У Пётра Семёновича Гуревича, врача отделения реанимации, сегодня выходной, а значит, перед ужином он должен потратить не менее двух часов на пешую прогулку. Уже почти год он страдает артрозом и потому старается ходить как можно больше, чтобы победить болезнь движением. Это занятие не только полезно Петру Семёновичу, но и, несмотря на боли в правом колене, не лишено приятности. Городок Берёзовка, где все пятьдесят пять лет он живёт безвыездно, небольшой и, хоть и бедный и неустроенный, зато тихий, утопающий в зелени садов и населённый всё больше людьми незлыми и скромными. Так что, когда появляется возможность, грех не пройти его из конца в конец, то и дело здороваясь со знакомыми, встречая благодарные улыбки бывших пациентов и радуясь, наблюдая за шумными играми детей.

Прихрамывая и помогая себе тростью, идёт Пётр Семёнович по знакомой с детства аллее, в конце которой его ждёт старенькая изба, оставшаяся от рано ушедших родителей. Как же любит он и свой городок, и свой дом, и простых, малообразованных, но милых соседей! Сколько раз предлагали ему не разменивать таланты на прозябание в глухой провинции и перебраться в столицу. Но уговорить его так и не смогли. Не тот человек Пётр Семёнович, чтобы покинуть родину.

- Вы когда-нибудь видели, что ветка сама себя отрубает от дерева? - не раз говаривал он соблазнителям. - Нет? То-то и оно.

Это не значит, что на его сердце порою не накатывает волна сожаления, когда он задумывается об упущенных возможностях, о славе, о больших деньгах, в конце концов... Правда, теперь уже поздно что-нибудь менять, возраст не тот. И всё же...

Но всякий раз, стоит ему пройтись по своей любимой аллее, пообщаться с благодарными пациентами или заглянуть в глаза умелой и расторопной медсестры Клавдии, в которую он втайне влюблён, - тотчас сожаление покидает его. И мир снова кажется мудро устроенным и чреватым незабываемыми мгновениями счастья.

Так что всё у Петра Семёновича хорошо, грех жаловаться. Вот если бы ещё солнце вернулось...

Он остановился и, оперевшись на трость, невольно бросил на небо печальный взор: вот так уже много лет: на покрытом серою дымкой небе нет и намёка на солнце. По ночам хоть луна радует глаз, а днём - неизменная хмарь, не тёмная и не светлая, а просто никакая. Да, именно никакая, так однажды, много лет назад, прозвала это небо соседка Вера Ильинична, и Пётр Семёнович с нею согласился. И даже успокоился, найдя наконец довольно точное определение небесной безликости.

А ведь он хорошо помнит свет этого ослепительного шарика, которое называлось солнцем. Уже тридцать лет прошло с того дня, когда оно исчезло Сколько было тогда молодому врачу? Двадцать пять? Да, около того. Тогда была жива мама, совсем ещё не старая, но уже неизлечимо больная. Как же давно это было! Многое уже стёрлось из памяти или превратилось в бледные картинки на фоне серого неба.

Что-то совсем запутались его воспоминания, как бечёвка, которую сразу не намотал на катушку, а скомкал и бросил в кладовку до лучших времён: попробуй потом распутать! Возможно, исчезновение солнца влияет и на память - как знать? Наверное, мозг человеческий похож на фотографическую плёнку: тусклый свет оставляет на ней нечёткие ихображения.

Задумавшись, Пётр Семёнович замер посреди аллеи. Неужели и жизнь его останется в памяти людей такой же размытой фотографией? Тогда ради чего он жил?

Как это ради чего? Он сердито стукнул тростью по растрескавшемуся асфальту. Не ради чего, а ради кого! Ради людей! Он же врач, ему не нужна слава, не нужны почести, он готов и даром лечить больных, потому что... Но почему? Да кто его знает, почему? Просто такой он, Пётр Семёнович. Такой упрямый и верный своим идеалам. Одинокий, необщительный, робкий, но так сильно любящий и городок свой, и его жителей... Не всех, конечно, в семье не без урода, а деревня - не без дурака, но всё это такие мелочи...

Ему вдруг захотелось в мельчайших подробностях восстановить события того дня, вытянуть из тумана яркие образы. Как же это было? Каким был день исчезновения солнца? Вот, вспомнил: тот день был выходным. Пётр собрался в лес за грибами, вышел из дома - а там всё блёклое, сумрачное, почти бесцветное. Он подумал, что назревает сильный дождь, и, минут пятнадцать постояв на автобусной остановке, с сожалением вздохнул и вернулся домой: не хотелось ему попасть под затяжной ливень в лесу.

А дома Зинаида Фёдоровна, его мама, слушает радио и тусклым голосом (с некоторых пор болезнь даже из голоса её стала стирать краски), говорит:

- Солнце исчезло.

- Да, мама, будет дождь, и наверное, целый потоп собирается. На дворе так мрачно...

- Нет, - медленно качает головой мама, - я не о том. Только что по радио сказали, что солнце куда-то подевалось.

- Как это подевалось? - Пётр остолбенел и с горечью подумал, что Альцгеймер слишком уж круто взялся за несчастную свою жертву.

