О Цветке Прощения мне рассказал Фил, с которым я познакомился в Китайском отделении Эдинбургского ботанического сада.

- Это самый необычный, самый красивый, самый загадочный цветок в известной нам части Вселенной, - сказал Фил, когда мы сидели с ним в кафе «Зебра».

- Где же он растёт? - загорелся я, страстный поклонник экзотической флоры.

- В предгорьях Сьерры, на Мадриленьо.

- Далековато, - разочарованно выдохнул я.

- Да, не близко, - кивнул Фил. - Но если бы ты видел это чудо... - Он мечтательно улыбнулся и погрузился в раздумья.

- Странное у него название, - сказал я, чтобы заполнить затянувшуюся паузу. - Цветок Прощения... Почему прощения?

Фил встрепенулся, и глаза его засверкали.

- Потому что... - Он посмотрел на меня недоверчиво. - Боюсь, ты решишь, что я либо смеюсь над тобой, либо верю во всякую средневековую чушь...

- Да ладно! - Я похлопал Фила по лежащей на столике руке. - В наш век фантастика прямо у нас на глазах становится явью, и, как мне кажется, здравомыслящий человек просто не может не верить в чудеса. Только упрямые скептики сомневаются в том, что в этом мире возможно всё. Похоже, Всевышний наконец распахнул перед нами свои тайные двери. Что касается меня, так я охотно поверю во что угодно. Мистика, магия, оборотни, вампиры, призраки... Мне кажется, всё это можно доказать научными методами. Даже существование Бога не противоречит законам математики и физики. Как видишь, я оптимист, поэтому не бойся оскорбить меня, расскажи об этом цветке всё, что знаешь. Кстати, его можно найти на Земле, в чьей-нибудь коллекции?

- Нет, к сожалению, - ответил Фил. - Резерфорд и Чаплин, ну, ты их знаешь, надеюсь...

- Конечно, знаю, если ты имеешь в виду гениальных ботаников...

- Именно их. Так вот, они привезли на Землю его семена, но ни одно семечко не взошло. Да и на Мадриленьо он растёт не везде, встречается только в районе Сьерры, но и там крайне редок. Почему он так туго размножается, никто не знает. Одно время я занимался этим вопросом, но в итоге увяз в неразрешимых загадках. Дело в том, что семена Цветка проклёвываются почти все, однако тут же поражаются какой-то загадочной болезнью и сгнивают прямо на глазах.

- Любопытно, - сказал я. - Но всё же хотелось бы узнать, почему он назван так необычно.

- Вполне обычно, - пожал плечами Фил. - Обычно, с точки зрения жителей Сьерры. Они верят, что человеку, который влюбится в Цветок и будет неотрывно следить за раскрытием бутона, за цветением и увяданием лепестков - а надо сказать, что весь этот процесс занимает ровно три дня, - простятся все грехи...

- Кто же эти жители Сьерры? Гуманоиды?

- Земляне, переселенцы из Перу, всё больше кечуа. Вообще Мадриленьо колонизирован латиноамериканцами. Странно, что ты не знал этого...

- Я не интересуюсь космосом, - сказал я, смущённый: вот теперь Фил точно решит, что я хиппи-геофил, противник межзвёздных полётов. - Но ты не подумай, я терпимо отношусь к исследованиям Галактики...

- Да ладно! - понимающе улыбнулся мой собеседник. - Можешь не объяснять. Я тоже не большой поклонник астронавтики и всего, что с нею связано. Единственное звёздное слово, которое имеет для меня значение, это «астра», обычный с виду садовый цветок, а на деле...

- Я тоже обожаю сложноцветные, - перебил я Фила, - но давай вернёмся к Цветку Прощения. Ты заинтриговал меня. Неужели он и впрямь отпускает грехи?

- Не знаю. Так считают кечуа с Мадриленьо. Они говорят, что человек, влюбившийся в цветок, очищается полностью. Как будто рождается заново. И более того: он возвращается в детство.

- Как это в детство?

- Ну, не знаю, буквально ли становится ребёнком или духовно... В любом случае, как бы получает второй шанс. Возвращается в ту критическую точку прошлого, где произошёл слом, где он потерял ощущение счастья. У многих людей в жизни есть такая точка невозврата к чистой радости. Я назвал бы её смертью детства. Так вот, когда человек вернётся в тот день, в тот час, в ту минуту, исполнится его самое главное желание, так и не осуществившееся после прохождения точки слома, - и жизнь потечёт по другому руслу, устремившись в океан неомрачённого блаженства.

- Как в сказке, - заметил я. - А известен ли тебе хотя бы один человек, очищенный Цветком?

- Жители Сьерры знают нескольких таких.

- А земляне среди них есть?

- Есть, но все они почему-то остались на Мадриленьо.

- Хотел бы я увидеть этот цветок, - сказал я.

- В одном из номеров «Флоры Галактики» есть его фотографии, - отозвался Фил. - Правда, ни в какое сравнение не идут они с оригиналом. Если б ты посмотрел на него на закате солнца... Боже ты мой! Лучшего зрелища представить себе невозможно!

- Значит, ты видел его совсем близко?

- Видел.

- И влюбился?

