В следующей жизни я мечтаю стать школьным сторожем. Тихим старичком в фуражке, сгребающим листья на заднем дворе. Периодически я буду выбирать из толпы самого тихого и застенчивого ребёнка. И уводить с собой в подсобку, порождая нехорошие слухи. Там, в тишине, я буду отпаивать ребёнка чаем с конфетами и говорить: «Потерпи, однажды всё это непременно закончится».

Я не знаю, что ждёт мир в будущем, и есть ли жизнь на Марсе – но в одном я уверена: везде, всегда, на любой планете и в любом измерении, неизменным остаётся только одно – дети-невидимки, маячащие где-то на окраине школьной жизни. И совершенно неважно, есть ли у них жабры, щупальца, и способны ли они выдерживать высокий уровень радиации.

И если к ним однажды подойдёт старик в странной фуражке, угостит конфетой «Мишка на севере» и расскажет про светлое будущее – они посмотрят на него, как на идиота. И будут правы. Потому что помощь им нужна сейчас, и не надо тут сказок про прекрасное далёко. В свои двенадцать я бы слушать этот бред не стала. Взрослые врут – это дело известное. Так что мечта моя, увы, далека от жизненных реалий.

Но если бы я могла путешествовать во времени, то вернулась бы в далёкое прошлое и рассказала всю правду. Одной-единственной девочке. Отыскала бы её в школе номер сорок четыре на улице Тополей. Маленькая русоволосая умница из пятого «В» - узнать её нетрудно, она всегда стоит немного в стороне от одноклассников, не решаясь приблизиться. Сутулая спина, близоруко сощуренные глаза, и главное – взгляд. Серьёзный и грустный.

Я не стану ей врать. Я так много хочу ей сказать, что слова не помещаются во рту - пытаюсь вывалить их все одновременно, втиснуть в одну фразу. В итоге выпаливаю что-то вроде: вбвровл! Прщшвмаа?? Нблктшо!!! Потом перевожу дух и начинаю сначала.

...Осознание себя взрослым часто приходит с большим опозданием. У многих людей оно наступает в тот момент, когда им начинают продавать алкоголь без паспорта. Так вот: это ерунда. Мне тридцать три, и недавно мне начали продавать антидепрессанты без рецепта. Вот теперь, кажется, детство действительно кончилось. Белая таблетка утром, сиреневая – на ночь. Мир никогда ещё не был так прекрасен.

Во сне я снова летала. Разбегалась и делала длинные прыжки, во время которых зависала над землей. Один прыжок мог тянуться целую минуту, а то и больше. Летать очень легко, когда догадываешься, что полёт – всего лишь очень медленный прыжок.

В этот раз я летала так высоко, что не услышала ни один из пяти будильников. Открываю глаза в восемь двадцать. Именно в это время я, полностью одетая, должна входить в метро, чтобы успеть на очередную консультацию к психотерапевту. Жмурюсь, протираю глаза, снова смотрю на часы – нет, всё правильно. Восемь двадцать. Прямо из кровати ныряю в теплые колготки и длинный свитер – осень как-никак. Быстро прикидываю, что если сейчас натягивать джинсы, можно не успеть на ближайший поезд – а это увеличит моё опоздание ещё на десять позорных минут.

Побивая мировые рекорды, я мчусь без штанов, вприпрыжку, навстречу психическому здоровью. А оно удирает от меня мелькнувшим вдалеке синим хвостом последнего вагона.

После сеанса психотерапии организм всегда требует эклеров в шоколадной посыпке – я могу умять целую коробку в один присест, и ничего мне за это не будет – одно из преимуществ взрослой жизни. От миртазапина тянет на сладкое, и, кажется, я скоро сама превращусь в большой, гармонично развитый жизнерадостный эклер.

Мне нельзя пить ничего крепче кефира – я променяла вкуснейшее малиновое вино на ежедневные многочасовые прогулки в ближайшем парке. Да, в одиночестве. Да, в любую погоду. Дождь, снег, ветер – неважно. Шерстяной шарф, термос с кофе, в наушниках – задорное диско.
«It`s raining man! Hallelujah!» - подпеваю я Джерри Халлиуэлл, пританцовывая под дождём. Я подсела на эти прогулки и уже вряд ли смогу без них жить. Чтобы не наматывать монотонно круги, как пенсионеры с палками для скандинавской ходьбы, я придумала игру – как только вижу человека, идущего навстречу, быстро сворачиваю на другую тропинку. Так веселее – петлями, зигзагами, сложными траекториями.

