Переведён на английский язык для журнала «Оne Story».
В англоязычной версии название – «The Scent Of Asphodel»

– Интересно, кто из нас… раньше умрёт?
Её вопрос, выпорхнувший глупой пичужкой из пухлых, чувственных губ, ткнулся в голую спину его, курящего у раскрытой форточки небольшой комнаты, но не заставил ни обернуться, ни прервать сигаретную затяжку. Он так же сосредоточенно продолжал рассматривать огни автомобилей, скользящих по широкому проспекту, снег на газонах и редких прохожих, время от времени выпуская в форточку клубы сизого дыма.
– Мне интересно, кто из нас умрёт раньше, – повторила девушка, одной рукой опираясь на одну из подушек широкой, двуспальной кровати, а другой взбивая соломенные волосы, – и когда?
Он опять пропустил мимо ушей её вопрос, медленно стряхнув пепел в форточку и продолжая напряжённо всматриваться куда-то вдаль, словно пытаясь разглядеть там нечто важное.
Она порывисто вскочила с кровати и прильнула к нему гибким телом, и это сразу заставило его резко развернуться, чтобы загородить девушку от потока морозного ноябрьского воздуха.
– Ты простудишься! Разве можно голышом подходить к окну?
– А ты? Не голый?
– Я – другое дело. Закалённый.
Он щелчком отправил недокуренную сигарету в окно, потянул одеяло с кровати, ловко накинул его сразу на обоих.
– Вот так-то лучше. Теперь тебе тепло?
– Очень!
– Посмотри туда, – его рука высунулась из-под одеяла и махнула в том направлении, куда он только что напряжённо всматривался, – видишь проспект? Если проехать до конца его, потом повернуть налево, а потом ещё двадцать километров, попадёшь в аэропорт. И всего через четыре часа полёта будешь у тёплого моря.
– Я никогда не видела моря.
– Знаю. Ты увидишь его. Ласковое и прозрачное. Шуршащее мелкой галькой и обдающее солёными брызгами. Мы будем там через две недели. Возьмём напрокат машину и объедем за десять дней одну маленькую, гордую страну, останавливаясь, где захотим. То есть там, где понравится.
Но она горько вздохнула:
– Мне… не верится. Слишком часто меня обманывали. Говоришь ты красиво и приятно. Расскажи мне ещё какую-нибудь сказку. Я всё прошлое лето встречалась с женатым человеком. Он снял для наших встреч квартиру и даже обещал свозить меня в Эмираты. Постоянно про них рассказывал.
– Отчего же не свозил?
– Было лето. А летом, рассказывал он, там совершенно невыносимая жара – до пятидесяти градусов. Говорил: надо подождать до ноября. А в ноябре забрал у меня ключи от съёмной квартиры и начал водить туда другую девушку. Я ждала его у того дома, увидела...
Девушка остановилась, но после небольшой паузы продолжила:
– Наверное, он ей рассказывал про Эмираты или Тайланд. Или про Сочи. Про то, что в Сочи надо ехать не раньше середины июня.
– Понятно. Только я серьёзно. Денег нам хватит. Мы ни в чём себе отказывать не будем. Машину завтра продаю. Точнее, – он посмотрел на фосфоресцирующий циферблат своих часов, – уже сегодня.
– Хочется тебе верить, – она выскользнула из-под одеяла, щелкнула тумблером настенного светильника.
– Вот скажи, нас, спидоносцев и спидоносок… не знаю, как правильно говорить, становится всё больше и больше. Ответь, только честно, – она встала с кровати, подошла к нему вплотную и посмотрела снизу вверх прямо в глаза, – ты мог бы ещё с одной такой же встречаться?
– С какой такой же? – якобы не понял он, также глядя прямо в её широко раскрытые голубые глаза.
– Всё ты понимаешь. Уже в газетах объявления печатают. Восемь месяцев назад, когда мы с тобой в очереди в клинике познакомились, я таких объявлений не читала.
– Восемь месяцев! А у меня такое впечатление, что я тебя всю жизнь знаю.
– И у меня. Помнишь? Когда я тебя увидела в первый раз, я даже вздрогнула. Волна какая-то прошла по телу. Надо же где свою судьбу повстречать – на полпути к смерти! Хотя, говорят, на лекарствах можно долго, очень долго жить. Жить. Нет, не жить – существовать.
Она прильнула к нему, затрепетав всем телом, но затем чуть отпрянула и снова пристально взглянула на него:
– Ты не ответил на мой вопрос. Так мог или нет?
– Глупая маленькая девочка! Неужели слова для тебя что-то значат? Язык дан человеку, чтобы скрывать мысли, а не обнажать свою натуру. Если хочешь знать, когда я тебя увидел там, меня тоже... как током ударило. Я ведь утром хотел выброситься из этого окна.
– Из этого? – она махнула изящной ручкой в сторону форточки, словно именно туда могла вылететь душа любимого, – десятый этаж, костей не соберёшь. Что же передумал?
– Маму с папой пожалел. Представил, как они приедут из нашего городка и будут убиваться. Мама у меня сердечница. Она точно не выдержит, я знаю. Они, кстати, про СПИД не знают. А когда тебя увидел, подумал: Бог мне послал такое создание.
– Бог есть?
– Наверное.
Он опять подошёл к окну, чуть откинув занавеску, но посмотрел не на затихающий проспект, а куда-то далеко в небо, которое в эту ночь было совершенно безоблачным.
– Ты знаешь, время во Вселенной течёт не так, как здесь. Время вообще у разных людей идёт по-разному. Вот тебе двадцать два. А мне двадцать пять. Если бы не эта болезнь. Возможно, мы о смысле жизни так остро бы и не задумывались. Я не хочу сказать, что для остроты восприятия проблемы надо обязательно ВИЧ-инфицироваться. Я о другом. Иные проживут всю жизнь, и всё по кругу: работа, дом, работа, работа по дому и работа в саду, пьянка в выходной, дети, внуки, телевизор, кухня, осенние заготовки. Ну, праздники ещё. Стукнет такому человеку пятьдесят, оглянётся он на прожитую жизнь. А вспомнить нечего! В городке, где я жил до поступления в университет, много людей, что от скуки маются, не знают, чем, кроме пьянки, заняться в свободное время.
– А любовь?
– Не всем она дана. Вот до тебя и я не любил. Я не знал, что это…
– А помнишь? Как ты смотрел на меня тогда в клинике и не решался подойти? И только, когда понял, что мы можем так никогда и не познакомиться, решился.
– Да! Решился, подошёл, а язык задеревенел. Сказать ничего не могу.
– Я всё поняла.
– Что я не глухонемой?
– Конечно. Я многое поняла. Женщина чувствует, если нравится. А ты так смотрел на меня, что всё было понятно без слов. А потом всё-таки взял себя в руки – разговорился же!
– И до сих пор говорю и говорю. Ты спросила, кто умрёт раньше? Давай договоримся не думать об этом. Надо просто любить друг друга. Пройдёт всего четырнадцать, нет, даже тринадцать с половиной дней, и мы с тобой будем в Греции. Я покажу тебе много интересного, и мы запомним каждую минутку, проведённую там.
– Каждую минутку.
Она проговорила эти слова так бережно, как будто минутки эти были на вес золота, и она боялась уже сейчас неправильно распорядиться ими.
– А знаешь, какая у меня появилась мысль? Давай заранее добудем большую-пребольшую карту и всё распишем по минуткам. Куда поедем и когда.
– Нет, я так не люблю. Мы ничего не будем заранее планировать. Надо делать то, что подскажет сама природа. Хорошо?
Она молча кивнула и снова прильнула к нему в горячем стремлении снова и снова слиться в единое целое с любимым, неповторимым, самым близким ей человеком.

