* * *

То ли накапливается усталость, то ли сказываются бессонные ночи и тревожные дни последнего времени, но едва я отвлекаюсь от текста, сразу же слипаются глаза. Очередная чашка крепкого кофе не помогает – сердце колотится, сонливость берёт своё, и вот уже слова и знаки препинания прилипают ко мне; я продираюсь сквозь них, словно сквозь водоросли на мелководье. Но буквы обступают меня, как голодные бездомные собаки на пустыре, – я засыпаю прямо за компьютерным столом и ударяюсь лбом о клавиатуру. Выхожу, умываюсь холодной водой, возвращаюсь за стол. Кондиционер работает с самого утра, иначе сон уже давно свалил бы меня. Какое-то время я ещё способен воспринимать текст, через силу пытаюсь сосредоточиться, вникнуть в смысл, но сбиваюсь и продолжаю читать автоматически, ничего не понимая. Через несколько минут я застреваю окончательно, топчусь на одном слове и понимаю, что сдуваюсь, словно воздушный шарик. Фью-ить.
Когда я в таком состоянии, непременно выплывают предательские мысли: моя работа бесполезна и бессмысленна. Эти статьи никто и никогда не станет читать. Они никому не нужны, кроме самих авторов – Scopus, ВАК, рейтинг цитируемости и всё такое.
Но это ещё полбеды. Хуже, когда, отвлекаясь от текста, думаешь о своей несостоятельности. Никчёмный бумажный человек, ты проклинаешь тот день, когда решил связать судьбу с никому не нужной профессией; чувствуешь себя ущербным, вырожденцем, не умеющим зарабатывать на жизнь. От подобных мыслей в этот раз меня спасает то, что до конца журнала, который я редактирую, остаётся всего одна статья. Как показывает опыт, самую удачную, самую занимательную работу составители помещают последней. На этот раз журнал завершает исторический опус, в котором автор анализирует агиографические источники IV–V веков и описывает упомянутые в них случаи чудесного исцеления страждущих христианскими святыми. Один из источников, о которых упоминает автор, – это «Лавсаик, или Повествование о жизни святых и блаженных отцов» епископа Еленопольского Палладия. Меня заинтересовывает история Макария Египетского (Pallad. Laus. XVII. Macarius Aegyptius) и исцелённой им женщины, которая всем казалась лошадью. Я скачиваю «Лавсаик» на русском языке, нахожу главу о Макарии и читаю историю о женщине-лошади в оригинале, забывая о срочной корректуре.

Один распутный египтянин предался любви к благородной женщине, которая была замужем. Не успев обольстить её, потому что она была верна своему мужу, за которого вышла девою, бесстыдный прибег к чародею и говорил ему: «Или заставь её любить меня, или сделай своим искусством то, чтобы муж бросил её». Чародей, получив от него хорошую плату, употребил свои чары и заклинания. Но, не могши возбудить любви в её сердце, он сделал, что всем, кто только смотрел на неё, она казалась лошадью. Муж её, пришедши домой, увидел жену свою в образе лошади. Позвав пресвитеров селения, он ввёл их в свой дом и показал им её, но и они не поняли постигшего её несчастия. Наконец, к прославлению Бога и к явлению добродетели святого Макария, пришло на мысль мужу отвести её в пустыню к преподобному.
Когда они пришли, братия стояли у келии святого Макария и, не допуская мужа этой женщины, говорили ему: «Зачем ты привёл сюда эту лошадь?» Муж отвечал им: «Чтобы помогли ей молитвы праведного». Они сказали ему: «Что с ней случилось худого?» Он отвечал: «Эта лошадь, которую вы видите, была несчастная жена моя, и я не знаю, как она обратилась в лошадь. Ныне вот уже три дня, как она ничего не ела». Братия, услышав сие, сказали об этом рабу Христову Макарию, который молился уже об этой женщине в своей келии, ибо, когда они ещё шли к нему, ему было уже откровение от Бога. Он молился, чтобы ему открыта была причина случившегося, и во время молитвы узнал он всё, как что было. Когда же братия объявили святому Макарию, что кто-то привёл сюда лошадь, он сказал им: «Вы смотрите не своими глазами: это женщина, какою и создана, она не превратилась, а только глазам обольщённых кажется такою». Когда привели к нему её, он благословил воду и, облив женщину с головы, помолился над её головою и тотчас сделал, что все смотревшие на неё увидели в ней женщину. Приказав принести ей пищу, он дал ей есть и, таким образом исцелив её, отпустил с мужем; и они благодарили Бога. А человек Христов дал ей следующее наставление: «Никогда не оставляй посещать церковь, никогда не уклоняйся от приобщения Христовых Тайн; несчастие случилось с тобою оттого, что ты уже пять недель не приступала к пречистым Тайнам Спасителя нашего»¹.