Вместо ответа Фил глубоко вздохнул. В его глазах проступили слёзы.

- Я так понял: он не очистил тебя от грехов. Иначе ты не вернулся бы на Землю. Ведь так?

- Я не верю в грехи, - уклончиво ответил он.

- Но что-то должно было произойти с тобой...

- Наверное, произошло бы... Вот только... Мне стыдно признаться... Понимаешь, я не выдержал трёхдневного бодрствования, уснул на вторые сутки. А когда проснулся, лепестки уже опали. Трудно это, не спать так долго...

- И ты больше не пытался?

- Увы. Цветок Прощения не только чрезвычайно редко встречается, но и цветёт раз в два года. А у меня не было столько времени. Нужно было возвращаться на Землю.

- И ты жалеешь, что не получил то, о чём мечтал?

- Зато я прикоснулся к чуду. Разве этого мало?

- Но главного ты не испытал...

- Не испытал. Я многого в жизни не испытал.

Я вдруг понял, что мне делать.

- Знаешь что, Фил, а давай вместе слетаем на Мадриленьо и добьёмся своего! Как ты на это смотришь?

- Я бы с удовольствием, но, боюсь, ничего у меня не получится. Я ведь полтора года как женат, месяц назад у нас с Гердой родилась дочка...

- Поздравляю, - пробурчал я, словно упрекая Фила в том, что он так не вовремя стал отцом.

- Да не расстраивайся ты! - Фил одарил меня щедрой улыбкой. - Отправляйся туда один. Или другого попутчика захвати с собой. А я дам тебе адрес Пабло, моего доброго друга. Пять лет назад он отвёл меня к цветку, а потом, вернувшись через три дня, утешал как мог, обнаружив меня готовым от отчаяния рвать на себе волосы. Он и тебе поможет. Только запасись кофе, терпением и верой. Ничего из этих трёх вещей у меня тогда не было, вот я и потерпел неудачу.

Билет до Мадриленьо стоил недёшево. Пришлось продать загородный дом, автомобиль и всю свою библиотеку, собирать которую начал ещё мой дед и которой я гордился как редкостным сокровищем.

Естественно, никто из друзей и родных меня не понял. Но меня уже невозможно было остановить. Такой уж я человек: если загорюсь какой-нибудь идеей - ничто меня не остановит, разве что физическая невозможность осуществить задуманное.

Я мечтал увидеть Цветок не для того, чтобы освободиться от грехов - не считал я себя неисправимо порочным, - но чтобы вернуться в детство и загадать самое главное желание...

Мне было тогда девять лет. Недавно умер мой отец. Он был не очень-то общительным, зато мягким, способным понять и простить кого угодно, особенно меня. Если я совершал какой-нибудь проступок, мне нужно было только одно - прийти к нему с повинной и честно рассказать обо всём. Видя моё раскаяние, он тут же прощал меня. Он был такой хороший! Мы ходили с ним в цирк, театр, зоопарк, дендрарий. Особенно нравилось нам посещать ботанические сады и выставки цветов. Вот откуда во мне любовь к растениям: это продолжение любви к отцу.

И вот папа умер. Мне было так больно. Стоило мне глянуть на кресло, в котором он любил пододгу сидеть с трубкой во рту, или на книги, которые он читал мне перед сном, как слёзы сами собой текли по лицу. Я прятал их от мамы, но думаю, она их всё равно замечала. Может быть, по запаху? Не знаю. Она даже знала, когда я плачу, закрывшись в своей комнате. Сколько раз подходила она к моей двери - наверное, хотела побыть со мною, - но, постояв в нерешительности, уходила. Почему? Я ведь ждал её! Видимо, не хотела смущать меня. Вероятно, ей казалось, что я уже ощущаю себя мужчиной и не желаю показывать людям свою слабость. Глупая моя мама! Разве это слабость? Это была боль и ничего, кроме боли. А слабостью была моя стеснительность. Если бы я не боялся плакать в присутствии близких людей, я бы, наверняка, скорее изжил тоску по отцу. И если бы мама не боялась затронуть мою надуманную мужскую гордость, ей бы тоже было легче справиться с утратой. Да и самой ей не стоило прятаться под маской сильной женщины. Она не была сильной женщиной - она просто была моей мамой. Такой и следовало ей оставаться.

В то утро я проснулся на рассвете. Солнце ещё не поднялось над холмами, но было уже довольно светло. Я повернулся на левый бок, сжался калачиком и хотел было закрыть глаза, чтобы вернуться в мир снов, но мой взгляд как бы сам собою, не подчиняясь моим желаниям, скользнул по комнате - и застыл: в кресле сидел мой папа! Живой папа!

Сумасшедшая радость и безумный страх овладели моим сердцем. Я знал, что папа лежит под землёй и никак не может сидеть в моём кресле, но я знал также, что многое отдал бы за то, чтобы ещё раз увидеть его и сказать ему то, в чём стыдился признаться, пока он был живым. И вот моя мечта осуществилась: он здесь, он неподвижно сидит, глядя на меня нежно и как будто чего-то от меня ожидая. А мне страшно, вот почему я не могу броситься ему на шею. Ведь он мёртвый, а мертвецов я боюсь...

