«Эта тетрадь - путевой дневник, единственное письменное свидетельство моего прапрадеда Оскара Винера об удивительных событиях, которые изменили и его, и его друзей и заставили их наконец задуматься о том, что же такое человек».
20 мая
Сегодня двенадцатый день нашего путешествия. Вчера в заброшенном доме, на окраине пустого посёлка, я нашёл тоненькую тетрадку и дюжину простых карандашей, и в голову мне пришла мысль начать дневник. Прошлым вечером было много хлопот, а сегодня мы отдыхаем после пятичасового марша, и я с сомнением и трепетом вывожу первые строки.
Не знаю, кому я пишу, случайному ли читателю, который найдёт эту тетрадь, если со мною что-нибудь случится, своим ли будущим друзьям. В любом случае, я буду тщательно отбирать слова и обещаю описать не только то, что произошло и ещё случится, но и объяснить причину нашего похода, а также честно рассказать о себе, не утаивая ничего. Не хочу больше бояться осмеяния или осуждения, надоело прятаться от чужих взглядов и мнений. Душа жаждет свободы, которую, насколько я успел понять, даст ей только полная открытость. Пусть я отношусь к товарищам с недоверием и опасаюсь посвящать их в свои тайны, но другу, настоящему другу, я уже готов сказать о себе всю правду. А пока, не найдя такого человека, своим наперсником я выбираю эту тетрадь.
Сначала немного о себе. Моё имя - Оскар Винер. Я происхожу из знатного рода землевладельцев, обосновавшихся на Восточном Побережье в незапамятные времена, когда люди ещё не знали, что такое мировые войны, зато без зазрения совести торговали рабами, использовали их как скот и убивали, как крыс.
К сожалению, мне не повезло: я внебрачный сын Питера Реджинальда Винера, моя мать умерла спустя неделю после моего появления на свет, а отец отдал меня на воспитание Грегори Блуму, дальнему своему родственнику, обедневшему крестьянину.
Всегда полуголодный и одетый в жалкое тряпьё, сто раз перелатанное и расползающееся по швам даже от порывов ветра, я прозябал на самом дне цивилизации, особенно после смерти моего приёмного отца. Тогда мне было пятнадцать, а сейчас уже двадцать два. Так что целых семь лет мне приходилось батрачить на соседей и получать за труды лишь еду да изредка их обноски. С весны до осени я ходил босиком, а зимой донашивал несколько пар войлочных бахил покойного отчима.
Грегори Блум был скромным, безответным человеком. Но кто бы мог подумать, что в этом нищем батраке, в этом сереньком существе невысокого роста, с ничем не примечательным сморщенным лицом и крохотными бесцветными глазками бурлит настоящая страсть - жажда знаний! Он читал всё, что попадало ему под руку - от газет и развлекательных журналов до философских трактатов. Однако он не только впитывал знания из разных областей науки и культуры, но и охотно делился ими с теми, кто согласен был слушать его пылкие рассуждения. А поскольку односельчане сторонились старика Блума, считая его сумасшедшим, то я был чуть ли не единственным его слушателем. Таким образом, кое-что из его духовного богатства перепало и мне.
Я рано научился читать и писать, полюбил книги, которые отчим брал в оплату за работу или одалживал у местного пастора. Так что рос я не просто нищим оборванцем, но оборванцем грамотным. Правда, мои знания не помогали мне добывать хлеб насущный, и всё же чтение книг и размышления о смысле бытия скрашивали печальные мои дни.
Другой жизни я не знал и преспокойно дожил бы в привычной нищете до конца положенного мне срока, если бы полтора года назад мир не захлестнуло несчастье, которое не схлынуло с земли и по сей день.
Наверное, нашим потомкам (если таковые народятся) нелегко будет поверить в то, что я сейчас напишу. Даже нам, современникам, то есть тем немногим ещё остающимся в живых, с трудом верится в то, что переживаемые нами ужасы не страшный сон.
Нет, я говорю не о войне, не об эпидемии, не о природном катаклизме. Наверное, нам было бы легче, если бы беда пришла в зримом образе, ощутимая, слышимая, та, от которой человек может бежать, по крайней мере, попытаться скрыться. Войны и катастрофы одних приводят в отчаяние, а других заставляют внутренне собраться и искать выход. Подобные бедствия страшны, однако понятны и оставляют возможность преодолеть их. Постигшее же нас несчастье не поддаётся объяснению, не подчиняется логике и непредсказуемо.
Итак, полтора года назад по миру прокатились известия о загадочных исчезновениях людей. В разных точках планеты за одну лишь неделю бесследно пропало такое множество мужчин, женщин и детей (насколько я помню, больше пяти миллионов), что журналисты забили тревогу. Однако мир всё ещё верил в здравый смысл и скептически отнёсся к этим новостям.
Когда же, три месяца спустя, исчезло уже более двух миллиардов человек, среди которых были богатые и бездомные, министры и домохозяйки, астронавты и писатели, прилежные школьники и дряхлые старики, биржи рухнули, мировая экономика лопнула. Во избежание хаоса и гибели цивилизации в дело вмешались власти. Продукты питания выдавались по скудной норме, за порядком следили уже не полицейские, а военные. После серии демонстраций, переросших в бунты и погромы, пришлось узаконить применение против граждан летального оружия. Мир погрузился в мутное безмолвие, в вязкое уныние. Достижения демократии были перечёркнуты указами, декретами, инструкциями перепуганных правителей. Только благодаря этим чудовищным мерам удавалось сохранять хоть какую-то видимость порядка.
Однако власти, усмирив население планеты, оказались бессильны перед загадочными исчезновениями всё новых и новых жертв. Их уже не считают, о них стараются не говорить. Люди пропадают бесследно, а их знакомые и родные рады хоть тому, что сами они пока живы, понимая прекрасно, что жизнью такое прозябание в страхе и неуверенности назвать можно только в насмешку.
Остановившаяся цивилизация быстро съёживается, бледнеет и растворяется в воздухе, пропитанном миазмами уныния.
21 мая
Сегодня пополудни пропала Кэтрин. Её муж Саймон в отчаянии. Кажется, он помешался. Мы стараемся держаться от него подальше, чтобы не раздражать. Мне его так жалко!