***

Море дышало мерно, как часы. Оно с равными интервалами накатывало на песок пляжа, выбрасывая то ракушку, то гальку, то какую-то тёмно-зелёную морскую водоросль, оставляя пену, которая не успевала исчезать под порывами ветра. Так должно быть продолжалось не тысячи – миллионы лет. С самого сотворения мира волны с такими же равными интервалами накатывали на песок, а затем отступали, оставляя на нём разноцветные дары. Эти дары моря видели гребцы с древних галер и моряки средневековых парусников, но казалось: всё здесь осталось таким же, как спустя пять минут после сотворения мира.
Их было только двое на песке залива у небольшого греческого городка Лептокария. Они, не спеша, брели по полосе прибоя в сторону от города и тихо разговаривали.
– Представь только, – она округлила свои глаза, – вот этот цветок, выброшенный на песок, должно быть, рос на морском дне. А может, это растение вынесло в море течение реки? Или его бросила в море красавица с океанского лайнера, совершающего морской круиз? Помнишь, в порту города Пирея мы видели такое судно?
– Помню, Но скорее, он похож на асфодель.
– Что это? Слово странное. Зловещее.
– Да. Это цветок забвения, растущий в царстве мёртвых.
– Ты веришь в это царство?
Он не ответил, взял её руку в свою, а она не удержалась от другого вопроса:
– У тебя рука очень горячая. Может, вернёмся в отель? Как ты сегодня себя чувствуешь? Не мотай головой, отвечай!
– Ничего, – неопределённо пожал он плечами, – но хотелось бы лучше. Чтобы мы могли бы завтра поехать в одно место. Я ещё не свозил тебя в Центральную Грецию. Там находятся монастыри непокорённых турками греков. Это надо обязательно увидеть.
– Увидим ещё, – успокоила она, – у нас до отлёта домой целых три дня. Я и так увидела за неделю здесь столько, сколько не видела за всю свою предыдущую жизнь. Парфенон! Акрополь! Салоники! Халкидики! Спасибо тебе!
По её глазам пробежался огонёк восторга.
Он расслабленно и довольно улыбнулся, как улыбается человек, посвятивший необычайно важному делу всю свою жизнь и увидевший, наконец, весомые и реальные результаты своего труда. Так скульптор созерцает свою скульптуру после того, как с неё соскальзывает покрывало, закрывающее творение рук его от взоров восторженной публики. Так, должно быть, ощущает себя писатель, ставящий точку в романе, который он писал десятилетиями. И такими глазами смотрит великий художник на картину, которая спустя годы не будет иметь в мире цены.
– Тебе, правда, понравилось? – промолвил он тихим голосом.
Она хотела вымолвить это короткое слово «правда», имеющее в русском языке множество оттенков, но, вдруг какая-то мощная сила заставила его опуститься на песок, яростно вырывая жизнь из тела, и она не смогла сказать ему уже ничего.
Девушка опустилась на песок возле бездыханного тела любимого, рядом с невесть откуда взявшимся цветком неопределённого цвета, прекрасно понимая главное: никакие слова ни сейчас, ни после не могут передать её ужас и не имеющее никаких границ удивление от того, что всё, чего она больше всего боялась в жизни, произошло так скоро.