Но я должен был на что-то решиться.

- Папа? - прошептал я, дрожа всем похолодевшим телом. - Папа, это ты?

- Я, Майки, - ответил грустный голос - настоящий голос отца, правда, несколько приглушённый, словно доносящийся из-за закрытой двери.

- Папа, я давно хотел сказать тебе... Но не мог...

- Не мог сказать, что любишь меня?

Я кивнул.

- Ну и не сказал - и что из того? Ведь я знал это, всегда знал. А теперь вижу отражение любви в твоих слезах.

- Мне плохо без тебя, - захныкал я.

- Я тоже скучаю по вам. - Папа встал, подошёл ко мне, сел на краешек кровати и положил мне на голову ладонь: она была тёплая! Он был жив! - Не плачь, Майки. Все мы идём туда, где сейчас я. Поверь, там хорошо, и я был бы вполне счастлив, если бы не разлука с вами.

- Поэтому ты пришёл?

- Я часто прихожу, просто вы меня не видите. Мне грустно, оттого что вы плачете по мне. Не надо слёз.

- Но мама не плачет.

- Ещё как плачет! Когда остаётся одна в нашей с нею постели.

- Я не буду больше плакать по тебе, обещаю.

- Вот и хорошо, мой милый. Спи.

Отец нагнулся ко мне, поцеловал в ухо - он часто целовал меня в ухо, - затем медленно встал и не спеша вышел.

Когда за отцом закрылась дверь, я вдруг опомнился, вскочил и бросился вслед за ним. Выбежал из комнаты, но в коридоре его не было. И ни на кухне его не было, ни в гостиной, ни в маминой спальне...

Приходил ли ко мне отец? Или я видел его во сне? Нет, я точно не спал. Рассвет, чёткие очертания предметов и тени от них, которые ничуть не изменились после того, как отец вышел, - нет, это был не сон.

Я не стал ничего говорить маме. Она верит только в науку и, наверняка, с сомнением покачала бы головой, скажи я ей, что папа приходил ко мне наяву.

С тех пор я приглядываюсь ко всему, над чем смеются скептики и атеисты. В наш век торжества физики нелепо выглядят мистики. Хотя в Бога верят почти все, но это не мешает им объявлять суеверием всё, что не может быть облечено в строгий костюм науки. Однако меня это не беспокоит. Я не стыжусь своей веры, как больше не стыжусь признаваться ближним в любви.

***

Любою ценой должен был я увидеть Цветок Прощения! Я связывал его с отцом. Уж не помню, из каких соображений сделал я этот вывод, но он крепко засел у меня в голове. Может быть, мистика и отец сплавились в моём сознании в одно целое? Не знаю. В любом случае, от Цветка я ждал не прощения грехов, а возможности вернуться в то утро, когда папа приходил ко мне, и узнать, как он поживает, следит ли за моей жизнью, что думает обо мне, не разочаровал ли я его и - это главное! - не против ли он, если я останусь с ним...

Как хорошо было бы уйти к нему, в мир иной, думалось мне. Там, наверное, тоже есть необычные растения и прекрасные цветы. Мы бы вместе любовались ими, а я - любовался бы его радостью. Но я не знал дороги к нему. Кроме того, мне совсем не хотелось расстраивать маму своим уходом. Хоть она и вышла замуж повторно, за хорошего человека, от которого родила двух дочерей, а я отошёл в её жизни на второй план, но всё равно оставался её сыном, она продолжала любить меня.

Нет, не мог я омрачить её счастье. А вот улететь на дальнюю планету, за много-много световых лет, я мог. Это же не загробный мир. Она будет знать, что я жив. А если и уйду я к папе, то постараюсь сделать это так, чтобы она об этом не узнала. Наверняка, в Сьерре нет средств космической связи. Я кое-что прочитал о Мадриденьо: только в столице планеты, в Сан-Сальвадоре, процветает цивилизация, в остальных же местах люди живут так, как жили их предки лет пятьсот назад.

Вот такие странные идеи гнали меня на планету волшебного Цветка. Я не представлял себе, что ждёт меня там. Я просто нафантазировал всякой мистической всячины и полагал, что готов ко всему, даже ко встрече со сказочными чудовищами и великанами.

Дожив до двадцати четырёх лет, я так и не повзрослел.

Космический корабль, на котором я отправился в путешествие, оказался комфортабельным галактическим лайнером. Четыреста двадцать пассажиров, роскошные каюты, больше похожие на гостиничные номера, рестораны, сверкающие хрусталём и золотом, бассейн с голубой водой, тренажёрные комнаты, великолепная библиотека, казино, кинотеатр, сад с орхидеями и живыми тропическими бабочками... Чего только не было на этом звездолёте! Так что шесть месяцев, проведённых в нём, я вспоминаю с благодарной улыбкой.