- А вот так. - Мама прилегла на диван и устало смежила веки. - Сам послушай, через полчаса обещают подробнее об этом рассказать.

- Ты, наверное, разыгрываешь меня! - раздражённо перебил её сын. Иногда она вела себя странно, однако сейчас ему показалось, что Альцгеймер здесь ни при чём и мама над ним просто насмехается. Она и раньше, до болезни, любила разыгрывать и дразнить своего доверчивого Петеньку, а потом раскрывала ему смысл своей шутки, и они вместе смеялись над его неистребимым простодушием. Но в этот раз смеяться почему-то совсем не хотелось. В воздухе висело нечто тяжёлое, тревожное, похожее на вышедшее из страшного сна предчувствие, обещающее непременно исполниться. Как будто с минуту на минуту из радиоприёмника выйдут и чеканным шагом замаршируют по испуганным душам слушателей безжалостные слова диктора о начале ядерной войны.

- Мам!

- Да? - Она открыла глаза и удивлённо взглянула на растерянное лицо сына. И ласково влыбнулась. - Не расстраивайся, Петенька, всё будет хорошо. Уж я-то знаю.

- Что ты знаешь?

- Что скоро я уйду, а ты останешься, и на твоих плечах будет лежать бремя любви. Я оставляю его тебе. Иногда оно кажется невыносимо тяжёлым, но не поддавайся искушению лёгкого выбора, ведь без любви ещё тяжелее.

- Мама, что с тобой?

- А что со мной?

- Раньше ты не говорила так... словно пророк библейский...

- Раньше я не знала, насколько близок мой час.

- Не надо, мама, пожалуйста! Ты ещё поживёшь, мы оба ещё поживём...

- Готовь гроб, сынок. К следующему воскресенью я уже буду там.

- Что за дурацкие шутки! - Пётр сердито развернулся на каблуках и ушёл на кухню. А слёзы уже свербели в носу. Разум твердил о синдроме Альцгеймера и странных его проявлениях в мозгу бедной женщины, но сердце почему-то верило маминым словам. То, что она говорила, казалось жестоким, но было правдой, сын не сомневался в этом. И от этой уверенности ему стало так больно, что он сжал кулаки и стиснул зубы, чтобы не разрыдаться в голос.

А потом они слушали радиопередачу об исчезновении солнца.

- Астрономы и физики разводят руками и утверждают, что это абсурд и противоречие всем ивестным законам природы, - вещал диктор, - все телескопы шарят по небу в поисках пропавшего светила, но факт остаётся фактом: Солнца нет, оно словно испарилось. На том месте, где, по идее, оно должно было бы находиться, нет ничего. Учёные утверждают, что наша звезда на самом деле никуда не делась, а всего лишь внезапно переродилась в чёрную дыру, поэтому мы её не видим. Их оппоненты возражают им, задавая вполне логичный вопрос: если Солнце стало чёрной дырой, то откуда идёт излучение, освещающее Землю? И получают такой ответ: вполне может быть, что некоторые чёрные дыры могут светиться. Этот довод разбивается следующим утверждением: что за глупости! Если бы Солнце-дыра светилось, мы бы его видели! Но и на этот довод есть достойное возражение: а вы не думаете, что светится не сама чёрная дыра, а поле, создаваемое её гравитацией? И выделяет при этом достаточно инфракрассных лучей, чтобы согревать Землю. Возможно, это результат взаимодействия различных полей или волн, подобно тому как северное сияние - результат столкновения заряженных частиц с молекулами газов? На этом дискуссия учёных зашла в тупик, а НАСА намерена отправить к Солнцу, вернее, туда, где оно должно быть, зонд, чтобы выяснить, что же всё-таки случилось с нашим светилом. Но и правительства всех стран не сидят сложа руки. Они выделяют дополнительные средства на изучение небывалого феномена и призывают своих граждан не паниковать. Возможно, не пройдёт и недели, сказал президент США, как Солнце вернётся на своё место.

Однако шли годы, солнце не возвращалось, а астрономы так ничего и не выяснили. Посылаемые к Солнцу зонды после пересечения орбиты Меркурия все как один переставали выходить на связь и их судьба терялась в космической темноте, а севшая на Меркурий наблюдательная станция передавала на землю невразумительные изображения - светло-серые полосы и завихрения на чёрном фоне.

И вот человечеству пришлось отвыкать от красоты восходов и закатов, от знойного лета и солнечных ванн. Жизнь, взволнованная и взлохмаченная страхом и паникой в первые дни после исчезновеия светила, постепенно вернулась в привычную колею. Люди убедились в том, что и без солнца можно жить. Правда, некоторое время они скучали по нему, но в конце концов перестали замечать его отсутствие.

Лицо земли с тех пор сильно изменилось: стали нежизнеспособными светолюбивые растения и учёным пришлось создавать теневыносливые гибриды и сорта деревьев, кустарников и трав, а также зерновых и овощей, так что многие погибшие виды были заменены более устойчивыми к недостатку солнечного света.

За тридцать лет люди, казалось, совершенно забыли о солнце. Ни в разговорах, ни в песнях, ни в стихах о нём больше не упоминали, а некоторым художникам серое небо казалось не лишённым некоей декадентской прелести. Главное, что никуда не делась луна, а уж без дневного светила, которое только и делало, что освещало суету мира сего, поэт вполне может обойтись.