В обеденный перерыв я закрываю кабинет и выхожу в аномально жаркое лето.
На улице душно. Запах горячего асфальта и пыли затрудняет и без того учащённое дыхание. Глаза заливает пот, но я героически бреду в любимую букинистическую лавку – благо, она недалеко. Десять растянутых минут инфернальных мучений – и я попадаю в другой мир.
Это мой закрытый эзотерический клуб, моя отдушина, моё любимое место в городе – место для посвящённых. Здесь всё, как в магическом театре из «Степного волка», – вход только для сумасшедших, плата за вход – разум. «Мы книжные люди, мы все немного помешаны, каждый по-своему, – говорит Анна Ивановна (Анна Иоанновна, как я её называю, – императрица подержанных книг) в ответ на цитату из Гессе. – Все книжники – одиночки, – продолжает она. – Это телевизор смотрят вместе, а сходят с ума и читают книги в одиночестве. В этом деле компания совершенно не нужна, даже противопоказана».
Я подхожу к небольшому строению, которое, кажется, перескочило сюда из другого временного пласта, с соседнего витка спирали времени: кое-где в стенах видны фракталы трещин, а в пыльных окнах с деревянными переплётами и решётками бьются в стекло бабочки. Несколько крылатых красавиц, давно мёртвые и уже высохшие, лежат внизу – им не удалось выбраться на волю из этого книжного мира. Современные реалии таковы, что и самому этому зданию осталось недолго – оно никак не вписывается в представление власть предержащих о градостроительстве и внешнем облике нашей провинции. Вокруг сносят старинные дома, возводят новые – из стекла и хромированного металла; исторические кварталы с ветхими, но уютными домиками постепенно исчезают с карты города; каким-то непостижимым, наверное, магическим образом уже столько лет небольшой домик с лавкой Анны Иоанновны остаётся нетронутым.
Захожу внутрь, спотыкаюсь о выщербленную кафельную плитку и чуть не падаю в книги. Ими заставлено всё пространство выставочного зала: книги на полу, на бесконечных пыльных стеллажах, в картонных коробках, на столах, книги везде; люди приносят, люди стремительно избавляются от книг – последнее поколение читателей исчезает, «самая читающая страна» давно умерла. Кончено.
Внутри прохладно. Худенькую Анну Иоанновну почти не видно за кипами книг.
– Ах, Алексей Викторович, – говорит она мне, – а я только что вспоминала вас.
– Вспомни нечистого, – подыгрываю я.
– Нет, что вы, для нас вы почти что ангел...
– Ага, ангел. Из табакерки... И по какому поводу вспоминали?
Анна Иоанновна улыбается. Кажется, что она сейчас мне игриво подмигнёт.
– Есть кое-что интересное. Привезли любопытную коллекцию. Обычное дело – наследники книжного человека освобождают место в квартире. Кое-что я специально отложила, чтобы вам показать.
Она говорит медленно, как человек, которому некуда торопиться. Кто прожил большую часть жизни среди тысяч бессмертных произведений, тот понимает, что спешить некуда. Впереди вечность.
Мы знакомы очень давно, со времён моей молодости и бурного увлечения ирландским классиком Оссианом Уолшем². Его книги для своей библиотеки я находил в букинистической лавке Анны Иоанновны. Можно сказать, что я наткнулся на этот магазинчик случайно – как-то раз в грозовой вечер спрятался здесь от дождя. Но случайностей не бывает, как говорят знающие люди. Это судьба сводит всех книжников вместе, собирая собственную библиотеку из человеков.
– Всё разобрать невозможно, такие поступления, а я одна, – Анна Иоанновна проводит рукой, указывая на кипы книг, – но кое-что обнаружить удалось. Пойдёмте, я провожу, – она встаёт из-за стола и жестом приглашает следовать за ней. – Только аккуратно шагайте. Κέραμος³ – обожжённая глина, да и то часто бьётся. А, как известно, Господь создал Адама тоже из глины, вот только обжечь не удосужился.
Ей уже под восемьдесят. Анна Иоанновна ходит медленно, но спину держит ровно. Серьги, кольца, медальон – всё из старого тёмного серебра. Чёрное строгое платье. Взгляд Снежной королевы, вот только со мной она держится как с фаворитом. Истинная императрица, в этом нет никаких сомнений.
