Твои воображаемые друзья, ты только глянь – они уже почти седые!.. Кто-то молится огромной бирюзовой пчеле, кто-то уронил себе на ногу бензопилу, чьи-то пальцы скрючены артритом, а кто-то и вовсе завёл своих собственных воображаемых друзей.

Им не до тебя. Они больше не хотят бегать по крышам и жевать гудрон. Да и тебе пора уже заняться своими делами: ты давно взрослая. Только вот своих дел почти нет. А после развода стало ещё меньше. Но ты говоришь всем, что дела есть. Дела идут. Забывая уточнить, что идут они без тебя. Мучаешься от бессонницы десятую ночь подряд. Чтобы занять себя, рисуешь дом, человека и дерево. Проективный тест. Заодно пытаешься придумать сногсшибательный образ на Хэллоуин.

…Мне сказочно повезло: наш дом располагался по соседству с незаконной городской свалкой. На этом, пожалуй, отмеренное на моё детство везение заканчивалось.

Мама работала в две смены, чтобы обеспечить мне достойное будущее и чтобы мы могли чем-то питаться в не слишком достойном настоящем. После уроков я чаще всего слонялась возле свалки, играя с воображаемыми друзьями в «поиск сокровищ».

Большинство ребят в моём классе были мажорами: их джинсы стоили больше, чем зарабатывала моя мама за месяц. Я подозревала, что в их домах даже чайные пакетики заваривали всего один раз, а не три-четыре, как было принято у нас. Меня же величали Королевой Помойки, и я носила это звание с гордостью. В моём зловонном королевстве зелёные мухи кружились над вспоротыми животами огромных мусорных пакетов. Здесь так легко было затеряться. Спрятаться. Иногда мне удавалось найти потрясающие вещицы: тюбик помады, позолоченный медальон, шестерёнки часов, фарфорового ангела с разбитым лицом. Всё это становилось частью моей «коллекции отбросов». Я надевала массивные перстни на свои худые пальцы с ободранным маникюром, а рыжие патлы украшала тяжёлой пыльной заколкой с фальшивым жемчугом. Мой истлевший гламур: я несла его перед собой, словно щит.

Когда мне было десять, к нам приехал погостить дядя Паша, мамин брат. Гостил он у нас довольно долго: почти пять лет. Перестройка в стране к тому времени давно завершилась, но дяде Паше перестроиться не удалось. Со старой работы его сократили, а новую найти он не смог. Большую часть дня он сидел у окна, курил или помогал мне искать «сокровища». Мои воображаемые друзья охотно приняли его: он сразу и безоговорочно стал для них своим.

Вот только дядя Паша страдал от некой странной болезни, в которую не верила моя мама.

В нём жил пчелиный рой. Сотни невидимых пчёл. Злые, дикие твари – мёд их был терпок и ядовит. Они жалили его изнутри, очень больно – дядя Паша стонал, схватившись за голову, и катался по полу. Но хуже всего было то, что они постоянно жужжали.

- Вот, послушай, - дядя Паша придвигался ко мне, так близко, что я чувствовала его дыхание. – Слышишь? Слышишь?..

И мне казалось, что я слышу. Тихое, монотонное жужжание.

Он был ульем. Ульем поневоле. Интересно, является ли насилием принуждение человека быть ульем?.. Дядя Паша считал, что является. Только кого призвать за это к ответу?.. Он постоянно писал в какие-то инстанции гневные письма с требованием моральной компенсации. Но ему ни разу не ответили.

Мама говорила, что её братец – пьяница, трепло и ещё один нахлебник, удобно устроившийся на её шее. И всё же мне было весело шататься с ним по грязным закоулкам моего маленького, но гордого королевства!.. Один раз мы нашли кашемировый свитер, почти целый. С тех пор дядя Паша его не снимал. Ветер кружил вокруг нас рваные пакеты и сухие листья. Забравшись на самую высокую гору из мусорных мешков, я выкрикивала исковерканные слова популярной песенки:

- Фристайло! Ракамакафо!..

Бурно жестикулируя, я танцевала хип-хоп на своём троне из тряпья, объедков и картонных коробок. Дядя Паша сидел на прожжённом колченогом кресле, смеялся и отстукивал ногой ритм.

Иногда он подходил ко мне близко, слишком близко. Гладил по щеке и шёпотом просил закрыть глаза. Я чувствовала, как его руки расстёгивают мою блузку: пуговку за пуговкой. Он почему-то любил, когда на мне было мало, совсем мало одежды. Он сгребал меня в объятия большими ручищами. Я чувствовала тепло и запах его кожи.

