20 октября 2021 года не стало Имум Коэли, автора нашего сайта и редактора ЛитСетьМедиа. По просьбе друзей и с согласия родных Натальи публикуем отрывок из начатой, но не оконченной ей повести.
Егорыч гнал свой большегруз по трассе Магнитогорск – Москва. Шёл один, без напарника, как вдруг услышал шорох и возню в курятнике, за шторкой позади водительского кресла. Он напрягся – чего только не бывает в пути, парканулся на обочине, уцепил монтировку и резко отдёрнул шторку. И обалдел, увидев испуганное, бледненькое девчоночье личико с огромными, ярко-синими глазищами. Взгляд был отчаянно кричащим. — Ты откудова тут, Синеглазка? — огорошено спросил Егорыч. — С Парижа́ – жарко выдохнула девчонка. — С Парижа́? Осподя-а-а-а… А куда? — В Париж. Не гони, дяденька! Мне очень надо! Мне очень надо в Париж!..
***
…Жанна брела в предутренней тишине старых кварталов Парижа и упоённо впитывала его фантастическую, пленительную атмосферу. В излучинах ажурных улочек Жанна ловила всплывающие мечты, пропитанные ароматом кофе и хрустящих круассанов, вибрирующие переливами аккордеона и певчим журчанием шарманки. Нотр-Дам-де-Пари склонился к ней, и морщинистые стены трепетали под её ладонями каждым живым дюймом. Жанна прижималась к ним щекой, гладила податливые камни, ласкала спящее время и слышала его глубинное, ответное дыхание. Жанна шла дальше – по аристократической авеню Клебер до площади Трокадеро. И вот она, красавица Эйфелева башня! «Пастушка, о башня Эйфеля!» – сказал о ней великий поэт Гийом Аполлинер. Жанна круто задирает голову и смотрит, как плывёт в розовых облаках кружевной шпиль. Она до сладкой и щемящей боли, всем естеством любила этот город, любила Париж в себе, любила себя в Париже. Огуречно-зелёный запах утренней Сены вывел Жанну к маленькому кафе на набережной, и она присела за столик. Чуть поодаль седой, хромоногий старик – книготорговец – раскладывал на лотке такие же седые и потёртые книги, пропахшие старой кожей и трубочным табаком. Он оглаживал каждый томик сухими, сетчатыми ладонями, похлопывал потрёпанные переплёты, что-то нашёптывал им, улыбаясь, словно разговаривал со старыми друзьями. Жанна понимала, что старик вовсе не стремился продать эти книги. Скорее, он знакомил с ними мир, сливаясь с жизнью парижской набережной и становясь её незаменимым, неповторимым пазлом, живописным крапом эпохи. А вот пушистый, шоколадный ослик дремлет, оперев мордочку о парапет. Рядом тележка, разрисованная мультяшными героями и яркими цветами. В ней крепко спит босоногий, рыжий мальчишка, пухлые губы в полуулыбке, руки раскинуты. Скоро набережная наполнится гуляющими семействами, и дети, восторженно повизгивая, заполонят цветную тележку, затискают лохматого ослика и закормят его баранками. А рыжий мальчик повезёт их вдоль Сены, будет сверкать жемчужными зубами и сыпать прибаутками. Это будет чуть позже, а пока ослик и мальчик крепко спят и, наверное, видят цветные сны. Из речного рассветного марева выткалась тонкая девичья фигурка. Девушка в зеленовато-голубом платье танцевала на пока ещё пустой набережной. Она танцевала увлечённо и легко, словно репетировала балетную партию. Тонкие руки крылато вспархивали, ножки описывали невероятные па. Девушка то кружилась, то замирала в арабеске, то на мгновение зависала в косых солнечных лучах. Ею любовались двое – пожилая, очень полная женщина, которую выгнали из дома артрит и бессонница, и молодой франт, что, видимо, ещё и не ложился спать, прокутив ночь в кабаке. Для него тоненькая девушка – мечта о будущем, а для пожилой толстухи – воспоминание о прошедшей юности. — Какой кофе предпочитает мадемуазель? – спросил Жанну гарсон в белой блузе и чёрной бабочке, – В нашей кофейне традиция: мы всегда показываем гостю зёрна, но рецепт не сообщаем, еxcusez-moi. Истинно французская обжарка, мадемуазель. Посмотрите, бобы шоколадного оттенка с умеренным блеском. — На Ваш вкус – тихо ответила Жанна. — Тогда рекомендую "Café gourmand". Это чудный набор из чашечки эспрессо и ассорти мини-десертов – мини-эклер, мини-крем-брюле, мини-профитроль, мини - шоколадный мусс. Фантастика, мадемуазель! Подавать? — Спасибо – Жанна взглянула на гарсона… Но вдруг его лицо одутловато расплылось, вмиг покрылось сизой щетиной, перекошенный рот заляпался разводами засохшей слюны, а глаза покраснели и сощурились. Дыхнув самогонным перегаром, он хрипло и зло гаркнул: — Жанка! Паскуда, опять у окна застыла? Давай-ка у бабки горшок вынеси! Лёля вернётся, а тут вонища – не продохнуть! Жанна очнулась. Из мутного окна