Молодёжь же, родившаяся после исчезновения солнца, и вовсе не задумывалась о его отсутствии. Но и многие люди постарше то ли не хотели вспоминать о нём, чтобы не бередить в сердце тоску по былым временам, то ли серое небо вытеснило из них всё яркое и достойное памяти... Кто знает?

Пётр Семёнович никогда не говорил с чужими о солнце как о чём-то интимном, ведь после смерти мамы (как ни странно, случившейся именно в то, предсказанное ею воскресенье) у него не осталось ни одного близкого человека, с которым он мог бы поделиться самым сокровенным.

А ведь солнце так и осталось для него красивыми и тёплым воспоминанием. Многое забылось, но солнце продолжало посещать его в мгновения радости или во сне. Оно просто приходило и останавливалось перед глазами, и сердце таяло от умиления, словно ему являлся его нерождённый сын, такой светлый, доверчивый, открытый миру.

Всё это были кратковременные видения, зато именно они убедили Петра Семёновича в том, что солнце на самом деле больше и глубже, чем о нём думали раньше, когда оно было привычным дополнением к небу. Оно просто было - и всё, как будто взяло на себя обязанность всходить по утрам, а вечерами прятаться на западе. Когда же оно исчезло, Пётр Семёнович вынужден был переосмыслить его значение в своей жизни, и оно стало для него не столько дарующей свет и тепло звездой, сколько мистической сущностью, связывающей его с миром прошлого, с детством, с родителями, с неосуществившимися надеждами.

Солнце не исчезло, порою думал он, копаясь в воспоминаниях и снах, оно есть, вот только мир по какой-то причине лишился его благоволения, и оно от него отвернулось. Повернулось спиной, как обиженный ребёнок. А вместо того чтобы найти в себе причину этого явления, покаяться и измениться, мир стал забывать о своём светиле, то есть повёл себя как равнодушный вол, который, не получив от хозяина душистого сена, ищет траву под соседским забором.

Пётр Семёнович сам удивлялся таким своим мыслям, посещавшим его после исчезновения солнца. Ведь в молодости он не отличался религиозностью, а все вещи мерил аршином материализма. Однако вскоре после похорон матери его стала привлекать поэзия, и он пристрастился к поискам в мироздании не просто разумного начала, но и начала любви. Ведь если вселенной не правит любящий разум, то кто даровал ему, Петру Семёновичу, возможность жить и верить, наслаждаться мелочами и видеть красоту в великом и бесконечном? Если он, будучи ничтожным млекопитающим, способен чувствовать, мыслить, понимать, сострадать и любить, то творческая сердцевина мира должна обладать теми же способностями, но в неизмеримо больших размерах.

Со временем он стал прислушиваться к речам различных проповедников. Сразу после исчезновения солнца появилось множество мистических версий, объясняющих это событие с неожиданных точек зрения. Многие из них были чересчур фантастическими, но с некоторыми он соглашался, покорённый их красотой. Так или иначе, большинство идей касалось близкого конца света, и их апологеты настойчиво призывали человечество покаяться и открыть сердце грядущему Спасителю.

Пётр Семёнович с интересом прислушивался к любым гипотезам, как наукообразным, так и фантастическим, и из каждой выбирал что-нибудь для себя. Так, год за годом, в его сознании складывалась собственная картина мира. Но он не стал фанатиком, не нёс заблудшим истинное знание - он тихо и смиренно хранил в себе свои святыни и не то чтобы до конца был уверен в своей правоте - просто любил созерцать сложившуюся в его душе личную истину, в котором солнце занимало место бога. Что такое бог, он не знал, но чувствовал его присутствие. Бог отзывался на его почти бессловесные молитвы то невыносимой сладостью в груди, то обильными слезами, то горьким состраданием к неразумному миру, забывшему солнце, как жители Иерусалима сразу же после распятия забыли об Иисусе. И это понятно: мир живёт по законам земли, а Бог призывает нас жить по законам солнца. Горе нам, ох горе!

Вот таким вполне сложившимся философом дожил Пётр Семёнович до седины и залысины. Так и не построил он семейного счастья, зато утвердился в простой, но великой мысли: что и он, и все остальные люди в этом мире не какие-нибудь незначительные козявки, а центры космоса, вокруг которых, как вокруг звёзд, вращаются планеты чувств, мыслей, открытий. Жаль, что не все понимают этого, вот и ведут себя не как светила, а как чёрные дыры, всасывая в своё бездонное нутро то, что им не принадлежит...

Размышления Петра Семёновича, стоящего посреди аллеи, были прерваны телефонным звонком. Он вынул из кармана телефон: звонила медсестра Клавдия.

- Что случилось? - не без досады пробурчал он - не нравилось ему, когда в его думы вклинивались отголоски суеты.

- Здесь такое! Вы не поверите! - затараторила Клавдия. - Пётр Семёнович, скорее идите сюда!

- Да что там у вас? Потолок что ли обвалился?

- Хуже!

- Да скажите вы толком!

- По телефону этого не объяснишь, это видеть надо.

- Вот Иванов пускай и смотрит. А мне завтра расскажете.

- Но Иванова нет.

- Как это нет?