- Эти пчёлы… - шептал он. – Знаешь, иногда они перестают жужжать. Вот сейчас, например. Слышишь их?.. И я не слышу. Какой же кайф, когда они молчат…

Дядя Паша умер, когда мне было пятнадцать. Инфаркт – так сказали врачи. «Допился», - вздохнула мама. И только я знала точно: это были пчёлы. Но я была за него рада: по крайней мере, дяде Паше больше не нужно быть ульем.

Через год после его смерти свалку рядом с нашим домом, наконец, ликвидировали.

Ещё тогда, в детстве, я обожала Хэллоуин: единственный день в году, когда я чувствовала себя звездой. Я делала потрясающие костюмы из всякого хлама: такие нигде нельзя было купить, ни за какие деньги. Жуткие маски из яичных скорлупок, птичьих косточек, осколков цветного стекла, парусины и медных гаек. Их можно было обменять в школе на упаковку жвачки или «Сникерс». Но самое сладкое из всех лакомств – быть в центре внимания. Виват, королева!..

…Три часа ночи. Я нарисовала уже пять домов, три дерева и двух человечков: и все они умоляют меня пойти спать. Но сна ни в одном глазу. Прокручиваю в голове сегодняшний разговор с мамой о наболевшем.

- А вот если бы у вас были дети, он бы не ушёл, - мама выразительно смотрит на меня поверх очков.

Я возражаю, что если бы у нас были дети, ушла бы я. И фиг бы вы меня нашли.

Тут, разумеется, моя маман начинает вопить, что воспитала бессердечное чудовище. Дочь-чайлдфри – горе в семье. А ведь даже у тёти Любы из третьего подъезда уже двое внуков, хоть её сын и наркоман.

Вдоволь наоравшись, она подливает мне чай.

- Лето прошло, а ты опять никуда не съездила. В следующем году обязательно возьми путёвку на теплоход. Сейчас такие шикарные речные туры! А сколько там развлечений!..

- Я не хочу плыть на теплоходе, мама.

- Ну как это?.. Конечно, хочешь. Может, хоть познакомишься там с кем-то…

Она продолжает что-то увлечённо рассказывать, но я не слушаю её. Я разглядываю золотистый фантик из фольги. Из тысячи таких фантиков можно сшить королевскую мантию. Я буду в буквальном смысле ослепительна в этот Хэллоуин. Виват, королева!..

…Четыре утра. Моё отражение смотрит на меня застывшими мутными глазами. В моих венах - грязные сточные воды. И мёртвые рыбы вытекают из моего носа тоненькими струйками крови, сливаясь в ручей. Скажи, который сейчас год?.. И кто я теперь – дом, человек или дерево?..

Когда дядя Паша умер, в самой глубине души я испытала облегчение, чуть ли не радость – и всегда винила себя за это. Ведь он любил меня, этот человек-улей. А я любила его, хоть и не совсем понимала.

Но сейчас я понимаю его. С каждым днём – всё больше. Вонь канализации, запах нефти и дохлых рыб – это накатывает внезапно, когда меньше всего ждёшь. Во мне шумит отравленная река. И я готова на всё, чтобы не чувствовать это.

Внезапно в мутных водах сверкает ясная, до боли резкая картинка – я с мужем и детьми плыву на теплоходе, в речной тур по Волге. А моя мама бесконечно постит в «Одноклассниках» фотографии внуков. И, наконец-то, гордится мной.

Да ведь это же шикарный образ на Хэллоуин!.. Лучший из моих образов. Главное – правдоподобный. И в самый неожиданный момент я засмеюсь и воскликну: «Сладость или гадость!.. Ловко же я вас всех провела, да?..»

Вот только никто мне не поверит. Что ж. Значит – мантия из фантиков.

Я достаточно зарабатываю, чтобы покупать красивые новые вещи. Но привычка рыться в хламе осталась. Герцогиня секонд-хендов. Императрица блошиных рынков. Словно под тоннами тряпья, яркого, безвкусного ширпотреба, я надеюсь когда-нибудь обнаружить себя.

Пять утра. Закрыв глаза, пересчитываю своих воображаемых друзей, прыгающих через забор туда, откуда не возвращаются. Я очень хочу с ними, но мне нельзя. Не сегодня. Может, когда-нибудь…

Я засыпаю.