Продолжу, пожалуй начатые вчера объяснения происходящего в мире.
Живя в деревне, окружённой лесами и болотами, я не видел большинства ужасов - только слышал о них из пересудов соседей. Но и у нас исчезали люди. И до нас изредка докатывались волны большого мира. Так, однажды через деревню прошла толпа детей, человек сто, не меньше, в сопровождении двух стариков. Они остановились передохнуть на лужайке перед моей хижиной. Пока дети пили воду, зачерпнутую из моего колодца, я разговорился с одним из стариков.
- Куда вы держите путь, - спросил я его, на что он ответил:
- Мы бежим из города, там стало опасно. По улицам шатаются пьяные головорезы, армия разбежалась, и некому защищать граждан от хулиганов, грабителей и насильников. Кругом - мусор, нечистоты, тут и там попадаются трупы животных и людей. - Он вынул из кармана рубашки грязный носовой платок и протёр прослезившиеся глаза. - В сотне километров к юго-западу, за этим лесом, расположена плодородная долина, Мы с братом родом из тех мест. Вот мы и решили вернуться на родину и заботиться там об этих детишках. Надеемся, что не все они исчезнут. А если и все... Что ж... Но кому-то ведь надо думать о них... до самого конца... Успеть бы довести их до места, пока мы с братом сами не растворились в воздухе. А там уж - как Бог даст... Знаете, что я вам скажу: я склоняюсь к тому мнению, что без вмешательства Всевышнего здесь не обошлось... - Он помолчал, поглаживая седую окладистую бороду. - Может быть, чаша терпения божьего переполнена... Не знаю... Моё скромное дело - помочь малым сим... - Он снова протёр глаза. - Ладно, мы пойдём, пожалуй. Спасибо тебе, ты добрый мальчик.
Старик подошёл к сидящим на земле детям, велел им подниматься, и толпа маленьких беженцев продолжила свой нелёгкий путь.
Через месяц после этого случая по той же дороге проходила группа из тридцати человек. Двадцать пять мужчин и пять женщин. Они тоже остановились отдохнуть на краю деревни, перед моим домом. Тогда-то я и познакомился с Алексом. Ему около тридцати, высокий, широкоплечий, прирождённый боец, но на удивление спокойный и безобидный малый. Мне он сразу понравился. В его глазах таится мягкая печаль.
Он сам подошёл ко мне и тут же предложил присоединиться к группе.
- Но куда вы идёте?
- Мой двоюродный брат Феликс вернулся из Долины Змей. Он говорит, что там не пропал ни один человек. Он пришёл, чтобы забрать туда мать и жену, но, увы, поздно - они к тому времени уже исчезли. Мы идём туда.
- А далеко это?
- На юге, в районе Чёрных Холмов.
- Никогда не слышал об этой долине. Что-то не верится, что там безопаснее, чем в других местах. Думаю, исчезновения не зависят от точек на карте.
- Может, оно и так, - возразил Алекс, - но, с другой стороны, что нам терять? Какая разница, где исчезнуть, здесь или там? По крайней мере, у нас есть надежда.
- Почему же вас так мало? Если это в самом деле такое чудесное место, почему тысячи и тысячи беженцев не хлынули туда?
- Потому что Феликс решил держать это в тайне. Представляешь, что стало бы с долиной, если бы там поселилось несколько миллионов? Но я с ним не согласен... Хотя все остальные поддержали его. Мы должны молчать. - Он потупился и с тяжёлым вздохом проговорил: - Вчера Феликс исчез... А тебе я открыл эту тайну только потому, что ты мне понравился.
- Но как же остальные члены группы? Они согласны принять меня?
- Я брат Феликса, имею право заменить его тем, кем захочу. Почему бы не тобой? Ну, как, пойдёшь с нами?
И я пошёл.
Понятия не имею, правильно ли я тогда поступил... Что ж, поживём - увидим.
25 мая
День выдался невыносимо жаркий. Решено продолжить путь после четырёх. Вчера на речном мелководье мы поймали кригой с десяток щук и две дюжины крупных окуней, поджарили их и закоптили, так что сегодня животы наши полны, и даже вечно всем недовольный Роджер лежит себе под дубом и, блаженно щурясь, слушает воспоминания Сэмюэла о том, как он удачно играл на скачках и ещё удачнее водил за нос налоговую службу. Этот Сэмюэл только о деньгах и говорит, как будто в наше время они имеют хоть какое-то значение. И ведь слушают его! С другой стороны, я их понимаю: людям хочется отвлечься от страха и вновь, пусть лишь в мечтах, погрузиться в светлое своё прошлое... Светлое... Для меня оно всегда было окрашено в серые тона. Так что в новом мире (вернее, в остатках старого) ничего в моей жизни не изменилось. Наверное, поэтому я так легко согласился идти в Долину Змей.
26 мая
Вчера, после заката, мы недосчитались ещё двоих товарищей. Теперь нас двадцать четыре. Или даже двадцать три - Саймона что-то давно не было видно. Хотя, возможно, опять отстал, такое с ним случается после исчезновения жены: встанет посреди дороги - и никакими уговорами не сдвинуть его с места.
Напряжение растёт. Его усиливает то обстоятельство, что на всех наших мужчин приходится всего две женщины. Несмотря на уныние и страх, голодные глаза одичавших самцов с жадностью следят за любым движением Мэри и Ольги. Они далеко не красавицы, хоть и молоденькие. Мэри высокая и чрезмерно худая, узкобёдрая и с едва заметной грудью, а Ольга, хоть и в теле, но не вышла лицом: слишком длинный нос между маленькими, глубоко посаженными глазами, широкие скулы и выдвинутая вперёд верхняя губа. Однако мужчины смотрят на них с почти неприкрытой похотью. Только Алекс, Майкл и я относимся к этим женщинам просто как к хорошим товарищам. Особенно нравится мне Мэри. Она всегда так добра ко мне и любит пофилософствовать, поговорить о Боге и всяких отвлечённых вещах. Иногда к нашим беседам присоединяются Алекс и Майкл. Но если Алекс разделяет наши идеи и лишь изредка спорит, то Майкл вечно вклинивается в беседу и своим воинствующим цинизмом старается разбить вдребезги наши умозаключения. Но ему это не удаётся - после очередной тщетной попытки переспорить этого циника мы скромно умолкаем и позволяем ему в одиночку мазать словесными нечистотами то, что сами считаем красивым и святым.