- А вот так. Сбежал.

- Куда сбежал?

- Откуда мне знать? Небось, домой удрапал. Тут больного привезли... Вы бы видели его... И этих, тех, что с ним... Если вы не придёте, я тоже удеру.

- Чёрт знает что! Ладно, иду, только дождитесь меня, понятно?

- Жду, я в процедурной заперлась.

Неприятное предчувствие переросло в страх. Может, не возвращаться? Пусть разбираются без него. Он и так всю жизнь вложил в эту больницу... Но, с другой стороны, если случай тяжёлый, а врач сбежал... Главное - не поддаваться трусости. Главное - быть сильным.

«Что бы там у них ни случилось, я врач, я солнце...»

И Пётр Семёнович пошёл в больницу.

Проходя по коридору, он вздрогнул от неожиданности: из-за приоткрытой двери процедурной показалась рука и ухватила его за рукав пальто, и вслед за тем послышался сдавленный шёпот:

- Пётр Семёнович! Идите сюда!

- Да что у вас...

- Тсс!

Клавдия (а это были её рука и голос) бесцеремонно втянула его в помещение и тут же заперла дверь.

- Послушайте, здесь творится что-то неладное! - скороговоркой зашептала она. - Эти трое и этот тип... раненый... избитый... Они в реанимации...

- Все четверо - в реанимации? - удивился Пётр Семёнович. - Но у нас там всего два места...

- Да нет же, больной - один, а трое - его дружки...

- И они там же?

- Да.

- Но что они там делают? Кто их пустил?

- Никто не пускал. Они вошли и отказались уходить, а когда Иванов пригрозил вызвать полицию, один из этих типов дунул на него, и по его коже побежали искры... чёрные такие искры... ужасные...

- Какие?

- Чёрные! Ей-богу, чёрные! И волосы у него поднялись дыбом, сама видела. И вдруг он как заорёт не своим голосом и бросился вон, ей-богу, как бешеный.

- А тот, больной?

- С ним всё в порядке. Избит, правда, здорово, на лице живого места нет. Иванов успел всё сделать, Тамара капельницу поставила. Тоже, кстати, удрала с визгом, как увидела эти искры.

- Кто такой? Наш?

- Нет... И вообще, лучше не спрашивайте...

- Почему?

- Не понравится вам его имя.

- Да что мне до его имени? Я думаю, надо вызвать Иванова. Нет, лучше я сам к нему схожу. Уж я-то его...

- Нет, Пётр Семёнович, не оставляйте меня с этими типами!

- Почему же вы, Клавдия Львовна, полицию не вызвали?

- Потому что боюсь. И вы даже не пытайтесь.

- Но почему?

- Если бы вы знали его имя...

- Вот вы мне и скажете имя, я назову его полиции... - Врач достал из кармана свой телефон, но медсестра крепко ухватилась за его руку, не позволяя набрать номер.

- Нет, Пётр Семёнович! Ни в коем случае! Не губите нас! Ведь его имя - Сатана!

- Как?

- Сатана.

Он ослабил хватку, и медсестра ловко завладела телефоном и положила его в карман своего халата, после чего её лицо почти вплотную приблизилось к его лицу, и он почувствовал, что этот миг дорогого стоит. Ещё немного - и он во всём ей признается... Но, увы, сейчас не до нежностей, надо что-то делать. В реанимации лежит избитый человек по имени Сатана, с ним - его приятели, которых боятся Иванов и Клавдия...

- Но всё равно придётся сообщить полиции, ведь человек ранен, - Пётр Семёнович тоже перешёл на шёпот.

- Вы ничего не понимаете! - Медсестра прижалась щекою к его груди.

- Боже! Как же это... - У Петра Семёновича подогнулись колени, и ему так сильно захотелось обнять это мягкое, доверчивое существо! Но он решительно тряхнул головой: нет уж, так нельзя! И сказал: - Тогда пойдёмте и сами всё выясним.

- Я боюсь, но с вами пойду куда угодно.

Эти неожиданные слова показались старому бобылю песенкой волшебного колокольчика и придали ему храбрости. Он ещё покажет этой женщине, на что способен! Она будет восхищаться им! Итак, дело на мази, вперёд к победе!

Реанимационная палата была небольшой, всего на два места, а когда они вошли, она показалась Петру Семёновичу вовсе крохотной кладовкой - так много места занимали в ней трое незнакомцев в чёрных сюртуках старинного покроя. Вроде бы невзрачные, невысокие и худые, они словно были окружены плотной, тёмной аурой.

Один из них, стоя на стуле, приколачивал к верхнему наличнику единственного в помещении окна синее шерстяное одеяло, другой его товарищ белой краской старательно выводил на этом одеяле огромную пентаграмму, а третий безучастно сидел на стуле у койки, на которой навзничь лежал молодой человек с большими припухшими синяками под каждым глазом.

- Так, что вы здесь вытворяете? - сердито и всё же не без опаски произнёс Пётр Семёнович.

