал его и заставил съёжиться. - Внимательно смотрите! И не глазами, а всем своим существом! Мой свет перетекает в вашу голову, опускается в грудь, живот, ноги. Теперь вы светитесь, как отражения полуденного солнца в струях родника. Вы начинаете настоящую жизнь, данную вам не плотью отцов, но духом небесных сил.
Он отошёл в угол комнаты, сел на стоявший там стул и устало откинулся на спинку.
- О, Бог мой, Господь мой Иисус Христос! - воскликнул отец Патрик. - Пресвятая дева Мария! Слава тебе, Господи, за это чудесное просветление души! - Он встал с дивана, где сидел между мисс Хендрикс и миссис Чейз, и, пошатываясь, как пьяный, хоть и выпил за обедом не больше бокала вина, двинулся прямо к столу, опрокинув по пути стул, и чуть было не упав. - Я вижу славу Господа! - Он налетел на стол, согнулся, лёг грудью на тарелки и бокалы и стал загребать руками посуду, сметая её на пол.
В это время на ноги поднимались остальные гости. С возгласами: «Свет! Мы видим свет! О, какой сладостный свет!» - они стали разбредаться по гостиной, наталкиваясь на мебель и друг на друга. Один из врачей растянулся на полу. Мисс Хендрикс обняла другого врача и стала петь, а миссис Чейз зашлась истерическим смехом.
Так они и бродили по комнате, спотыкаясь, толкая друг друга, падая, поднимаясь и издавая восторженные восклицания.
- Маркус! Что ты сделал? - воскликнул перепуганный Джек. - Они же слепы!
- Они узрели свет, - спокойно ответил Маркус, протирая носовым платком вспотевшее лицо.
- Нет, я этого не выдержу! - Джек выбежал из комнаты, где продолжалось хаотичное блуждание слепцов, восхищённых открывшейся им истиной.

***

- Здесь тебя не найдут, - сказал Джек, изнутри запирая тяжёлую металлическую дверь.
- Зачем ты привёз меня в этот бункер? - Маркус расхаживал по довольно просторному помещению, уставленному по стенам стеклянными шкафами, разным медицинским оборудованием, носилками, тележками, металлическими столами...
- Извини, ничего другого найти пока не удалось. - Джек сел на железный стул с кожаным сидением. - Не гостиница, но на первое время сойдёт. Ключ есть только у меня и Фреди Санчеса. Так что никто тебя не побеспокоит. А пока я подумаю, что с тобой делать дальше.
- Я не стану сидеть в этом склепе! - возмутился Маркус. - Я не для того явился в мир. Моё дело - дарить свет. Неужели твой мещанский умишко не может постичь величия моей миссии?
- Боже мой! - Джек схватился за голову. - Ты что, совсем ничего не понял? Ты ослепил сразу одиннадцать человек! Врачи разводят руками: люди ничего не видят, кроме какого-то внутреннего света. И, что самое странное, им безразлична их слепота, причины которой, кстати, объяснить невозможно, ведь глаза у них в полном порядке. Поэтому ими занимаются психиатры. Но и те в полной растерянности, случай уникальный. Бедняги, что ты сделал с ними? Они явно не в себе, им кажется, что они созерцают истинный мир и самого Бога...
- Так оно и есть, - прервал его Маркус, нервно вышагивающий по комнате. - Они живут с Богом в сердце и больше не будут отвлекаться на мирскую суету. То, что я пережил вне тела, эти везунчики проживают всем своим существом: и плотской составляющей его, и духовной. Это же не просто катарсис, но спасение, обещанное три тысячи лет назад на берегу Иордана.
- Всё ясно, - погасшим голосом проговорил Джек. - Ладно, я тебя пока оставлю. Не скучай. Скоро придёт Фреди, он принесёт постельное бельё, кое-какой еды. А я пока найду для тебя...
- Выпусти меня в мир! Он ждёт меня! - торжественно провозгласил Маркус, заламывая руки и глядя на брата с мольбой в светящихся безумием глазах.
- Позже. Прости меня, но так надо. Или ты хочешь, чтобы стражники синедриона или воины Пилата схватили тебя прежде, чем твоя благая весть разнесётся по юдоли плача?
- Хорошо, смирюсь пока. - Маркус тяжело опустился на стул. - Только не тяни. И подготовь мне на этот раз более многочисленную аудиторию. Я буду выбирать из неё учеников, апостолов.
- Постараюсь, брат. Пока.