Во время полёта я познакомился с Алехандро, возвращавшимся с Земли в свой родной Сан-Садьвадор. Он был страстным огородником, но обожал и цветы. Однако не только любовь к растениям сблизила нас. Алехандро, как и я, склонен был верить в сверхъестественное. Он давал мне почитать разные эзотерические книги. Но меня они мало интересовали. Этот простодушный человек не понимал, что я ищу не развлечений, не заполнения душевных своих пустот чужими достижениями в сфере духовности и даже не укрепления веры в бессмертие (тем более что я и без чужих уверений знал, что отец мой жив после смерти) - мне нужно было проникнуть в самую глубь божественного, встретиться с Создателем и сказать ему: «Соедини меня с отцом - чтобы папа не чувствовал себя одиноким, а я по ночам больше не замирал в темноте, ощущая, что он здесь, рядом, но не может обнять меня и своим горячим дыханием осушить мои слёзы».

***

Сьерра, высокая горная цепь, находится в двух тысячах километров от Сан-Сальвадора, так что мне пришлось лететь на самолёте, плыть по реке на катере-такси, а последние триста километров трястись в стареньком, дребезжащем автобусе, забитом индейцами и их сумками и мешками.

А вот и посёлок Монте де Долорес, а на остановке меня ждёт Пабло, ширококостный, приземистый, лет тридцати пяти-сорока, с лицом, обожжённым солнцем почти до цвета корицы.

Сердечно улыбаясь, Пабло обнял меня, как брата, и повёл в свой дом, добротное двухэтажное строение из красного кирпича, крытое черепицей.

- Скоро жена приготовит обед, - сказал он, когда мы вошли в отведённую мне комнату. - Сегодня отдыхай, а завтра придёт Карающий Ветер.

- Что? - удивился я. - Я не слышал о таком празднике.

- Это не праздник. - Пабло задумался. - Как бы получше объяснить? Понимаешь, Мигель, когда наш народ покинул Землю, на самом деле он оставил за спиною не горы, холмы и реки, а Пачамаму. Хоть мудрецы и убеждают нас, что Пачамама - это вся Вселенная, но что-то в их рассуждениях не сходится. Сам посуди: Земля была Нуэстра Мадре, родившей нас матерью, а эта планета - всего лишь Ла Мадрастра - принявшая нас мачеха. Чуешь разницу? Мы не её дети, у неё нет причин защищать нас. Вот почему здесь властвуют враждебные силы.

- Какие силы?

- Да разные. Например, Карающий Ветер.

- А он очень опасен?

- С какой стороны посмотреть. Он тебя не убьёт, но поиздевается над тобой основательно.

- Как это поиздевается?

- Лучше тебе этого не знать.

- Но я хочу знать!

- Не стоит кликать беду. Чем меньше мы говорим о Ветре, тем лучше. А сейчас извини, Мигель, мне некогда, надо соседу помочь сено разгрузить. А ты пока приготовься к обеду. И ничего не бойся.

Пабло ушёл, а я, принимая душ и переодеваясь, всё думал и думал о загадочном Карающем Ветре, который придёт надо мною издеваться. Каким образом издеваться? Хлестать меня дождём? Швырять в меня камни? Или поднимет и бросит на землю, да с такой силой, что я поломаю себе рёбра? Наверно, это просто ураган, какие случаются и на Земле...

Да и ладно! спрячусь от него в подвале, а как погода наладится - Пабло отведёт меня к Цветку. Ведь я как раз явился вовремя - через полтора месяца он должен зацвести.

На том я и успокоился. И забыл о Карающем Ветре.

***

Утром меня разбудили громкие голоса, звуки шагов и передвигаемой мебели. Я поспешно оделся и спустился на нижний этаж.

- Добрый день, Мигель! - Пабло пожал мне руку, а его жена Кристина кивнула мне с вежливой улыбкой.

- Тебе помочь? - спросил я его.

- Нет, спасибо, мы тут шкаф передвигали к окну, чтобы Ветер не заглядывал в дом сквозь щели в ставнях.

- А зачем ему заглядывать в твой дом?

- О! - Пабло поднял руку, словно собрался поклясться на Библии. - Ветер, он хитрый!

- Ничего не понимаю. - Я беспомощно развёл руками.

- Потом поймёшь. Когда всё кончится, я тебе объясню. А сейчас пора идти на площадь, получать Солюсьон.

Пабло взял в сенях железное ведро, и мы отправились на площадь, которая оказалась широкой земляной площадкой, заросшей чахлыми сорняками. Посередине горел огонь, над которым на треноге стоял большой котёл. Две женщины половниками черпали из котла красноватое варево и наливали его в вёдра, подносимые к костру жителями посёлка.

- Это Солюсьон, - торжественно произнёс Пабло, указав рукой на котёл. Это отвар из особой травы, мы называем её йерба де дормир, сон-травой. Каждый получит свою долю и безопасно встретит приход Карающего Ветра.

Мы вернулись в дом и сели за стол.

После завтрака начался ритуал распития загадочной Солюсьон. Хозяин водрузил на стол ведро с отваром и стал разливать его по пивным кружкам. Меня начали тревожить сомнения.

- Это что, наркотик? - спросил я, когда Пабло поставил передо мною кружку.

- Вообще-то да, наркотик, - ответил он, - но необходимый. Без него ты не заснёшь правильно, без него Ветер догонит тебя...

- Нет уж, увольте! - Я вскочил из-за стола. - Мой принцип - никаких наркотиков!

- Но Ветер...

- Никаких наркотиков! - твёрдо заявил я и ушёл в свою комнату.