И в эти моменты я много думаю о том, что так сильно хочу тебе сказать. Если когда-нибудь тебя встречу – ту тихую хрупкую девочку со взрослыми глазами. Если бы я могла обнять тебя, утешить, защитить – стать твоей мудрой старшей сестрой, которой у тебя никогда не было.

Я скажу, что тебе безумно повезло. Ты с раннего детства мечтаешь сочинять истории – и твой отец, так уж вышло, известный поэт. Ты можешь многому у него научиться, не пренебрегай этим. Иногда тебе бывает трудно его любить – но, знаешь, он всё же славный малый. Хоть и алкоголик. Крепись: ближайшие несколько лет станут самыми трудными.

Представь, что твой сладкий утренний сон прерывается стуком в дверь – мама из коридора сообщает, что отец хочет уйти из жизни. «Что, опять?..» – ты вздыхаешь и переворачиваешься на другой бок. Сон как ветром сдуло. Воскресенье – единственный день, когда ты можешь выспаться. Завтра снова в школу. Почему он выбрал именно воскресенье?.. Почему не вторник? Нет, лучше среду. В среду контрольная по алгебре…

Когда отец выпивает, он превращается в королеву драмы. В нём просыпается стареющая актриса провинциального театра: напудренная, в дешёвых шелках, картинно заламывающая руки. Она замаливает грехи, потом снова грешит и снова замаливает.

Примерно через час идея уйти из жизни уже не кажется отцу привлекательной – он уходит в свою комнату, и через минуту его мощный храп разносится по всей квартире. Зайдя на кухню, ты заметишь белеющую на дне мусорного ведра записку, порванную на кусочки. На этих обрывках – несколько строк отцовским почерком. Тебе и маме. Он просит у вас прощения за всё. Ты складываешь эти клочки бумаги аккуратно – кусочек к кусочку, словно пытаешься составить из них слово «вечность».

«Детей нужно воспитывать личным примером, - всегда говорил папа. – Я так и делаю. Воспитываю своим личным отрицательным примером…»

И всё же тебе повезло, и это неоспоримый факт. Тебя назвали Светланой, и ты веришь, что внутри тебя живёт свет – тысячи сияющих светоносных бабочек. Когда-нибудь воссияешь и ты, иначе просто быть не может.

Несмотря на все срывы и упорные попытки пробить дно, твой папа останется великим поэтом, и с годами его сборники будут выходить только чаще. Его стихи переведут на многие языки. Проведут параллели между его поэзией и творчеством Достоевского.

Ты же так и не сможешь полюбить поэзию: останешься верна прозе.

Уже сейчас, наверное, ты чувствуешь эту тяжёлую ношу ответственности на своих плечах: не сбиться с пути, не повторить ошибок, не опорочить имя. Ты просто не имеешь права облажаться. Не имеешь права быть лузером. Ты должна быть мудрее и сильнее, ты должна быть лучше.

И я знаю, как сильно ты стараешься, дорогая. Как кропотливо выписываешь фразы в своей толстой тетрадке с рассказами. Зачёркиваешь и переписываешь заново. Через пару лет ты возьмёшь псевдоним – ты не хочешь быть всего лишь «дочерью такого-то», тебе проще прятаться за чужими именами, быть невидимкой, никем. Но всего, что ты делаешь, будет мало. Ты бежишь изо всех сил, оставаясь на месте. Твои внутренние критики презрительно фыркают, даже если ты написала нечто чертовски удачное: «ну конечно, у тебя же отец…». А уж если рассказ вышел неудачным, то «ну вот, опозорила такого отца…» На детях великих природа отдыхает – расхожая фраза. И ты бежишь сломя голову, снова и снова пытаясь доказать, что природа на тебе не отдохнула.

Ты будешь постоянно держать всё под контролем, проверять – не съел ли отец всю еду, которую успела приготовить мама. Чтобы она не осталась голодной, когда придёт с работы. Потому что – ну что с него взять… Хорошо ли ты спрятала деньги. Выключен ли газ и свет. Тебе и много лет спустя будет казаться, что стоит только ослабить хватку – и твой мир распустится на нитки, как старый свитер.