Время от времени Мэри выходит из себя и пытается осадить Майкла, доказать ему, что, кроме того уродливого скелета, который он называет честностью, есть ещё и чувства созерцателя, и преклонение перед человеком не как биологическим объектом, а как перед образом и подобием чистого, непорочного божества... Увы, Майкл не слышит никого, кроме себя.
Как-то разговор зашёл о покое, к которому стремится всякое живое существо.
- Этот инстинкт - единственное, что держит жизнь в рамках разумного, - заметил Алекс.
- Разумного? - воскликнул Майкл. - Да ради этого вашего стремления к покою, который, кстати, правильнее было бы назвать ленью, люди готовы на любое преступление! Ухватить как можно больше благ, приложив при этом как можно меньше усилий - вот лозунг покоя. Подавить всё, что беспокоит, раздражает, заставляет поднимать задницу с мягкого кресла. А если среда сопротивляется желанию покоя - тогда уничтожить её. Так что любая война обусловлена стремлением к миру, к покою.
Вот так, всё-то он переворачивает с ног на голову! Вырвет красивый цветок мысли с корнем, брезгливо помашет им перед нами: мол, смотрите, а корень-то - весь в грязи! - и оставляет нас в растерянности и мутной печали.
Парень он, в сущности, неплохой, но слишком уж издёрганный неудачами и отравленный философиями. Я тоже однажды попытался объяснить ему, что зря он считает себя эталоном правдивости и честного знания.
- Если бы это было так, нас не воротило бы от твоей правды, - сказал я.
Он обиделся на меня за эти слова, и мне пришлось просить у него прощения. После того случая я больше не спорю с ним: пусть витийствует, сколько хочет.
Надо же, как бывает! Оказывается, есть люди, получающие удовольствие от интеллектуальной грязи. Что ж, и свинье нравится валяться в луже, но не буду же я осуждать её за это только потому, что мне в луже не уютно.
27 мая.
Вчера и сегодня утром исчезли ещё трое, в том числе и любитель денег Сэмюэл. Роджер стал раздражительным, рычит на каждого. Я заметил, что он чувствует себя лучше после того, как изольёт злость на одного из нас или на всех сразу. Странный он. Мэри считает, что это болезнь. Вроде алкоголизма. Пока пьяница не принял дозу спирта, не успокоится. Так же и Роджер. Не знаю, может быть, она и права.
1 июня.
Нас осталось всего пятнадцать. Печально. Я рад хотя бы тому, что близкие мне Алекс, Мэри, Ольга и Майкл по-прежнему с нами.
Все молчат, никому не хочется смотреть в глаза товарищам. Мы молча идём по бесконечной дороге, да и на привалах стараемся не проронить ни слова. Только я и Мэри тихонько, чтобы не раздражать других, перебрасываемся короткими замечаниями, да Майкл ворчит себе под нос что-то невразумительное.
Я гляжу на остатки группы и с грустью замечаю, что они уже не верят в благополучный исход нашего предприятия и каждый из них идёт к Чёрным Холмам только потому, что идут все, никому не хочется оставаться в одиночестве. Стадный инстинкт обречённых.
4 июня
Вчера вечером случилось нечто ужасное. Во время ужина Остин, сорокалетний верзила, который раньше вёл себя спокойно, вдруг пристал к Мэри.
- Послушай, детка, - сказал он, глядя на неё так, будто собрался обвинить её или обругать. - Кто знает, будем ли мы живы завтра. Не пора ли использовать эту чёртову жизнь на полную катушку? Что скажешь?
- Ничего не скажу, - холодно ответила Мэри.
- А я скажу! - твёрдо, почти злобно произнёс Остин. - Мне нужна женщина, и ты как раз тот источник, к которому я хотел бы припасть, прежде чем этот чёртов бог заберёт меня к себе в ад.
- Вот только я не вижу в тебе источника, - возразила Мэри дрогнувшим голосом.
- А я не спрашиваю тебя, что ты видишь. - Остин презрительно плюнул в костёр. - Господа! у нас две бабы. Неужели мы упустим возможность поразвлечься накануне переселения в пекло? Что скажете?
Воцарилось напряжённое молчание. Мужчины переводили взгляд с Остина на женщин и обратно. Я поднялся на дрожащие от страха ноги и подошёл к Мэри.
- Что, решил быть первым в очереди? - ухмыльнулся мне Остин.
- Никто их не тронет, - с трудом проговорил я, пытаясь в похолодевшей груди собрать в тугой узел всю свою волю, но почему-то вместо неё в горле скопились тяжёлые, трусливые слёзы.
- Защитник! - рассмеявшись, воскликнул Остин. - Рыцарь печального образа! Сядь на место, дитя, и не мешай настоящим мужчинам решать вопросы своего проклятого бытия. Не то сейчас время, чтобы выказывать рыцарский героизм, этим дерьмом уже никого не удивишь. Я прав, господа?
Он оглядел товарищей, сидящих вокруг костра. Кто-то отвернулся, кто-то согласно кивнул ему. А Ольга и Алекс присоединились ко мне.
- Итак, уже два донкихота, по рылу на бабу, - хихикнул Остин. - Есть ещё желающие получить увечья в сражении за честь милых дам?
- Заткнись, жалкое животное! - Это был Майкл. Он медленно поднялся с места, вынул из кармана куртки пистолет (а ведь никто не знал, что у него есть оружие!) и направил его на Остина.
- О, ставки повышаются! - воскликнул тот, стараясь не проявлять страха, явно затрепетавшего в его глазах и голосе. - Теперь уже и балабол решил взбунтоваться. Дураки вы и есть дураки. Не понимаете ничего. Эй, ты, опусти пистолет, не то случайно застрелишь кого-нибудь.
Он встал и сделал шаг к Майклу.