- А, это вы, доктор! - Сидевший у койки незнакомец проворно поднялся на ноги и подскочил к изумлённому врачу. Низкорослый, на вид - лет сорок, но красивые черты лица ещё не утратили юной приятности. - Пётр Семёнович, вас-то мы и ждали. Позвольте представиться: магистр третьей степени ордена Ожидающих. Моё имя - Ахура Мохтоб. - И он протянул врачу руку с нестриженными, неприятно грязными ногтями. И после рукопожатия продолжал: - А это мои помощники. Тот, что стоит на стуле, магистр первой степени Хармуш Офтоб...

- Послушайте, зачем он занавесил одеялом окно? - прервал его Пётр Семёнович.

- О, не беспокойтесь! - с доброжелательной улыбкой сказал Ахура Мохтоб. - Так надо. Для охраны Его Величества. И не подумайте чего плохого: молоток, гвозди и одеяло - наши, принесены, так сказать, omnia mea...

- Всё, я вызываю полицию! - взорвался вышедший из себя врач, не обращая внимания на Клавдию, которая, стоя у него за спиной, незаметно дёргала его за рукав, очевидно, пытаясь напомнить ему о грозящей им обоим опасности. Однако никакой опасности, судя по всему, не было - просто трое сумасшедших решили приятно провести время и выбрали для этого районную больницу.

- Вы этого не сделаете! - всё с той же располагающей улыбкой возразил господин в чёрном сюртуке.

- Почему я этого не сделаю?

- Смотрите сюда! - Ахура Мохтоб сунул руку в нагрудный карман и вынул оттуда живую белую мышь. Держа её за хвост перед своим лицом, он дунул на неё - и из его рта вылетел клуб чёрного дыма. Когда же, через несколько секунд, дым рассеялся, вместо мыши на обгорелом хвостике болтался белоснежный скелет. Господин Мохтоб покрутил останками зверька перед глазами Петра Семёновича и снова выдохнул клуб дыма. И мышь обрела свой прежний вид и выглядела живой и здоровой. А человек в чёрном с торжествующей улыбкой вернул её себе в карман.

- И вы полагаете, я должен испугаться ваших цирковых трюков? - презрительно ухмыльнулся Пётр Семёнович и, приняв наконец твёрдое решение, повернулся, чтобы выйти в коридор и спокойно позвонить в полицию.

- Не спешите с выводами, - сказал Ахура Мохтоб. - Это не фокусы, а реальность. Такая же реальность, как и ваши сегодняшние воспоминания о матери и солнце. Как и ваши идеи насчёт множественности центров вселенной.

Пётр Семёнович замер на месте. Вот теперь ему действительно стало страшно. В полицию звонить больше не хотелось.

- Но что вам нужно? - спросил он, оглянувшись.

- Мы здесь - чтобы проследить, что с Его
Величеством всё в порядке. Больше ничего нам не нужно. Вы исцелите Его Величество, а мы...

- Клавдия Львовна, - обратился врач к медсестре, - будьте добры, позвоните Иванову, скажите ему, чтобы немедленно шёл...

- Звонила уже, недоступен.

- Тогда идите к нему домой и тащите сюда.

- А если не пойдёт?

- Если не пойдёт, тогда я завтра же заявлюсь к Терехову и поставлю вопрос ребром: либо я, либо Иванов. Вот так и скажите. Надеюсь, этот прохвост понимает, кого выберет Терехов. Всё, ступайте. Спектакль пора кончать. Его дежурство - пусть он сам и расхлёбывает. А вы, сударь, - снова повернулся Пётр Семёнович к человеку в чёрном сюртуке, - следуйте за мной, в мой кабинет. Там вы всё мне объясните.

И он вышел из палаты и с властным видом зашагал к своему кабинету, а чародей послушно засеменил вслед за ним.

- Садитесь, - указал врач на стул, а сам занял место за своим столом, - и объясните наконец, что всё это значит.

- Придётся начать издалека, - смиренно проговорил Ахура Мохтоб.

- Что ж, начинайте хоть с Адама, - безразлично махнул рукою врач.

- О, это началось раньше, гораздо раньше! Понимаете, доктор, наш орден не только хранит древнейшее знание, проистекающее из разума самого Творца, но и ожидает пришествия Спасителя...

- Что-то вы не особо похожи на христиан.

- Разумеется, мы не имеем к ним никакого отношения. Вернее, они так далеко отошли от истины, что до них не докричишься. А ведь корень любой мудрости - один. И это наш господь Ариман. Надеюсь, вам известно это имя?

- Кое-что слышал.

- Вот видите? Даже образованные люди всего лишь КОЕ-ЧТО слышали о Боге. А жаль. - Ахура Мохтоб печально вздохнул. - О несправедливый, лукавый и развращённый мир! Ничего-то не желает он знать... Но не будем отвлекаться от темы. Итак, я расскажу вам кое-что, а вы сами решайте, верить ли в истину или отвергнуть её. Но я советую вам не торопиться с выводами. Ибо истина - это не одежда, которую можно надеть, снять, постирать или выкинуть за ненадобностью. Да уж. Истина - это, я вам доложу, основа мироздания. Нам кажется, что если мы её не знаем, то её и нет, но это, согласитесь, наигорчайшее заблуждение. Можно сказать, противление воле Творца. - Он вскинул на собеседника суровый взор разгневанного пророка. - Вы согласны со мною, доктор?
- Вполне, - уверенно кивнул врач, хотя что-то в глубине его души противилось этому согласию. Однако он чувствовал, что перед ним сидит человек необычный, обладающий силой и магическими способностями, а потому опасный. Так что, решил Пётр Семёнович, этому типу лучше не противоречить. К тому же его захватило любопытство: а вдруг и здесь он найдёт крупицу знания?