И однажды тебе всё это надоест. Ты вырастешь и бросишь писать – убеждённая в своей ничтожности и бесталанности. Запоздалый подростковый бунт растянется на несколько лет. Будет всё: красная помада и кожаный ошейник, ром с колой через соломинку в модном баре, бессонные ночи, хлёсткие словечки и много чёрного юмора. Чёрный юмор всегда помогал тебе выживать. Любовники и любовницы, танцы до упаду, море откровенных фотографий в соцсетях – тысячи людей увидят тебя без одежды. Ты будешь и глупа, и вульгарна, и великолепна – всегда по-разному. Ты станешь той, с кем матери запрещают дружить своим юным дочерям.

Но только не смей ругать себя за это. Не смей!

Потому что и это тоже однажды непременно закончится.

Ты проснёшься рано утром, чувствуя, как тёплые слёзы текут по щеке. И вспомнишь, что когда-то верила, что внутри тебя живёт свет. Возьмёшь листок, ручку, и начнёшь писать первое, что приходит в голову.

Ты напишешь много удивительных историй – это я тебе обещаю. Но не перестанешь всё время оглядываться назад.

Посмотри, папа, как я умею. Посмотри, какая я сильная. Я ведь всё могу. Честно-пречестно. Мне уже не больно и не страшно. Видишь? Видишь?..

Вот как я могу. А ещё вот так. Посмотри на меня. Посмотри, папа.

А однажды – тебе уже будет тридцать – подвыпивший отец придёт к тебе и скажет: «Мне жаль, что ты выросла такой бесчувственной». Скажет, что ты стала железной. Что тебе никто не нужен. И, выдержав мхатовскую паузу, заявит, что у него опухоль мозга, и он не доживёт до осени. Это, конечно же, строжайший секрет, маме ни слова…

Он уйдёт, а ты будешь рыдать и кидаться на стены. Потому что, конечно же, ты совсем не железная. Даже если в твоём голосе с возрастом начинают звучать стальные нотки.

До осени он доживёт, не переживай – он вообще живучий. Придя в себя, ты догадаешься, что тебя снова провели. Оставили с носом. Где-то ехидно посмеивалась королева драмы – старая прошмандовка, всё ещё мечтающая сыграть Гамлета.

- Сволочь! – будешь кричать ты в стену. – Теперь-то уж тебе точно не дожить до осени… Ну я тебе устрою!.. Нет, ты сдержи своё обещание – хоть раз в жизни!..

В глубине души ты надеешься, что он будет жить как можно дольше.

В каждом новом сборнике отца ты находишь стихотворение, посвящённое тебе, любимой дочери.

…Все дороги ведут в Рим?.. Нет, милая. Все дороги, которые ты выбирала, приведут тебя прямиком в кабинет психиатра. Не пугайся: это лучшее, что ты для себя когда-либо делала.

Да, и ещё… Помнишь, тёмным зимним утром, за минуту до звонка будильника, ты, сжимаясь в комок под толстым одеялом, мечтала, чтобы был кто-то, кто сможет за тебя убить? Что однажды придёт человек, который за тебя любому перегрызёт горло. Человек, который всегда будет на твоей стороне.

В общем, тут такое дело… Он не придёт. Ни через десять лет, ни через двадцать. И чем раньше ты перестанешь ждать, тем лучше.

…Ты терпеливо выслушаешь мой бессвязный монолог и скажешь: «Это всё понятно, но почему на тебе фуражка школьного сторожа?..»

И тут, пожалуй, самое время загадочно раствориться в воздухе.

…Если посмотреть на наш мир сверху – он похож на парк, в котором я гуляю. Только чуть побольше. И нас в нём тысячи, миллионы, миллиарды – мы ходим и кругами, и петлями. Зигзагами, сложными траекториями. Нас не объединяет наша боль, наш страх, нет. Не так важно, от чего мы бежим, имеет лишь значение – куда.

В парке стемнело. Пора домой. Напоследок я решаюсь пройтись по дорожке лунной походкой Майкла Джексона – не зря же я столько тренировалась. Запрокинув голову, смотрю на небо – в хмурые глаза абсолютного, всемогущего отца. Однажды ты перестаёшь спорить с ним. Угождать, ждать, злиться, трепетать. Однажды, глядя на небо, ты увидишь звёзды – и только.

Как хорошо, спокойно и тихо. Внутренние критики всё ещё ворчат – но я заменила их на внутренних котиков, и стало намного забавнее (Что-что? Мяу? Да, мой хороший, мяу. Мяумррроу!.. Кто это у нас тут такой сердитый и такой пушистый? У кого усы в сметане?..).

Однажды всё непременно закончится. Останется лишь сияние тысячи светоносных бабочек.

Белая таблетка утром, сиреневая – на ночь.

Мир никогда ещё не был так ослепительно прекрасен.