- Дикость какая-то, - бормотал я, открывая книгу Резерфорда о флоре Мадриленьо. - Йерба де дормир. Так, посмотрим... Ага, вот она... Боже, алкалоиды, опиаты! Нет, это не для меня!

Я стал читать о других растениях планеты, увлёкся и не заметил, как прошли два часа. Я прислушался: полная тишина. Где-то тявкает собака, кричат какие-то птицы - вероятно, местная разновидность сорок. А люди? Неужели весь посёлок напился этой своей йербы и видит красочные наркотические сны? А Ветер? Где обещанный Ветер?

Я вышел в коридор: дверь хозяйской спальни приоткрыта. Я заглянул внутрь: темно, окна завешаны одеялами. Пабло и Кристина лежат на кровати. Спят. Даже не разделись.

На Земле их предки жевали коку, но это не приносило им большого вреда, а здесь, на Мадриденьо, они, видимо, так боятся жить без поддержки своей Пачамамы, что готовы превратиться в заядлых наркоманов...

Нет, не верю - не похожи они на опустившихся невольников кайфа... Значит, всё-таки Ветер - это не выдумка и даже не преувеличеие? Что же это такое?

Я вышел из дома и стал бродить по безлюдному посёлку. Только собаки, куры, кошки, свиньи, а вдали, над холмами, - похожая на цунами стая больших чёрных птиц. Она то приближается, то, внезапно меняя форму, откатывает к горам, словно дышит. Или делает попытки лететь дальше, но всякий раз натыкается на невидимую преграду.

По улице пронеслись крохотные смерчи, поднимая пыль и мелкие сухие травинки. Ветер? И что? Бояться этого суховея? Даже если он перерастёт в ураган, неужели Солюсьон спасёт от него? Чепуха!

Я дошёл до конца посёлка, до ручья, журчащего между огромными валунами. Ветер усилился, но бурю ничто не предвещало: небо было ясным, нигде на горизонте ни облачка, ни помутнения. Просто ветер. Ничего увлекательного, никакой мистики.

И вдруг на меня навалилась холодная, зловещая, как будто живая тень. Я поднял голову: солнца не видно, небо покрылось чем-то серым, не похожим на тучу, не имеющим ни чётких краёв, ни оттенков - просто серая туманная масса, однородная и неподвижная, несмотря на усиливающийся ветер.

Мне стало страшно, и я подумал, что пора укрыться в доме, так как в воздухе назревает нечто нехорошее. Но я стоял как заворожённый, глядя, как серый туман опускается на землю, а свету солнца всё труднее пробиваться сквозь эту хищную пелену.

- Майкл! - послышался за спиною громкий голос, заставивший меня вздрогнуть и похолодеть от страха.

Я обернулся: шагах в пяти от меня неподвижно стоял незнакомец. Увидев его, я испугался ещё сильнее: он был весь одноцветный. Его лицо, волосы, руки, одежда (хотя не уверен, была ли на нём одежда) - всё было тёмно-серым с синеватым отливом. Глаз его я не разглядел, потому что и они были такими же серыми, как и лоб, брови и губы.

- Майкл! - повторил он каким-то железным, нет, скорее даже ледяным, голосом, лишённым модуляций, лишённым жизни. Даже речь робота показалась бы мне в те мгновения более человечной. - Ты плохой мальчик, Майкл! - Он сделал шаг ко мне и снова замер. - Что молчишь, Майкл? Ты думаешь, я ничего не знаю?

- Кто ты? - хотел спросить я, но только беспомощно пошевелил губами. И всё же незнакомец понял мой немой вопрос.

- Я твоя совесть, Майкл. Я пришёл карать тебя за твои грехи.

«Карающий Ветер! - вдруг понял я. - Вот кого боятся жители Сьерры! Когда он приходит, они спят и не видят его. Боже, как это страшно! Лучше бы я выпил их ядовитого пойла...»

А Серый Человек тем временем продолжал иссушать мою душу своим мёртвым голосом:

- Майкл, помнишь, как ты поставил подножку Джонни, бегущему по школьному коридору? Помнишь, как он растянулся на полу? Помнишь, как из носа у него потекла кровь?

Я чувствовал неестественность происходящего, незнакомец был неприятен мне, я хотел развернуться и уйти, но в то же время ощущал себя маленьким мальчиком, провинившимся перед взрослыми и знающим, что от наказания никуда не убежишь. Серый Человек овладел моим сознанием. Он говорил обо мне, он знал меня, он был связан со мною крепкими узами, и я не мог разорвать их. Я забыл, что случай, упомянутый незнакомцем, произошёл лет четырнадцать назад, что я уже не имею отношения к детским своим шалостям, я давно уже взрослый и не обязан за каждый свой проступок отчитываться перед учителями и родителями. Я забыл себя настоящего - и стал собою прошлым.

- Но... - начал лепетать я, заикаясь и шмыгая носом, - я уже попросил прощения у Джонни, у его мамы и у своих мамы и папы... Они простили меня...