на неё щурился серый Париж. До тошноты обрыдлый пейзаж – февральская грязно-серая слякоть, серые покосившиеся дома, косой одинокий фонарь под дождём, уличные серые псы и серые гогочущие гуси. Вокруг Эйфелевой башни редкие стайки туристов – чудаков с опрокинутыми за спину зонтами и головами, задранными вверх. Жанна никогда не понимала – что их сюда тянет? Это же совсем не тот Париж – захолустное село в Нагайбакском районе Челябинской области. И даже недальние Кассель, Лейпциг, Арси, Берлин и Фершампенуаз – сёла Южного Урала, даже построенная в виде Эйфелевой башни вышка сотовой связи не делают этот Париж менее серым. Здешняя башня в пять раз меньше настоящей, а Париж – тот самый, цветной и звенящий – кажется, вовсе на другой планете. Бабушка рассказывала, что Жанна – исконная парижанка. Их предки поселились в Париже́ ещё во времена войны с Наполеоном. Местное население испокон века, склоняя название своего городка, делали ударение на последнем слоге – Парижа́, в Париже́, за Парижо́м, и никак иначе. Но для Жанны это звучало обречённо. Она ненавидела этот город, ненавидела этот Париж в себе и ненавидела себя в этом Париже́. Жанна привычно вынесла и промыла судно из-под бабушки, потом привычно ворочала иссохшее, сине-жёлтое бабушкино тельце, протирала влажным полотенцем, смазывала детским кремом, надевала на бабушку чистую рубашку, причёсывала редкие пегие волосы. Бабушка стыдливо жмурила слезящиеся глаза, тыкалась лицом в колени Жанны и целовала её ладони. Жанна гладила бабушкины щёки и шептала: — Ну, не плачь, Ба, всё нормально. Начался новый день, и надо его прожить. Не плачь, сейчас покормлю тебя. Из-за занавески хрипло заворчал отец: — Жанка! Жрать давай! А потом к башне иди и малюй, пока на бутылку не наберёшь! И без литровки домой не приходи, космы выдеру! Лёля вернётся, а на стол нечего подать! Жанна свыклась с тоской и безнадёжностью, перемен ждать было неоткуда. Но мечты! Цветные мечты жили в её душе, и она выплёскивала их красками на бумагу. А ещё она хранила в себе чудо. Когда Жанна начинала рисовать чей-то портрет, то перед ней всплывали картины из прошлого и будущего этого человека. Жанна ничегошеньки о нём не знала и рассказать, а тем более предсказать ему ничего не могла. Но то, что она рисовала, глядя человеку в глаза, было точной иллюстрацией того, о чём он думал в эту минуту. Если он о чём-то вспоминал, то на картине Жанны рождались его воспоминания. Если человек о чём-то мечтал, то на рисунке отражались его мечты. Но самым чудесным было то, что мечты отражались только те, которым суждено было сбыться. Несбыточных мечтаний душа Жанны не улавливала. О французском Париже Жанна знала не так уж и много. Интернет в селе появился недавно, а в доме Жанны его не было. Да и компьютера не было тоже. В школе Жанна учила французский, ходила в библиотеку, много читала. Но это было в прошлой жизни, пока рядом была мама. Потом читать стало просто некогда. Но истинный Париж приходил к ней во сне и рождался на её картинах! А в душе девушки теплился огонёк надежды, что когда-нибудь чудо сойдёт с рисунков и станет реальным. Жанна оборвала вчерашний листок перекидного календаря. Сегодня 29 февраля, день её рождения. Сегодня ей исполняется восемнадцать лет… Жанна собрала в старенький этюдник карандаши и краски, кисти и бумагу, натянула бабушкины валенки и линялый полушубок, сунула под мышку складной рыбацкий стульчик и пошла к Эйфелевой башне. Это был её заработок. Жанна садилась недалеко от башни, смотрела на приезжих туристов и просто начинала рисовать. Руки сами двигались по бумаге, но под карандашом и кистью рождались чудеса! Жанна безотчётно переносила окружающих людей во французский Париж – кого-то в кафе, кого-то в прогулочные лодки, кого-то в лавку парфюмера, кого-то просто на улицы или бульвары. Она никогда прежде не видела места, которые рисовала, и ничего не знала об этих людях. Но люди подходили к мольберту Жанны, узнавали себя и удивлялись, как она смогла угадать их предпочтения и вкусы, характеры и жизненные обстоятельства. Жанна молчала, она не угадывала, она просто знала, но не знала откуда и почему. Люди радостно разбирали рисунки Жанны и взамен оставляли ей деньги – кто сколько мог и хотел. Внезапно Жанна насторожилась. Она услышала французскую речь. Мужчина и женщина перебирали рисунки Жанны, восклицали восхищённо. — Monsieur veut acheter un tableau? – тихо спросила Жанна – Господин хочет купить картину? Мужчина удивился, но разговор продолжился на французском языке. — Мадемуазель бывала в