Раздался выстрел, и Остин, подвернув левую ногу, осел на землю. И повалился бы в костёр, если бы Джордж и Эдвард не схватили его за руки.
- Чёрт! Этот гад прострелил мне бедро!
Мужчины повскакивали на ноги, оттащили Остина от костра и склонились над ним.
Что было дальше, я не знаю, так как все четверо - я, Алекс, Ольга и Мэри, - воспользовавшись суматохой, бросились прочь из лагеря и в сгущающихся сумерках бежали до тех пор, пока совсем не выбились из сил.
Нам повезло: в ста метрах от нашей стоянки начинался лес и мы сумели углубиться в него достаточно, чтобы не бояться ночного преследования. И всё же мы решили идти всю ночь, чтобы оторваться от группы окончательно.
Хорошо ещё, что, убегая из лагеря, я споткнулся о свой рюкзак и додумался захватить его с собой, а то бы у нас не было ни рыболовной лески, ни спичек, ни посуды, ни одеяла. Правда, мы остались без палаток, без оружия и без тёплой одежды - зато Ольгу с Мэри никто не тронул, а нас с Алексом не покалечили рассвирепевшие от отчаяния и похоти самцы, недавно ещё называвшиеся приличными гражданами.
15 июня.
Вчера я ближе узнал Алекса. Нет, я по-прежнему почти ничего не знаю о его жизни, он для меня книга, из которой я вычитал лишь пару абзацев, и всё же я узнал его! На каком-то другом, более важном, уровне.
Вечером, пока Мэри с Ольгой готовили на ужин пойманную мною и Алексом щуку, я решил подняться на невысокий холм, чтобы хоть немного подышать свежим ветром одиночества.
Взобравшись на вершину, поросшую редким кустарником, я замер, любуясь открывшимся мне видом леса и заливных лугов.
- Какой красивый закат, - услышал я за спиною голос Алекса.
Я кивнул, не оглядываясь.
- Да, чудесный. С этого холма небо кажется чуть приподнятым занавесом, за которым прячется огненная красота.
Алекс обнял меня за шею. Раньше он не позволял себе подобных жестов внимания.
- Послушай, Оскар, а тебе никогда не хотелось построить дом на таком же холме или на опушке соснового бора? Чтобы пахло хвоей, весенним ветром и сладким дымом очага.
- Мне много чего хотелось, - с печальным вздохом ответил я. - Но больше всего мне хотелось найти друзей... По крайней мере, одного друга...
- Мэри посматривает на тебя как-то странно, с интересом, я бы сказал. Как она тебе, кстати? Чем не друг?
- Друг. И ты мне друг. И, надеюсь, Ольга тоже, хоть и не уверен в этом...
- Но наши пути могут разбежаться...
- Да, и думать об этом так больно...
- Ну же, Оскар, не раскисай! - Тёплое дыхание Алекса ласкало мне правую щёку и ухо, и я невольно улыбнулся, сам не зная, чему.
- Нет, я в порядке... Пока мы вместе, всё хорошо.
Алекс взял меня за руку.
- Ужин, наверно, уже готов. Пойдём?
- А тебе не страшно? - спросил я его, не двигаясь с места и не отрывая глаз от величественного небесного занавеса, оранжево-лилового, шёлкового, с редкими складками перистых облаков.
- Конечно, страшно. Всем нам страшно. Ты заметил? Дней десять уже ни одной живой души. Неужели, кроме нас, в мире больше никого не осталось? Это же просто жуть! Пустота. И тишина такая, словно привычные для нас звуки людской суеты попАдали на землю подстреленными птицами и рассыпались душной, ядовитой пылью. Как будто мы постепенно углубляемся в самый конец света.
- Как красиво ты стал говорить! - восхитился я. - Послушай, а ты веришь в конец света? - Я попытался как можно глубже вглядеться в голубые глаза Алекса, в свете заката казавшиеся фиолетовыми и непроницаемо загадочными, даже пугающими.
- Я верю в то, что землю медленно, но верно заполняет тяжёлая пустота, - ответил Алекс. - Хотя, скорее всего, мне, привыкшему к городским миражам, она только кажется такой... Я даже начинаю привыкать к безлюдью.
- А к небу?
- К небу?
- Ну, да, к небу ты привыкаешь? И к этим холмам? И к птицам? Тебе не кажется, что птиц как будто стало больше? И они поют так звонко, так сладко, даже по ночам...
- Ко всему этому легко привыкнуть, это природа, она всегда была здесь, просто люди отмахнулись от её красоты, отгородились бетоном и асфальтом... Отвлеклись, занимаясь важными делами. А она терпеливо ждала их. И как только наш мир поглотила беда, выяснилось, что, кроме земли и неба, у нас ничего нет. Всё, что мы считали своим, оказалось хрупкими снами, которые рассыпаются в руках безжалостной яви.
- Безжалостной? Нет, Алекс, мне кажется, что безжалостными были мы, не думая о себе и своём предназначении. Мы не любили ни себя, ни кого бы то ни было. А реальность... Она только защищается...
- От кого?
- От нас, вероятно.
- И поэтому похищает людей? - Алекс сильно сжал мне руку. - Боже, как это страшно! Как подумаю об этих несчастных... Но куда же они деваются? Не может же человек исчезнуть совсем, будто его и не было. И за какие грехи? В чём мои родители виноваты? Или мой брат? А мы с тобой... И скоро ли наша очередь?
- Слишком много вопросов, - сказал я. - Может быть, перестанем спрашивать Бога, для чего он лишает бегуна ноги и исцеляет паралитика?
- А кого тогда спрашивать?
- Наверное, себя, ведь только ты можешь ответить на свои вопросы так, чтобы всё тебе стало ясно. У каждого из нас свой язык. Мне кажется, лишь поэзия может быть переводчиком в нашем общении. Или музыка. Но для этого все должны знать язык красоты. Слышишь, как поют птицы? Ведь они понимают друг друга только потому, что помыслы их просты и красивы. Красота вообще простая вещь. А человек слишком сложное существо. Красота блуждает среди его идей и желаний, как в дремучем лесу, и никак не выберется на полянку, где ждёт её одинокое сердце, готовое осознать смысл жизни, а значит, и смерти.