А господин в чёрном продолжал:

- Заключается же сия истина в том, что вначале были двое, Ариман, первенец, и его младший брат Ахура-Мазда.
- Вначале, говорите? - не удержался Пётр Семёнович и нарушил своё намерение не спорить с гостем. - Но если есть братья, то вначале должны были быть, по крайней мере, их родители. Разве не так?

- О, тайна сия велика есть! - с готовностью откликнулся Ахура Мохтоб; вероятно, ему нравилось спорить. - Никто же не спрашивает, кто родил христианского Бога, - почему же этот несущественный вопрос должен занимать хранителей Истины? Конечно, у братьев была Мать Всего Сущего, но речь сейчас не о ней.

- А отец?

- А беспорочное зачатие? - лукаво улыбнулся господин Мохтоб.

- Всё, сдаюсь, - развёл руками Пётр Семёнович. - Продолжайте, больше не буду перебивать вас.

- Из вас, доктор, получился бы замечательный ученик Его Величества. Вы умны и склонны испытывать природу огнём логики. Так что, если мои слова убедят вас, советую подумать насчёт присоединения к ордену. А пока продолжу. Итак, два брата. Одному из них судьба определила занять трон Вседержителя. И это, как вы понимаете, должен был быть старший брат, то есть Господь Ариман. Но он был немного, так скажем, легкомысленным и доверчивым. Сами понимаете, молодость. Да и сердце его отличалось добродушием и открытостью. Вот он и доверял своему младшему брату, к тому же очень любил его. Ничего не подозревая, отправился он однажды на поиски девицы, да не абы какой, а достойной стать супругой самого Всевышнего. Долго бродил он по странам и континентам, но, увы, не нашлось девушки, которая была бы ему по сердцу. Опечаленный вернулся он на небеса. И расстроился ещё больше, наткнувшись на баррикады, сооружённые Ахура-Маздой вокруг захваченного им трона.

- Возвращайся на землю! - крикнул ему узурпатор с той стороны баррикад. - Конгресс ангелов единогласно провозгласил меня Верховным Правителем.

- Но есть же ещё и люди! - сквозь слёзы возразил обманутый Ариман. - И они не голосовали за тебя.

- Ничего, проголосуют, когда узнают, какой я справедливый и милостливый государь, - со смехом ответил Ахура-Мазда.

С этого началась небесная борьба двух братьев, ставших врагами и соперниками. И ведётся она за умы и души людей. Пока побеждает Ахура-Мазда, но Ариман по-прежнему верит в добро и справедливость, в любовь и сострадание. А наш орден помогает ему прийти к вдасти. Когда же он воссядет на троне, будет конец света - и все праведники, то есть служители Аримана, войдут в райский сад.

А чтобы успешнее учить людей добру и справедливости, Его Величество Господь Ариман время от времени нисходит на землю в образе человека по имени Сатана, что значит «противник», то есть «враг узурпатора».

- Стало быть, тот, что лежит сейчас в реанимации...

- Да, доктор, это наш Царь, в очередной раз пришедший в мир, дабы призвать грешников к покаянию. И снова силы зла ополчились на невинного Агнца. И снова ему приходится искуплять грехи человечества. Неделю назад Он ушёл от нас без предупреждения и один, пешком, во вретище, босой и сирый, отправился по городам и весям нести слово божие. С трудом отыскали мы его, но помочь ему не успели. Соизволил он проповедовать в вашем городке нищим и отверженным, то есть бездельникам и пропойцам, а они, эти нечестивцы, унизили его и жестоко побили.

- Любопытная религия, - задумчиво произнёс Пётр Семёнович. - Сегодня всё так странно, так загадочно, что даже не знаю, что и подумать... Всё так неожиданно... А я так устал... Вот дождусь Иванова - и домой, на боковую...

- Может быть вам, доктор, немного взбодриться? - Человек в чёрном вынул из кармана фляжку из нержавеющей стали.

- Что это?

- Коньяк, настоенный на двенадцати священных травах. Восстанавливает силы и делает ум более восприимчивым к тонким материям.

- Давайте, как раз это мне сейчас и нужно.

Пётр Семёнович взял у господина Мохтоба фляжку и сделал из неё три глотка.

- О, я неразумный раб Его Величества! - воскликнул магистр ордена Ожидающих, вскочив на ноги. - Не предупредил вас, что принимать это снадобье следует весьма осторожно, не более одного глотка...

Но Петру Семёновичу было уже всё равно, что так обеспокоило собеседника: перед его глазами поплыли разноцветные пятна, на поверку оказавшиеся бликами на сонной поверхности моря, в которое вошло его сознание, и поплыло, как рыба, радующаяся тому, что сорвалась с крючка рыболова и благополучно вернулась в родную стихию, такую мягкую и тёплую...

- Пётр Семёнович! - прорезал сладкую муть истошный крик Клавдии.