- Они не простили тебя! - сердито отрезал Серый Человек. - Они всё ещё помнят твоё преступление, и это воспоминание омрачает их жизнь. Они никогда по-настоящему не простят тебя. Слышишь, никогда! Чтобы простить, нужно забыть, а такое не забывается. Но самое главное: этот грех не отпустил тебе я. Ты нечист, Майкл. Ты должен каяться постоянно, беспрерывно, ты должен оплакивать свою нечистоту.

- Простите меня! - Слёзы полились у меня из глаз. Мне было так стыдно. Я погрузился в свою вину, в кровь, текущую из носа Джонни, в его слёзы, в его боль.

- Плачь, Майкл! Я люблю твои слёзы покаяния! Как же сладки они! О, продолжай утолять мою жажду! И вспоминай дальше! А помнишь, как ты отнял у Дена шапку и бросал её другим ребятам? Помнишь, как несчастный Ден бегал за нею, как он умолял вас прекратить это безобразие, а вы только смеялись над его беспомощностью? Разве не ты был зачинщиком этой постыдной игры?

- Я.

- И тебе до сих пор стыдно, ведь так?

- Да.

- О, как тебе стыдно! Однако этот стыд ничего не значит, он не может вернуть время вспять, сделать небывшим твой гнусный поступок. Ты осуждён на вечное оплакивание своих грехов. А теперь давай вспомним Линду, этого прелестного ангелочка, простодушного, доверчивого. Она так любила тебя! А ты, Майкл, любил ли ты её?

- Любил.

- Но почему же ты бросил её?

- Это так сложно...

- Ничего сложного. Вы, грешники, намеренно усложняете простые вещи, чтобы не искать прямых и честных ответов. Майкл, ты чудовище! Ты покинул девушку, поверив наветам.

- Но у неё точно был другой...

- А ты в этом уверен?

- Но соседи, Адамсы, например, говорили...
- Ты поверил сплетникам и не желал верить любимому человеку? А ведь Линда страдала, глядя, как твоя очерствевшая душа удаляется от её доверчивого сердца...

- Прекрати! - закричал я сквозь рыдания. - Да, я виноват! Да, я негодяй! Ты это хочешь знать?

- Эй! - вдруг услышал я знакомый голос, повернул голову налево и увидел идущего к нам знакомого человека. До боли знакомого... - Эй, серая гадость, отстань от Майки, а то я тебя палкой попотчую!

- Папа? - Я задыхался от неожиданной радости и поэтому с трудом мог произносить слова. - Папа, это ты?

- Я, Майки, собственной персоной!

Забыв о Сером Человеке, я бросился к отцу. Мы обнялись. Он был живой, он совсем не изменился с тех пор как...

- Папа, как же я скучал по тебе!

- Я тоже скучал.

- Мне нужно так много сказать тебе...

- Ты плакал? Твоё лицо... И эти сопли - фу! Это он, тот демон, так расстроил тебя? Ух, я его! - Отец угрожающе поднял толстую суковатую палку.

Я оглянулся: Серый Человек, ссутулившись, поспешно уходил в посёлок.

- Кто это был? - спросил я.

- Сгусток нечистоты.

- Он сказал, что он моя совесть. Он околдовал меня. Я как будто снова стал маленьким...

- Это он может, мерзавец. Нельзя верить ему, не надо его бояться. Он хочет, чтобы люди считали себя никчёмными, не способными освободиться от пороков и искали себе богов, которые пообещали бы им полное очищение. И в поисках спасителя мир выбрал бы своим богом его, самого справедливого и честного всезнайку. Но он труслив, он боится уверенных в себе и смеющихся людей.

- Но это действительно моя совесть?

- Как сказать? По мне, так это просто душа злого ветра.

- Карающего Ветра?

- Ну да, карающего слабаков, которые не могут пригрозить ему.

- А ты смелый, ты его не боишься.

- Не боюсь. Но не потому что смелее других, а потому что знаю одну тайну.

- Какую?

- Пойдём, Майки, там, выше по ручью, у меня горит костерок, я пеку картошку. Ты, наверное, проголодался.

***

Мы сидели у костра и ели печёную картошку, каждый кусочек посыпая солью.

- Как же ты оказался на Мадриденьо? - спросил я отца.

- Потянулся вслед за тобой.

- Ты всегда ходил за мной?

- Частенько.

- Знаешь, а я чувствовал, что ты рядом.

- Я знаю, что ты это чувствовал.

- Но что же происходит на этой планете? Откуда здесь Карающий Ветер? На Земле такого нет.

- Есть, он везде есть, только там ему не хватает силы. А здесь есть Цветок...

- Цветок Прощения?

- Именно. Это не просто растение, а проводник энергий, полюс сил. Поэтому здесь возможны любые чудеса.

- Я всегда знал, что чудеса не противоречат законам природы, - не без гордости произнёс я.

- К вере в потустороннее приохотил тебя я.

- Ты? Когда? Как?

- Если ты помнишь, я никогда не отрицал возможность невозможного и очевидность неочевидного.

- Да, а мама не верит...

- В её мире она права.

- Значит, я жил не в её мире?

- Ты жил на стыке двух миров. А это чертовски неудобно - ноги разъезжаются.

Вот он, особый, ни с чем не сравнимый папин юмор! Я засмеялся, почувствовав лёгкость. Я больше ничего не боялся и ни о чём не сожалел.