Мы идём в небольшое подсобное помещение, где хозяйка магазина уже лет тридцать пьёт чай с имбирём. Проходим между заставленными стеллажами – их полки прогибаются и грозят обвалиться нам на головы.
– Анна Иоанновна, вот вы принимаете беллетристику в мягком переплёте, всё это барахло из девяностых, а хорошие книги и поставить некуда. Вон, весь коридор завален. Ну зачем вам этот мусор? – сетую я.
– Стареете, Алексей Викторович, – улыбается она, – начинаете брюзжать. Нет, это не мусор. Любая книга, раз уж она выпущена человеком, заслуживает достойное обращение. – Она останавливается и тонкими пальцами едва касается корешков книг. – Все они хотят жить.
– Да это понятно, – отвечаю я. – Я знаю, что для вас книги – живые существа. Но ведь здесь же не зоопарк. И все эти завалы, – раскинуть руки в стороны мне не дают стеллажи, – напоминают скорее вавилонскую библиотеку Борхеса, где осмысленные книги составляют мизерный процент. И вообще, – говорю я спокойнее, понимая, что слегка перегнул, – здесь можно заблудиться. Столько раз бывал у вас, а всё никак не привыкну. Как у Сафона на Кладбище забытых книг.
– А это оно и есть, – усмехается Анна Иоанновна, – то самое кладбище. Но заблудиться здесь нельзя, Алексей Викторович, – книги сами подскажут дорогу. Вам ли не знать... Легенду о Чёрном библиотекаре слыхали?
– А как же. Я её сам придумал.
Это наша любимая шутка, нечто вроде пароля. За свою жизнь я посетил множество книжных магазинов, кое-где становился постоянным покупателем, годами покупал книги у одних и тех же людей; мы обменивались взглядами, здоровались; часто оказывалось, что для меня уже были отложены книги. Они не знали моего имени, но знали мои книжные пристрастия. Так бывает – между покупателем букинистики и продавцом зачастую устанавливаются особые отношения. Но такой доверительной близости, как с Анной Иоанновной, у меня не было ни с кем.
Мы входим в подсобку.
– Чаю? – предлагает хозяйка.
– Нет, спасибо. В вашей имбирной настойке слишком мало теина.
Анна Иоанновна, по-прежнему улыбаясь, кивает.
– Хорошо, – говорит она и указывает влево, – посмотрите на этой полке. Вот здесь.
Я подхожу к указанной полке, но замечаю справа от себя знакомый переплёт. Надеваю очки и бережно освобождаю книгу из объятий её товарок.
– Не там, – говорит хозяйка. – На этой полке моя личная коллекция. Эти книги не для продажи.
– Но посмотреть-то можно?
– Вам можно, Алексей Викторович.
Обложка книги, которую я беру с личной полки императрицы, мне хорошо знакома – чёрная, с белыми, потрескавшимися буквами тиснения. Так и есть, я не ошибся. Антология зарубежного рассказа «Новый Эолосикон», вышедшая в Москве в 1968 году, – в моей библиотеке есть такая же, разве что чуть сильнее потёртая по краям. Полиграфия, бумага – всё в ней на высшем уровне. Я аккуратно перелистываю антологию. Хорошая букинистика обладает совершенно особым запахом. Это не резкий запах новой книги, только вышедшей из типографии, это нежный запах пожелтевших страниц, он чем-то напоминает запах тела.
– У меня уже есть такая, – говорю я Анне Иоанновне. – Хорошее издание. Но почему она не продаётся? Чем эта книга заслужила право стоять на полке неприкасаемых?
– Вы посмотрите внимательнее, – отвечает она.
Психологи называют это состояние когнитивным диссонансом. Моё восприятие действительности затрудняется коррелировать с предлагаемыми обстоятельствами, когда я замечаю, что последним в антологии напечатан рассказ Франца Кафки «Женщина-лошадь». Я точно помню, что рассказа Кафки в моём экземпляре нет. Ошибиться я никак не могу – эту книгу я перечитывал не единожды, а уж просто открывал её бесчисленное количество раз.
А в этой книге рассказ Кафки есть.
Я проверяю выходные данные – полное совпадение с моей книгой, насколько я помню. Смотрю аннотацию на второй странице – всё один в один. Книга – точная копия моей.