- Что случилось? - Врач открыл глаза и с удивлением обнаружил, что лежит на кушетке в своём кабинете, а в окно льётся предутренняя серость. А над ним стоит медсестра, растрёпанная, в расстёгнутом плаще и сбившимся с головы платком, нелепо лежащим на плече.

- Это ужас! Это... Это... - И Клавдия зашлась плачем.

- Да что с тобой? - Пётр Семёнович приподнялся, сел и, притянув её к себе, усадил на кушетку.

- Иванов! - горестным выдохом вырвалось из её груди.

- Что Иванов? Где он? Ты его привела?

- Нет... Он... Он... Он...

- Ну будет тебе! Успокойся! - Пётр Семёнович встал, налил из сифона стакан газированной воды и подал медсестре. Та схватила стакан дрожащей рукой и осушила залпом.

- Погоди ты! Я хотел дать тебе таблетку...

- Не нужно таблетки, я в норме. - Клавдия перестала всхлипывать и высморкалась в носовой платок. - Короче, Иванов повесился.

- Как?

- Взял да повесился! У себя на чердаке. Представляете, прихожу я: дом открыт - и никого. Я набираю его номер - не отвечает. Тогда я бросилась к его матери, на другой конец города. Хорошо, что такси подвернулось. Но и там его нет. Бегу к его брату - без толку. Никто Иванова не видел, никто не знает, где он. Ну, тогда возвращаюсь к нему. А ноги гудят от усталости, сердечко трепещет в груди от нехороших предчувствий. Решила я прилечь у него в гостиной на софе, отдохнуть, прежде чем вернуться в больницу. Ну и закемарила, уснула, короче говоря, после таких-то треволнений. Просыпаюсь - уже светает. А Иванова всё нет. Хорошо, что на чердак додумалась заглянуть... А он... Он... Он там висит... - Клавдия снова зашлась плачем. Петр Семёнович предложил ей ещё один стакан воды, но она отказалась и, взяв себя в руки, выпалила в отчаянии: - А я так любила его!

- Его? Ты? - Сердце влюблённого бобыля рухнуло в самую преисподнюю. А он-то надеялся! Губу раскатал!

Но это была не последняя неприятная весть.

- А тот... ну, тот, Сатана, - продолжала Клавдия, - ведь он тоже помер.

- О Боже! - только и сумел пробормотать поражённый врач.

- Вот денёк-то, - сказала медсестра. - Что теперь будет! Полиция, расследование...

- Значит, ты любила Иванова? - сам того не желая, произнёс Пётр Семёнович и даже не заметил, что перешёл на «ты».

- Ну, как любила? - пожала плечами Клавдия. - Не так чтобы особо... Даже не знаю... Но если бы он сделал мне предложение, я бы...

- А если бы я сделал тебе предложение?

- Вы? - Медсестра во все глаза глядела на своего шефа. - Но вы же мне как отец...

- Всего на десять лет старше тебя.

- Не в том смысле отец. - Она прижалась ухом к его плечу. - Вы вроде бога для меня, понимаете?

- Не совсем...

- Ну, как это объяснить? Бог - это то, к чему хочется идти. Пусть он далеко, очень далеко, и понимаешь, что не дойти, но его свет манит и притягивает. Он учит тебя не бояться темноты... Ну, как-то так... Теперь понимаете?

- Да, ты отлично объяснила, это и мои мысли о Боге.

- Вы это серьёзно?

- Уверяю тебя, именно так я и думаю.

- Нет, я не об этом - о предложении.

- Конечно, серьёзно.

- Это хорошо! Тогда я подумаю и отвечу. - Она крепко обняла его за плечи. - Может быть, даже сегодня. Да, кстати, эти чёрные вурдалаки ушли.

- Магистры, что ли?

- Они. Когда я возвращалась от Иванова, встретила их, они выходили через приёмное отделение. Они-то и сказали, что Сатана помер.

- Ладно, Клавочка, успокойся, отдохни, приведи себя в порядок, а я пока побуду здесь. Надо ещё полицию вызвать, всё им рассказать.

- Да, теперь уже можно и вызвать. Опасность миновала. Но вы на меня не сердитесь?

- Нет, нисколько.

- А почему так смотрите?

- Мне тебя жалко, ты столько неприятностей вынесла за эти часы...

- Да не смотрите на меня так! Теперь всё со мной в порядке, честное слово.

- Вот и славно. Ты самая догадливая и сострадательная медсестра в целом мире. А теперь ступай.

Клавдия вышла, но сразу вернулась, чтобы, нагнувшись к врачу, поцеловать его в щёку и ускользнуть, прежде чем он успел опомниться.

- Ох, и хитрая! - улыбнувшись, прошептал Пётр Семёнович и стал вспоминать всё, что случилось прошлым вечером. А потом поднялся с кушетки, вышел из кабинета и хотел было пройти в туалет, но замер на месте: по коридору медленно двигалась низенькая, полноватая старушка в сером плаще и чёрном платке. Её осторожная, словно ощупывающая, походка показалась ему странной. Старушка явно была незрячей, но шла без помощи трости.

Его подозрение оправдалось, когда, приблизившись к нему вплотную, она замерла, словно окаменела от неожиданности.

- Вы к кому? - спросил он.

- К Феденьке.

- Какому Феденьке?