- А я думал, что не увижу тебя, - сказал я после недолгого молчания, любуясь лицом отца. Хмарь всё ещё покрывала небо, но огонь отлично освещал нас.

- И не увидел бы меня, если бы не был таким настойчивым.

- Значит, я правильно решил, что Цветок поможет мне?

- При чём здесь Цветок? Майки, дело не в предметах этого мира, а в тебе. Цветок только навёл тебя на мысль. Не было бы его - другая вещь послужила бы тебе подсказкой.

- Но я правильно делал, что мечтал о тебе?

Отец пожал плечами:

- Откуда мне-то знать? Думаю, есть в жизни особые развилки: какую дорогу ни выберешь - всё будет правильно. Главное - быть готовым встретить неожиданности.

- Но я не был готов к этому Серому Человеку.

- К нему никто не готов. Ты думаешь, надо мной он не измывался? Ещё как! Я уж решил, что попал в ад и что вечно буду выслушивать упрёки злобного беса. Но один старик дал мне палку и сказал: «Как встретишь ещё раз эту сущность, пригрози ей и не стесняйся в выражениях!» С тех пор эта мразь меня боится.

- Ты сказал, что знаешь какую-то тайну.

- Знаю.

- Можешь открыть мне её?

- А ты совсем не изменился! - рассмеялся отец. - Всё такой же любопытный. - Он крепко пожал мне руку, и я прильнул щекою к его плечу, крепко пахнущему потом и дымом. - Ладно, открою тебе свою тайну, но предупреждаю: это знание необходимо применять с умом, оно может быть опасно, как острый нож.

- Я умею обходиться с ножами, - сказал я, - ведь я уже большой.

- Большой только внешне, - возразил отец. - Я-то вижу твою душу, она всё такая же, какой была, когда я читал тебе «Остров сокровищ». Помнишь?

- Это моя любимая книга. До сих пор. Но не отвлекайся, пожалуйста, я хочу услышать тайну.

- Ладно, раз уж обещал. Тайна заключается в том, что... Нет, не так, начну издалека. Ты знаешь, я люблю читать фантастику...

- А разве там... ну, там, где ты... разве там есть книги?

- Конечно, есть. Но не перебивай, а то я потеряю нить. Итак, о фантастике. Станислав Лем назвал как-то роботов безгрешными: их действия полностью зависят от того, какую программу вложишь в них. Запрограммируешь их на спасение утопающих - они будут добросовестно спасать всех, кто упал в воду. Вложишь в них программу уничтожения бродячих собак - они и глазом не моргнут, совершая убийства. Они же не виноваты. Роботы - что с них взять?

А человек? Майки, подумай, разве человек не похож в этом смысле на робота? Разве в детстве в тебя не вкладывали разные программы? Мама, я, школьные наставники, друзья, книги, фильмы? Правда, программы эти менее выраженные, чем те, которые носит в себе робот, и зачастую противоречащие одна другой, что приводит к ошибочным реакциям человека на внешние и внутренние события.

Если бы в сознании робота одна программа противоречила, мешала другой, то он бы сгорел. У человека же есть предохранительный клапан. Вообще-то таких клапанов несколько, но главный - это ложь. С помощью лжи и обманов человек пытается сгладить напряжение между желаемым и действительным, между добром и злом, совестью и стремлением к блаженству. Есть и другие клапаны, например, мечтательность, творчество, страсти, уход в свой внутренний мир, алкоголь, наркотики... Но именно ложь самый действенный и легко доступный клапан. Мир пропитан ложью, перенасыщен ею, это универсальный способ бегства от реальности, от ответственности, это сильнейший анестетик, непревзойдённый спаситель от страха.

Итак, вправе ли мы считать роботов безгрешными только потому, что они честны и не умеют лгать и находить другие лазейки из невыносимой действительности? Считать ли признаком безгрешности отсутствие в системе инстинкта самосохранения, подвигающего мыслящий организм бороться за жизнь любыми средствами? Должны ли мы обвинять в лицемерии, изворотливости, да и вообще в нечистоте существо, поставленное в условия, когда на него с одной стороны давят неверные и противоречивые программы, а с другой - желание быть любимым, счастливым, понятым (причём мы сами зачастую не может понять себя)? Или грехом назвать невежество? Или душевную и физическую слабость? Или глупость? Что есть грех, Майки?

- Не знаю, папа, я всегда путаюсь в этих вещах.

- Конечно, путаешься, ведь тебя запутали. Твоё сознание - путаница из необходимых и лишних, мусорных идей и правил. Но однажды человеку приходится отвечать на все эти вопросы, если он не хочет больше оставаться куклой в руках Серого Человека, который на протяжении тысячелетий твердит один и тот же припев: «Ты нечист, ты виновен, ты осуждён...»

Я же говорю тебе, сын мой: ты чист, ты невинен, ты прощён! Прощён мною и Богом. Да, Богом, который видит все твои изъяны. Только он и может исправить неполадки. Ты жалуешься ему на болячки - он их лечит. Не я, не ты, не общество - только он! Мы портим, ломаем, а Всевышний склеивает разбитое.