- Думаю, ты прав, Оскар. Пора начать переговоры с собственным сердцем. Например, о капитуляции. Ладно, пойдём.
- Вот ты всё шутишь, а глаза-то твои печальны. И явно ищут чего-то... - С тяжёлым вздохом отвернулся я от глаз Алекса, в которых угасал закат. - Да, конечно, пойдём, вернёмся к своей суете. Куда нам без неё?
17 июня
Никто из нас четверых пока не исчез, и это радует, но всё равно страх не покидает наши напряжённые до предела души.
Мы часто вспоминаем Майкла: как он там? Сумел ли бежать? Или его убили за то, что он ранил Остина? Мне стыдно, ведь мы ему не помогли. Мы думали только о себе, а он - о нас. Какой же он всё-таки благородный человек.
Вчера вечером мы остановились на ночлег в кирпичной развалине без крыши. Натаскали из леса веток, мха и травы. В одной комнате устроили шалаш и постель для мужчин, а в другой - для женщин. Решили хотя бы раз поспать не на голой земле.
Внезапно в комнату, где легли я и Алекс, вошла Ольга. Нагая, в туманных сумерках она была похожа на испуганного ангела.
- Я хочу быть любимой, - сказала она дрожащим голосом.
Да, нелегко дался ей этот шаг!
- Иди ко мне, - прошептал Алекс, и я ушёл, чтобы не мешать им.
Я лёг в постель к Мэри, но мы не прикоснулись друг к другу, вернее, лежали, взявшись за руки, и тихонько говорили о любви, о том загадочном явлении, которое заставляет одного человека забывать себя, войдя в судьбу другого.
- Тебе не кажется, что мы как дети? - сказала Мэри, когда тема любви была исчерпана. - Болтаем себе, мечтаем... Беспечные дети...
- А Ольга с Алексом?
- Они тоже как дети, только им нужно нечто другое. Понимаешь, как в той евангельской истории про Марфу и Марию. Есть люди, которые созерцают небо, а есть и те, что предпочитают глядеть себе под ноги. Кто из них ближе к Богу?
- Наверное, те, кто ближе к счастью.
- К счастью? - Мэри приподнялась на локте и, вероятно, пыталась разглядеть в темноте мои глаза. - Бог - и счастье? Как совместить эти понятия?
Я улыбнулся: опять она подстрекает меня спорить с нею. Как же ей нравится спорить! Нет, не побеждать в дискуссиях, а просто плести кружева мыслей и проверять их на свет моих возражений!
- Не хочу я совмещать понятия, - ответил я. - Просто мой Бог сам безмерно счастлив, следовательно, желает счастья всем нам. Поэтому к нему может приблизиться только счастливый человек.
- Твой Бог? - Мэри снова откинулась на спину. - А мой? Если есть твой Бог, значит, должен быть и мой? Разве не так?
- Конечно, - пожал я плечами, - должно быть его отражение в твоей душе.
- Отражение или наполнение?
- Скорее, всё же отражение. Ты видишь Бога, но ты не видишь его...
- Что за нелепица? - Мэри сильнее сжала мне руку.
- А ты не перебивай. Да, ты видишь его, но не знаешь, что именно из увиденного есть Бог. Понимаешь? А поскольку ты его не знаешь, ты не можешь наполнить им свою душу - только отражаешь его.
- Но я и отражения не увижу, если не знаю, на что смотреть...
- В том-то и дело, что увидишь. Когда ты глядишь в себя, всё незначительное, то, что не является образом Бога, исчезает - остаётся только его отражение. И если оно тебе нравится, ты начинаешь чувствовать некое волшебное присутствие в себе и во всём мире.
- Не знаю... Слишком сложно ты объяснил, только всё запутал. Никакого присутствия я не ощущаю.
- Значит, ты никого не любишь.
Немного помолчав, она произнесла тяжёлым, глухим голосом, словно читала книгу заклинаний:
- Откуда тебе известно, люблю я или нет? Эта великая тайна доступна только моему сердцу, а ключи от неё...
- Значит, всё-таки любишь? Тогда не говори мне, что не видишь отражения Бога.
- Не буду больше так говорить, - глубоко вздохнула Мэри. - Прости, я хотела кое-что проверить... Мне стыдно... Я больше не скажу ни слова...
Теперь уже я крепко сжал ей руку.
- Ты хотела вынудить меня признаться, так? И чтобы я догадался о твоей любви. Хитрая же ты!
- Не хитрая - просто трусиха.
Мне вдруг стало так светло! То, о чём раньше я боялся думать, нахлынуло на меня яркой волной восторга.
- Ты - меня, а я - тебя, я прав? - прошептал я, тоже почему-то опасаясь не только произнести самое важное слово, но и думать о нём.
- Да, - ещё тише, чем я, ответила Мэри.
- А ведь им не нужны были эти признания, - сказал я, имея в виду Алекса и Ольгу.
- В отличие от нас, они не смотрят на небо, поэтому видят, как их тени ползут по земле друг к другу, сливаясь в одну восхитительную ночь. И им этого достаточно. Те, что смотрят под ноги, умеют читать следы и тени. Всё у них проще.
- Но и сложнее, - возразил я. - Ведь они не думают о Боге...
- Да, это так. Но кто сказал, что его нет в земле, в кузнечиках и червяках? Уверен ли ты, например, глядя на свою тень, что это не тень Бога?
Я улыбнулся.
- Недавно Алекс говорил мне такие красивые вещи, и вот теперь ты решила стать поэтом.
- Наверное, потому что ты вселяешь в нас радость и вдохновение.
- Я?
- Да, чему ты удивляешься? Мы все любим тебя, потому что ты создан для любви. Думаю, именно ты удерживаешь нас от исчезновения.
- Да ну тебя! Я такой же неудачник, как и вы. Не лучше - это уж точно.
- Я не говорила, что ты лучше. Просто ты так красиво светишься...
- Значит, ты счастлива оттого, что я здесь, с тобой?
- Безумно.
- Что будем делать?
- Не знаю. Мне страшно думать о... об этом... О любви...