Париже? – спросил мужчина. — Нет, никогда не была. — Мадемуазель что-то скрывает или… хитрит? – лукаво спросил француз – Вы изображаете Париж с фотографической точностью. Вы там были! — Я… нигде не была, кроме этого Парижа́. – ответила Жанна. Девушка подняла голову и посмотрела на француза. Иноземец оторопел! Необычайные, ярко-синие, нереально огромные глаза смотрели на него. Взгляд излучал иконописную печаль, словно девушка знала что-то, неведомое никому. При этом она совсем не была красива. Низкорослая и очень худая, она казалась ребёнком. Лицо её было маленьким, ассиметрично-треугольным. В нём было что-то птичье, а длинная шейка ещё больше усиливала это сходство. Гадкий утёнок – вот на кого была похожа девочка. Но глаза! Это были глаза марсианки Аэлиты, хотя странная россиянка вряд ли знала, кто это. — Я покупаю Ваши картины. У Вас есть ещё работы? — Да, есть, но дома. — Мадемуазель разрешит проводить её домой? Мы очень хотим увидеть другие Ваши рисунки – сказала спутница француза. — Мы очень просто живём, мне неловко приглашать вас – засомневалась Жанна: — Это ничего, мы тоже не всегда жили во дворцах, да и сейчас там не живём – засмеялись французы. Жанна открыла дверь в дом и с порога громко крикнула, предупреждая отцовскую ругань: — Папа, я принесла деньги! Но в магазин схожу потом. У нас гости, они хотят ещё купить мои рисунки! — Какие ещё гости? Лёля будет недовольна, она приедет усталая, а в доме чужие люди, – глухо ворча, отец скрылся за занавеской. Жанна провела гостей в комнату. — Угостить мне вас нечем. А картины – вот, на стенах, смотрите. Гости топтались вдоль стен, вскрикивали восхищённо, цокали языками, подносили рисунки к окну. Француз снял со стены портрет. На нём была изображена очень красивая синеокая женщина. Красавица стояла на высокой сцене, в её руках была скрипка, у ног – море цветов и восторженная людская толпа. Рисунок был столь живой, что музыка и овации, казалось, заполнили маленькую комнатку. — Кто это? Удивительно знакомое место! Да это же зал «Олимпия»! Вы писали с натуры? – воскликнул француз. — Я не знаю, где это. На сцене моя мама, она скрипачка. Она улетела в Париж на гастроли. — Но где же Ваша мама? Она что, бросила вас? Она к вам не вернулась? — Самолёт не вернулся. Пять лет назад – прошептала Жанна. — О-о-о… сожалею, мадемуазель. — Отец верит, что мама просто задержалась на гастролях и вот-вот вернётся. А может, она взаправду осталась в том Париже?.. Французские гости о чём-то негромко посовещались, и мужчина протянул Жанне визитную карточку. — Моё имя – Жан-Франсуа Жагер. В Париже у меня частная художественная галерея в Латинском квартале на улице Сены. Я – потомок династии галеристов Жанны Бюше. Мы также выступаем издательским центром, где издавна выпускаются каталоги выставок, редкие книги и художественные издания. Были времена, когда в нашей галерее выставлялись Пикассо и Кандинский, Жан Дюбюффе и Роже Бисьер, Дадо, если Вам о чём-то говорят эти имена. Мы путешествуем по России в поисках новых талантов. Русское искусство теперь в тренде. И вот удача! Вы – просто уникальная находка! Вы – самородок и поразительно талантливы! Как Вас зовут, мадемуазель художница? — Жанна. Меня зовут Жанна. — О-ля-ля! Я – Жан, династия галеристов Жанны Бюше, и Вы – тоже Жанна! Это signe d'en haut – знак свыше! Я приглашаю Вас в Париж, Жанна! Мы заключим с Вами контракт и откроем Вашу выставку. Назовём её… «Цветные сны русской парижанки»! Это привлечёт зрителей и инвесторов, мы с Вами можем сделать удачный бизнес! Вы будете только творить, всё остальное сделаем мы. Согласны?
***
Дальше пока я не написала. События будут развиваться так: Жанна отказывается ехать – не может бросить отца и бабушку. Но потом всё же едет. На перекладных добирается до Москвы, потом вместе с французами уезжает в Париж. В Париже она понимает, что Париж – совсем не соответствует её мечтам, что Париж – жестокий город, что её талант – всего лишь товар. Ей начинают эксплуатировать. Она рисует на заказ портреты именитых меценатов, но из-под её кисти рождаются их тайные пороки. Ей заставляют лгать. Но лгать она не может. Жанна узнаёт, что в ей родном Париже́ беда с её семьёй. Отец в психушке, бабушка в богадельне. Она понимает, что её место – на родине, что её миссия – русское искусство и семья. Рассказ закончится так, как и начался: Тот же дальнобойщик встречает Жанну на трассе и спрашивает, откуда она опять, и куда ей не этот раз. И получает ответ: «Из Парижа. Дяденька, мне очень надо до Парижа́! Мне очень надо в Париж!