- Моему сыночку. Он там. - Старушка протянула руку, указывая на отделение реанимации.

- Простите, но, как я понял, вы плохо видите.

- Я ничего не вижу, кроме своего сына.

- Так, всё ясно, - с горечью и всё же с облегчением проговорил Пётр Семёнович: вот сейчас тайна раскроется и он наконец узнает, кто такой этот усопший Сатана. - Позвольте, я провожу вас. Кстати, как ваше имя, сударыня? - Взяв посетительницу под руку, врач бережно повёл её по коридору.

- Меня зовут Натальей, - ответила старушка более мягко и доверчиво. - Наталья Максимовна к вашим услугам.

- А я Пётр Семёнович Гуревич, врач. А вашего сына, значит, Фёдором величать?

- Фёдором Никитичем, - кивнула старушка.

- Сколько же ему лет?

- Вчера тридцать исполнилось.

Они вошли в реанимацию.

- Он здесь. - Наталья Максимовна безошибочно указала на стоящую слева от них койку.

Врач подскочил к стулу схватил его и приставил к старушке.

- Присядьте, прошу вас. Мне надо кое-что вам объяснить.

Она села.

- Понимаете, уважаемая Наталья Максимовна... Как бы это вам лучше сказать... Ваш сын...

- Я знаю, он мёртв, - спокойно, ничуть не переменившись в лице, отозвалась она.

- Откуда вы знаете?

- Я его мать, а он - мой свет. Но вы не думайте, он не умер - он улетел в иное измерение, к Отцу своему Небесному. Теперь ему хорошо.

- Не сомневаюсь, - Пётр Семёнович подошёл к покойнику и прикрыл его глядящее вверх лицо одеялом. Затем взял стул и сел напротив Натальи Максимовны.

- Он был таким хорошим, - говорила старушка, не отрывая невидящего (или всё же видящего?) взора от висящего на окне синего одеяла с белой пентаграммой. - Никто не понимал его. Даже я не всегда могла понять... Когда ему было семь, врачи сказали, что он олигофрен, дебил, определили его в особую школу для умственно отсталых. Но он не хотел там учиться и постоянно сбегал домой. Ну, я и решила не мучить его. И он остался дома. Постоянно сидел дома или гулял по нашей улице, на окраине города. Но он не был отсталым, нет, не был. Он любил читать Библию и вести разговоры о Боге. Встретит, бывало, ребят, своих ровесников или даже постарше, и проповедует им Слово Божие. И так складно у него это получалось! Будто не он говорил, а ангел господень влагал ему в уста слова праведности. А потом, возмужав, стал проповедовать всем, кто ему встречался. Многие насмехались над ним, но это его не останавливало. Нет, он не был упрямым, он говорил, что так надо, что он пришёл для того, чтобы звать людей в иную жизнь.

- Простите, Наталья Максимовна, - сказал Пётр Семёнович, - но почему же тогда его называют Сатаной?

Старушка встрепенулась и решительно покачала головой:

- Нет, это неправда, его имя не Сатана! Так назвали Феденьку те люди, что взяли его в рабство.

- Как это в рабство?

- Овладели его телесной оболочкой, чтобы от его имени творить свои грязные делишки. Узнав об этом, я хотела была обратиться в полицию, но Феденька запретил мне: ты, мол, матушка, ничего не понимаешь, так нужно, таков, дескать, мой путь. Я должен пройти сквозь эту пустыню. Не бойся, мол, за меня. Им кажется, что я их бог, но ничего они через меня не добьются - только ещё больше ослабнут. Их время прошло, просто они ещё не сознают этого. И ещё он сказал, что кое-кого из этой шайки ему удалось направить на путь праведности, а ведь это величайшее дело - вернуть Пастырю хотя бы одну заблудшую овечку.

Наталья Максимовна помолчала с минуту и продолжала:

- А три дня назад Феденька явился мне во сне и сказал: «Матушка! (Он всегда называл меня только матушкой и никак иначе.) Матушка, садись в поезд и поезжай в Берёзовку». Я удивилась и испугалась: «Как я поеду, ведь ничегошеньки я не вижу». А он сказал: «Не бойся, родная моя, я буду вести тебя. Ты найдёшь меня в больнице и приготовишь к погребению». Вот я и приехала, выполняя последнюю волю сына.

- Простите, но мне показалось, что вы совсем не сожалеете о его смерти, - осторожно произнёс Пёрт Семёнович.

- Сожалеть я могу лишь о своём одиночестве, - спокойным, уверенным голосом отвечала Наталья Максимовна. - А за Феденьку я радуюсь. Отмучился он. Теперь его душа - там! - Она протянула руку и указала на висящее на окне одеяло.

- Где там? - не понял Пётр Семёнович. - В той пентаграмме?

- Нет! Вы смотрите на внешнее и видите никчёмные знаки, а я вижу его, моего сыночка.

Врач поднялся на ноги, подошёл к окну, приоткрыл заслоняющее его одеяло - и зажмурился от яркого света.

В это мгновение в палату вбежала Клавдия.

- Пётр Семёнович! - радостно кричала она. - Это оно! Смотрите, это оно!

- Да, Клавочка! - Пётр Семёнович улыбался, впитывая глазами живой утренний свет. - Наше солнце вернулось!