- Мне тоже. Тогда давай спать, удерём от страха в город снов. А утром пойдём купаться в реке, и пусть Ольга с Алексом видят наше счастье и радуются.
Мы пытались уснуть, но наши руки не хотели подчиняться разуму, а мы были бессильны сопротивляться их порывистым стремлениям...
А утром мы проснулись одновременно, и первым делом я возликовал, обнаружив, что моя Мэри не исчезла. И только потом обрадовался, что не исчез я сам.
18 июня
Что за странная местность! Как будто уже лет пятьсот, не меньше, не было здесь людей. Изредка встречаем мы древние, поросшие травой и деревьями развалины то ли храмов, то ли крепостей. Дорог нет вовсе. Куда мы забрели? И скоро ли Долина Змей? К сожалению, карта, по которой мы шли, осталась в лагере Остина, и теперь единственный наш ориентир - солнце. Но мы продолжаем путь. Для чего? Никто этого уже не знает, никто не верит в то, что в Долине Змей мы найдём безопасный приют. Если уж суждено кому-нибудь из нас исчезнуть, этого не избежать...
Но мы не исчезаем! Не потому ли, что мы всё ещё идём к цели? Я стараюсь не ковырять своё неразумие вопросами, мне не нужно больше ответов - я просто надеюсь на то, что мы придём туда, где нас ждёт удача, где нам позволено будет любить и этот мир, и друг друга. Любить щедро, радостно, без ограничений... Откуда во мне эта вера?
20 июня
Пишу дрожащей от волнения рукой. Сегодня случилось радостное событие. Кроме того, мы узнали то, к чему, наверное, долго не сможем привыкнуть. Многие наши прежние предположения и догадки рассыпались, как карточные домики, сметённые со стола озорным сквозняком.
Итак, несмотря на сумбур в голове, постараюсь рассказать всё по порядку.
В полдень путь нам преградило удивительно живописное озеро, похожее на широко раскрытый глаз земли, впервые увидевший настоящее небо.
- Искупаемся? - предложил Алекс и стал раздеваться.
Мы последовали его примеру. Но тут я ощутил слабый запах дыма и жареного мяса.
- Здесь кто-то есть, - сказал я, вглядываясь в стену густого леса, окружающего озеро. - Кто-то жжёт костёр.
- Да, и я чувствую, - кивнула Ольга и тоже стала оглядываться вокруг.
- Эй! - крикнула Мэри. - Есть кто живой?
- Ой, ой, ой! - раскатилось по озеру эхо её голоса, робкое, беспомощное и такое маленькое в мире безграничного безмолвия.
- Тихо ты! - испугалась Ольга. - А вдруг это Остин с дружками...
- Не бойся! - Мэри крепко обняля её. - Я чувствую, что у того костра сидят добро и сострадание и тихо беседуют о нас.
- Ты что, ясновидящая? - Алекс обнял их обеих.
- А ведь Мэри права! - послышался знакомый голос.
Мы в страхе оглянулись и от изумления застыли с открытыми ртами: из леса выходил Майкл!
- Что смотрите на меня, как будто я с того света вам подмигнул? - произнёс он, широко нам улыбаясь.
Он был снова с нами, наш спаситель! Мы рады были бы слушать самые гнусные его ругательства - так любили мы этого человека! Такую тяжесть сняло с нашей совести его появление!
Искупавшись, мы отправились к костру, разожжённому Майклом неподалёку, на уютной полянке. Над угольями жарился кролик.
- Садитесь, - сказал Майкл, - и слушайте меня. Похоже, я единственный, кто хоть что-то знает о том, что же с нами случилось.
- Опять твои хвастливые философские параграфы? - проворчал Алекс, усевшись рядом с Ольгой.
- Нет, - на удивление спокойно ответил Майкл: он явно не собирался горячиться. - На этот раз я решил пощадить вас, ребята.
- Уже интересно, - буркнула Ольга.
- Вы что, намерены перебивать меня? Может быть, мне отправиться на поиски более внимательных слушателей?
- Ладно, продолжай, - махнул Алекс рукой.
Майкл помолчал, собираясь с мыслями.
- Итак, во-первых, я изменился. Вы видите перед собой кувшин, откуда вылита протухшая вода ненужных знаний и налита чистая, свежая, благородная пустота. Второе, о чём я хотел бы сказать: я так мечтал найти вас! Как же я рад, вы представить себе не можете! И я знал, что встречу вас именно здесь...
- Знал? Откуда? - спросил я его.
- Оттуда! - Он указал рукою на небо. - В последнее время мне всё чаще кажется, что вообще зря я учился в школе и колледже, что ничего я не достиг за свои двадцать пять лет, вот просто ни-че-го! Нуль. Понимаете, когда я выстрелил в Остина, во мне будто что-то оборвалось, треснуло, лопнуло, и моя гордыня вытекла куда-то во тьму. Осталось лишь белое пятно, и на этом светлом фоне потихоньку, день за днём, появлялись крупицы уверенности в том, что я нужен именно этой планете, именно этому небу, а вы четверо необходимы мне, и все мы нужны Богу...
- Кажется, я понимаю тебя, - сказала Мэри. - Случившееся с тобой так красиво!
- Да, я начинаю осознавать красоту! Я и в самом деле забыл прошлые глупости... Вернее, помню их, но они как будто не имеют ко мне никакого отношения. Теперь я полон сладкой уверенности в том, что мы...
- Только не говори, что тебе известно ещё и то, куда подевались другие люди, - сказал Алекс.
- Не известно, - безмятежно проговорил Майкл. - Ведь их судьба не наше дело.
- А чьё? - спросила Ольга.
- Их и Бога.
- Как это их? Они же исчезли!
- А что такое «исчезли», ты не подумала? Невозможно исчезнуть в никуда - всё в мире появляется откуда-то и уходит в определённое место...
- Но какой смысл во всём этом? - снова перебил его Алекс.
- А какой смысл в, дружбе, в любви, в радости, в вере?
- Не знаю.
- Вот и я не знаю. Но если нам дана любовь, значит, есть в ней смысл.
- Постой, а при чём тут любовь? - горячился Алекс. - Или ты хочешь сказать, способность любить...