Понимаешь, Майки, ты любим. Я люблю тебя. А разве можно любить нечистоту? Вот почему я говорю: ты чист. И Бог любит тебя и поэтому исцеляет от пороков.

- Но я действительно совершал те проступки, о которых говорил Серый Человек, и мне стыдно за них...

- Ну и что? Ты совершил много ошибок. Но это не значит, что эти ошибки стали частью тоего существа. Ведь язвы на ногах не являются составными частями ног, это раны, которые могут болеть долго. Однако, пока ты не избавишься от них, ты не сможешь идти дальше. Если, конечно, не хочешь, чтобы тебя понесли другие, причём туда, куда нужно им, а не тебе. Но приходит Бог и накладывает на твои раны пластырь своей любви.

Понимаешь, Майки, если бы мы, твои воспитатели, были умнее и порядочнее, мы бы нашли способы вложить в тебя правильные программы и вынуть из тебя неправильные, случайно попавшие в твоё сознание благодаря отрицательному влиянию среды. Мы виновны в том, каким ты стал. И я в том числе. Так что моя вина за то, что ты делал и делаешь, намного больше твоей. Но и я был тогда не очень умным, многого не знал, многого не умел, и в этом была вина моих родителей и наставников. Так что вина - явление общественно-историческое. Она размазана по пространству и времени, по душам отцов, детей и внуков, умерших, живых и ещё не народившихся. Искать более или менее виновных людей - всё равно что в закваске искать незабродившие места. Мир болен - вот причина наших с тобою грехов. Мир болен и не хочет ложиться в госпиталь. Зато рассуждает о безгрешности роботов.

Да, Майки, много раз ты спотыкался, кое-кого при этом задел, кому-то сделал больно. Однако каяться в своих проступках - это всего лишь полдела. Язву не залечить слезами покаяния.

- Но где же выход?

- А выход - в твоём сердце, Майки, только в твоём сердце. Вспоминай всех, кому когда-нибудь сделал больно и всех, кто заставил страдать тебя, но не просто вспоминай, а учись видеть в них братьев и сестёр, лучших друзей, учись любить всех, кто когда-либо встретился тебе на пути. Именно этого ждёт от тебя твой Создатель. И чем сильнее будет твоя любовь к обиженным тобою и обидевшим тебя, тем меньше язв останется на ногах твоей души, тоскующей по дороге сладких приключений.

Теперь ты понял, почему я не боюсь Серого Человека?

- Понял.

- И запомни ещё одно: кого ты ударил, тот ударил тебя в ответ, потому что бил ты по своему отражению в волшебном зеркале жизни. Не ближнего ненавидишь ты, а себя, а значит, создавшего вас обоих Бога. Нужно тебе это?

Отец подбросил в костёр веток.

- Ну, как ты поживаешь, папа? Хорошо ли тебе в том мире?

- Неплохо.

- Я хочу остаться с тобой.

- А как же мама?

- Мы ей ничего не скажем. Буду посылать ей письма. Можно же с того света посылать письма живым?

- Некоторым это удаётся. Если очень захотеть, то можно всё. В разумных, конечно, пределах.

- А где они, разумные пределы?

- Не знаю. Наверно, где-то есть.

- Папа, а у тебя много там друзей?

- Немало. Я встретил здесь своих родителей. И сестричку: она умерла, когда мне было тринадцать... Не хватало мне только тебя. Без тебя плохо... Раньше и по твоей маме тосковал, но после того, как она вышла замуж, пришлось отпустить её. Она покинула моё сердце - и остался лишь лёгкий запах её волос.

- А меня почему не отпустил?

- Я знал, что ты будешь искать меня и однажды найдёшь. Я готовился к этой встрече.

- Скажи, это же был не сон, тогда, тем утром?

- Нет, Майки. Хотя, если честно, я сам сомневался, не сплю ли я. Но, когда ты выбежал из комнаты и пронёсся сквозь меня, я увидел твои глаза и понял, что явь причудливее и красивее снов.

Мы сказали всё, что хотели (или всё, что могли?) и сидели молча, гдядя в огонь. Я видел в нём светлое своё будущее, в котором не останется тоски и потерянности маленького мальчика, не будет сомнений и неисправимых ошибок... И тут я вспомнил о Цветке Прощения и сказал о нём отцу.

- Если ты не доволен тем, что нашёл, - ответил отец, - тогда я отведу тебя к Цветку. Авось, не уснёшь, пока он будет цвести. Он очистит тебя от грехов. А знаешь, что это значит, полностью очистить человека от грехов?

- Что?

- Лишить его памяти о себе и о тех, перед кем он в долгу.

- Нет уж! - испугался я. - Пусть я буду последним грешником, но такого очищения мне не нужно! И вообще, я всем доволен. И я буду счастлив, если ты позволишь мне остаться с тобой.

- Позволю с радостью! Если ты позволишь мне видеть в тебе девятилетнего Майки.

- С удовольствием позволю, - сказал я, - если ты позволишь мне...

Но я не договорил - мы оба взорвались смехом, самым ярким и весёлым, какой только может быть в обоих мирах, в этом и том... Правда, я совсем запутался: где тот мир, а где этот? Папа говорит, что тот свет - это там, где нас с ним нет. И я с ним согласен.