***

Джошуа Эриксон, сорока лет от роду, невысокого роста, внешне непримечательный, с серым цветом лица, отличался умными, пронзительными глазами человека, знающего цену не только себе, но и всем, кто имел с ним дело. «Цена» было главное слово в его лексиконе. Цена была богиней, которой он приносил в жертву не только свои силы, но и жизни «объектов». Он был талантливым организатором и аккуратным исполнителем заказов. «Воля клиента важнее десяти заповедей», - говаривал он, инструктируя своих «подчинённых», а попросту - боевиков, готовых выполнять самые грязные задания.
Однако на этот раз заказчика интересовало не лишение «объекта» жизни, а кое-что посложнее.
- Поймите меня правильно, он мой родной брат, - говорил Джекоб Миллер сидящему напротив него, по другую сторону письменного стола, Джошуа Эриксону. - Я не хотел бы, чтобы он пострадал более надлежащего... Главное - обезвредить сумасшедшего, вернуть его в мир светлых снов, а уж я продолжу о нём заботиться. Мне не привыкать.
- Не волнуйтесь, мистер Миллер, воля клиента важнее десяти заповедей. Всё сделаем, как вы сказали. И даже доставим вашего брата в больницу.
Он встал и мило улыбнулся поднимающемуся на ноги Джеку, который не мог не ответить ему неуверенной, но искренней улыбкой, хоть в сердце его бушевала гроза: молнии совести пронзали чёрный туман страха.

***

- Ну, что, Джимми, как он?
- Садись, Джек. Выпить хочешь?
- От глоточка не откажусь.
Джеймс Дукакис плеснул виски в два стакана и один стакан подал Джеку, присевшему на краешек кресла, а сам, расстегнув медицинский халат - в кабинете было жарко - утроился на диване.
- С ним не так всё плохо. Ты же знаешь, Маркус - крепкий парень. Если бы не падение с третьего этажа двадцать лет назад...
- По-прежнему считает себя спасителем?
- Увы... Да уж, длительное пребывание в коме, даже несмотря на все достижения медицины, не может не сказаться на психике. Кстати, тебе известно, что родственники ослепших подали на него в суд?
- Плевать, - отмахнулся Джек. - Что у них есть на него? По какой статье можно его обвинить? Тем более невменяемого... Судов я не боюсь. Другое меня угнетает... Могу я навестить его?
- Да, конечно, иди. Он в тридцать восьмой. Послушай, как ты поступишь? Отдашь его психиатрам?
- Нет! - испуганно воскликнул Джек, поднявшись с кресла. - Я буду заботиться о нём. Я его брат, и только во мне живёт надежда на то, что всё с ним будет хорошо. Сам знаешь, Джимми, кроме надежды на счастье ближних, у нас нет ничего.

***

- Это ты, братишка?
- Я, Маркус. Как ты узнал, что это я? По звуку шагов?
- Нет, я чувствую тебя, твой страх, твою нечистую совесть. Твоя душа тёмным пятном проступает на светлом фоне божьей любви.
Лежащий на больничной койке Маркус, чьи глаза были забинтованы, протянул руку. Подойдя к нему и присев на край койки, Джек пожал его горячую ладонь.
- Ты как?
- Держусь. Худшее позади. До сих пор перед глазами стоит тот незнакомец. Невысокий, с серым лицом, в больших тёмных очках. Он открыл дверь, вошёл и сходу, назвавшись Джоном Смитом, заявил, что его клиент, некто сэр Генри Солсбери, хотел бы видеть меня. Он, мол, мой давний поклонник. Хочет, чтобы я подписал ему свои книги и оценил кое-что написанное им самим. Ты знаешь, я писатель, даже слабый отголосок похвалы и признания тешит моё самолюбие и ослепляет бдительность... Нет, не гожусь я для этого тёмного мира, мой свет беспомощно тонет в нём, как «Титаник», налетевший на айсберг... Короче говоря, я с радостью согласился ехать с ним к его богатому клиенту. К тому же я тешил себя надеждой просветить и этого Солсбери... Но никакого сэра Генри там не было. Когда мы вошли в ветхий особняк где-то за городом, меня схватили четверо здоровяков с медицинскими масками и тёмными очками на лицах, привязали к столу, и один из них скальпелем проткнул мне глаза... Вот так, братишка, дьявол лишил меня возможности спасти мир. Теперь я никто...
- Не унывай, Маркус! - Джек с трудом сдерживался, чтобы не заплакать. - Ты не никто. Ты Дон Кихот, выбитый из седла хитрым, лживым соперником. Ты научишься жить без глаз...
- Да, ты прав, братишка. Лишив меня зрения, враг человеческий бессилен был погасить свет, тот, что во мне. Я поправлюсь и буду писать стихи о том, что я пережил ТАМ и что остаётся во мне здесь. Я найду способ передать миру свой свет!
- Конечно, Маркус, я уже купил нам дом на берегу моря. Тебе там будет удобно. Всего один этаж, комнаты просторные...
- Знаешь что, братишка... - Маркус запнулся, сглотнул тяжесть, подступившую к горлу и прошептал: - Я прощаю тебе твоё предательство. Даже Иуда достоин света, тем более если он мой брат.