- Нет, конечно. Любить умели миллионы. Думаю, дело не в умении любить, а в резонансе наших душ с той или иной мыслью Того, Кто всё это затеял.
- О каком ещё резонансе ты говоришь! - воскликнула Ольга. - Исчезают молодые, старые, дети... Ну, скажи мне, какого резонанса можно требовать от младенцев?
- Вы дадите мне возможность спокойно всё объяснить?
- Кажется, этот человек возомнил себя пророком, - недовольным тоном произнесла Ольга.
- Ну, что ж, тогда я замолкаю, - насупился Майкл. - Воистину, нет места пророку в своём отечестве, токмо в пустыне да на чужбине...
- Ладно уж, говори. Любопытно же послушать, - смягчился Алекс.
- Дело не в любопытстве, а в основополагающей истине, а она, как я вижу, вам не нужна. - Майкл положил жареного кролика на бревно. Разрезая его перочинным ножиком, он раздавал нам дымящиеся куски.
- Ладно, не обижайся, - вмешался я в надоевший мне спор. - А вы помолчите. Человек пришёл к нам с вестью, а мы... Как эти...
- Как лягушки на болоте, - помогла мне Мэри.
- Точно, - подхватил я. - Всё! Полная тишина! Едим и слушаем. Давай, Майки, не обращай внимания на кваканье, твой голос всё равно сильнее.
- Спасибо за поддержку, дружище! - Майкл благодарно мне улыбнулся. - Ты солнце этой компании, ты костёр, собирающий вокруг себя любящих людей. Вот и я, отколовшийся от вас метеор, летел на твой свет.
- А что я тебе говорила про твой свет! - воскликнула Мэри, схватив меня за руку. - А ты не верил.
- Теперь верю. - Я рассмеялся. - Совпадение, которое вынуждает не только меня, но и всех нас поверить словам этого пророка. Истинного пророка. А ты, Ольга, не усмехайся. Он действительно принёс нам откровение. Так что молчим и слушаем.
- Так-то лучше, - Майкл подтянулся и обвёл нас гордым взором победителя. - Итак, мне кое-что открылось. Но сначала отвечу на возражение Ольги: почему всё это произошло? Почему исчезли невинные младенцы? Ты, дорогая девочка, не с того конца начинаешь, не с того угла смотришь. Мы все, почти весь мир, и я в том числе, заблуждались, потому что понятия не имели, что мы ищем.
Люди исчезали, а мы думали, что это особый способ наказания за наши грехи, за несовершенство. Но это не так. Никого Бог не собирался наказывать. Бесполезно ведь наказывать малого ребёнка за то, что он не умеет вычислять интегралы. Согласитесь, глупо наказывать слепца за то, что он наткнулся на дорогущую фарфоровую вазу и уронил её. Виноват будет не он, а тот, кто эту вазу поставил в таком месте, где её не мог не столкнуть слепой.
- О чём ты? - спросила Ольга.
- О Боге, о том, что он не может не знать, кто и когда будет в той или иной точке планеты или даже за её пределами. И если он поставил вазу там, где должен был пройти слепец - а то, что все мы слепы, это несомненно, - ответственность лежит на нём, на Всезнающем Творце. Короче говоря, не за что нас наказывать, неразумных котят.
- Тогда почему всё это... - начал было Алекс, но Мэри закрыла ему рот ладонью.
- Никогда не спрашивайте Бога, зачем и почему, - продолжал Майкл. - Ответов не дождётесь. Слишком сложны они, поэтому лучший ответ Бога на наши наивные вопросики - молчание, совершенное безмолвие. Ещё раз повторяю: он нас не наказывал! Исчезновения - это попытка избавить нас от наших иллюзий, которые в больших количествах становятся концентрированным ядом. Земля, перенаселённая заблуждающимися людьми, превратилась в пороховую бочку. Понимаете, нас стало так много, что мы не только живую природу изувечили, но и ноосферу отравили. Но нам было мало своей родины, человек, как чёрт из табакерки, выскочил в космос и стал делить Луну, Марс, Венеру, продавать и покупать целые планеты, как будто они сотворены им и принадлежат ему.
Мы усложняли науки и юридические законы, мы выдвигали всё новые и новые теории, одна нелепее другой, границы между научным знанием и фантастикой постепенно стирались, наши смешные гипотезы заменяли нам веру в Творца, зато крепли границы между людьми. Короче говоря, нас стало слишком много. В физике это называется критической массой. Ещё немного - и произошёл бы психический взрыв, массовое помешательство, что стало бы причиной войны всех против всех.
- Боже, как это страшно! - прошептала Ольга, прижав к губам кулаки.
- Да, страшно, - вздохнул Майкл. - Вот почему необходимо было разделить людей, расселить по разным планетам, солнечным системам, галактикам. Дать нам ещё один шанс, заставить нас задуматься о прошлом, о настоящем, о себе...
- Значит, все живы, никто не пострадал? - с надеждой в глазах произнесла Мэри.
- Бог есть любовь, - ответил Майкл, - а любовь может только давать, она бессильна отнять хоть что-нибудь, в том числе и жизнь.
- Но почему нас пятерых он всё же оставил на Земле? - спросил Алекс.
- А кто тебе сказал, что он нас оставил?
- Как это? Я что, слепой? Не вижу, что ли, что нахожусь не на Венере, не на Марсе, а на Земле?
- Я же только что объяснял вам, что все мы слепы. Мы глядим на то, о чём давно пора забыть, а того, что действительно важно, не замечаем. Понимаете, когда я выстрелил в Остина, я ждал, что меня схватят и растерзают. Я видел, как вы побежали, и тоже хотел бежать, но не мог. Словно прирос к месту и окаменел. И внезапно всё вокруг - и Остин, и его дружки, и костёр, и земля, и небо - исчезли! Остался странный, как будто маслянистый, серый свет, что-то вроде пронизанного лунными лучами дыма, но какого-то мокрого дыма. Я не ощущал ни запаха, ни холода, ни тепла, ни страха, ни тоски. Из меня вытекли все желания, стремления и страсти. Я опустел. Всего за несколько мгновений, пока продолжалось это состояние, в мой разум успели упасть первые зёрна понимания. Не просто понимания того, чтО со мною происходит, а осознания причин и следствий, вины и прощения, веры и любви... Это было прекрасно! Я исчез для планеты Земля, но рождался для нового мира! И вдруг я оказался в незнакомом месте, в темноте, под звёздным небом, и уже не сомневался в том, что перенесён на другую планету.
И тогда я испугался неизвестности и полного одиночества. О, как же я дрожал от страха! Упал на землю и зарыдал. Но вскоре увидел оранжевый свет, а в этом свете - Оскара, он улыбался мне! И в голову мне пришла мысль: ведь я и вы, ребята, одно целое. Если взят я, значит, должны быть взяты и вы. И мне стало легче. Я даже засмеялся от радости, представив себе, как найду вас, как вы удивитесь, как будете пожимать мне руку...
А потом я увидел сон: убежав из лагеря, вы решили передохнуть, легли на лесной мох и уснули. И были перенесены сюда же, на эту планету. А она, как видите, очень похожа на Землю. Вот почему вы так ничего и не поняли. Вас даже не удивило, что, уснув под сенью деревьев, вы очутились на лугу.
- Меня удивило, - сказал Алекс. - Но я подумал, что ночью мы слишком сильно устали и я просто забыл, где именно мы легли спать.
- Но как же ты нас нашёл? - спросила Мэри.
- А я не искал - свет вёл меня. Наполнял меня знанием и вёл. Странным было это чувство: словно я магнитная стрелка в компасе, надетом на руку самого Творца. Я шёл туда, где видел свет Оскара. А позапрошлой ночью мне приснилось это озеро: вы раздеваетесь и входите в воду, а Оскар говорит: «Я чувствую приближение нашего Майкла».
- Ты точно знаешь, что мы не на Земле? - сказала Ольга, оглядываясь вокруг.
- Не на Земле.
- А где?
- На нашей, только нашей планете. Можем назвать её как угодно. Например, Землёй.
- И никого больше здесь нет, кроме нас?
- Мы и Бог. Больше никто нам не нужен, чтобы начать новую жизнь. Чтобы научиться видеть по-настоящему важное, то, что приготовлено нам Создателем, а не нашими безумными фантазиями.
Алекс, явно взволнованный, вскочил на ноги, но тут же снова сел и горячо заговорил:
- А я-то, дурень, всё гадал: для чего нужна такая огромная, бескрайняя Вселенная? Вот для чего: чтобы было куда переселять заигравшихся баловников!
- Ты прав, - сказал Майкл. - Разве мог Творец создать для нас всего одну крохотную планету, где мы рано или поздно задохнулись бы в ядовитых выделениях своих ошибок?
- Хорошо, допустим, - кивнула Ольга, - Бог разнёс нас по галактикам, но дальше-то что нам делать?
- Просто жить. И чем проще, тем лучше и для нас, и для наших будущих детей. У нас два варианта: либо мы возделываем сад, либо вырубаем деревья, которые нас кормят. Либо строим хижины любви, либо разрушаем то, что нами не создано, и создаём то, что нас убивает. Либо красота, либо плачущие вдовы и сироты. Либо счастливое человечество, либо новая критическая масса бед и разочарований, боли и безнадёжности. Будущее - в наших руках. Надеюсь, вы уже заметили, сколько здесь разрушенных домов. Это остатки цивилизации, которая упрямо верила в то, что развивается и процветает, а в итоге, как и мы, земляне, была рассеяна по Вселенной.
- Согласен, - сказал я. - Но вот вопрос: что это за свет во мне? Почему я, испускающий свет, ничего о нём не знаю? Вы меня смущаете...
- Успокойся, милый Оскар! Ответь мне, что делать бриллианту среди морской гальки?
- А что он может поделать? Оставаться бриллиантом, другого ему не дано.
- Правильно, дружище! Вот и ты не бойся быть светлым. Таким уж ты создан. И неспроста. Именно твой свет привлёк Алекса, и тот, не задумываясь, пригласил тебя принять участие в походе в Долину Змей. Именно твой свет открыл Мэри глаза на тебя и вынудил её признаться тебе в этом. И это признание помогло тебе и остальным поверить моим словам. Ведь Мэри могла что-нибудь перепутать, да и я мог ошибаться, но вдвоём мы - прямое доказательство моей правоты, да что там моей - правоты Бога!
Майкл умолк и пристально оглядывал нас, пытающихся осмыслить услышанное. Затем он лёг на спину и, блаженно раскинув руки, продолжал:
- У каждого - своя музыка, свои краски, свои слова. Потомки Оскара и Мэри будут светиться, дети Алекса и Ольги - тянуться к их свету. Кто-то играет на флейте, а кто-то слушает. Кто-то пишет, а кто-то читает. Свет ищет жаждущих глаз. Свету нужна тьма, чтобы было что освещать, а тени нужен свет, чтобы обрести форму. Вот так, друзья. Богу нужен человек, чтобы было кого любить, а человеку нужен Бог, чтобы познать себя.
Размазав ладонями слёзы по щекам, Ольга поднялась на ноги и, подойдя к Майклу, опустилась перед ним на колени.
- А тебе что нужно, Майки? - прошептала она, положив ладони ему на грудь. - У меня есть Алекс, у Оскара - Мэри, а ты один.
- Что нужно мне? - Майкл задумался. - Мне нужны вы, друзья. Я питаюсь вашим счастьем. Эх, если б вы знали, какое оно сладкое, чужое счастье!
***
Приписка на последней обложке тетради:
«В дневнике осталась незаполненной последняя страница, словно дверца, открытая в девственный свет.
Увы, других тетрадей у моего прапрадеда не было, поэтому всё, что случилось с ним и его друзьями дальше, он передал устно своей внучке, то есть моей матери, а она рассказала мне. Надеюсь, она ничего не перепутала, а я запомнил всё правильно.
Когда мои братья изготовят достаточное количество бумаги, я начну писать историю нашего народа, а эта книга пусть служит нашим потомкам неопровержимым доказательством того, что все мы - посланцы Бога, все мы - слова его песни о вечной любви, вылетевшие на свободу из его улыбчивых уст. Аминь».