Кроме одного, последнего, неизвестного мне рассказа Кафки. В этой книге он напечатан вместо рассказа Лиона Фейхтвангера «Кёльнер Антонио».
– Но... как такое возможно?
– Tlön, Uqbar, – отвечает императрица ненужных книг. Обернувшись, она добавляет: – Мне нужно в зал. Посидите тут, почитайте...
Когда она удаляется, до меня доносится её негромкий голос:
– Tlön, Uqbar, Orbis Tertius⁴. Да, так и есть...
Я вздыхаю, сажусь за стол и принимаюсь читать.

ФРАНЦ КАФКА
Женщина-лошадь⁵

Германа Штрауба всю ночь изводил сбивающийся и бесконечно повторяющийся сон. Ему привиделось, будто бы он бежит по лабиринту улочек, пытаясь найти убежище, а на него охотятся двадцатиметровые цапли. Он ворочался, просыпался, обнимал посапывающую жену Михаэлу, снова засыпал и опять убегал от цапель. Улочки всё сужались, удары гигантских клювов были неминуемы, так что утром, когда Герман проснулся окончательно, подушка и простыня были влажными от пота.
«Чёртова духота, – подумал он. – Отсюда и кошмарные сны. Наверное, будет дождь. Впрочем, уже пора вставать».
Но стрелки будильника показывали, что лежать можно ещё полчаса. Герман повернулся на другой бок, лицом к супруге, однако её в постели не было. Он любил, проснувшись, обнимать свою жену, но в последнее время Михаэла вставала раньше.
Герман подумал о том, что их семейная жизнь не то чтобы не ладится, но отношения всё же далеко не такие, как прежде. Михаэла всё чаще им недовольна, любой жест или фраза мужа коробят её и вызывают раздражение. И спит он в последнее время беспокойнее отчасти поэтому. Ему очень не нравится изменившееся поведение Михаэлы – временами она ведёт себя почти скандально. Да ещё и этот студент постоянно вертится вокруг неё. Между ними ничего нет, это ясно, но само присутствие в их жизни этого прыщавого юнца бросает тень на репутацию госпожи Штрауб и может повредить карьере самого Германа. Особенно сейчас, когда перспектива занять должность главного помощника управляющего наконец становится реальной; два года упорного труда, разъездов, встреч, переговоров – за последние четыре месяца он сумел заключить несколько вполне удачных сделок. И вот теперь всё может рухнуть из-за легкомысленного поведения Михаэлы, её желания поиграть чувствами наивного идиота, возомнившего себя романтическим героем. Ещё немного – и пойдут разговоры, нежелательные слухи, к тому же это письмо...
Вчера вечером под дверь супругам Штрауб подбросили письмо. Оно было адресовано Михаэле – видимо, отправитель предполагал, что дела задержат Германа Штрауба в городе до вечера, а жена вряд ли покажет личную корреспонденцию супругу. Однако встреча с господином Циге не состоялась и была перенесена на вторник, поэтому Герман вернулся домой значительно раньше. Михаэла распечатала письмо и прочитала, сначала недовольно хмурясь, затем улыбаясь, а к концу смеясь в полный голос.
«Это тот юноша, – сказала она. – Почитай, что пишет».
Как выяснилось, отправителем оказался студент К. «Ничтожество», – подумал Герман. Мало того, что тот признавался в любви его жене, так ещё он обзывал Германа, издеваясь над его внешностью. Нет, это уже слишком, наглец переходит все границы, ситуация требует немедленного вмешательства. Герман хотел пойти поговорить со студентом, но Михаэла настояла на том, чтобы отложить разговор до завтра.
Герман потянулся, взял с тумбочки письмо и в который раз перечитал его.

«Вот теперь нужно правильно поступить», – подумал Герман, отложив письмо. Вопросы накапливались, но здравый смысл и опыт подсказывали ему, что многие вопросы не то что предполагают, а уже содержат в себе ответы. А также существует некоторая категория вопросов, ответы на которые совсем не требуются.
Его мысли прервал звук открывающейся двери ванной комнаты. Оттуда медленно, как бывает только во сне, вышла большая белая лошадь.
Она подошла к кровати, остановилась, сказала: «Хр-р-р» и покачала головой.
«Какой бред, – подумал Герман. – Всё это потому, что я мало сплю. Надо внимательнее следить за своим режимом. Раньше ложиться, отказаться от табака по вечерам. Да и наливкой не стоит злоупотреблять».
Это скоро пройдёт, надо лишь повернуться набок и уснуть. И Герман так бы и поступил, но тут зазвенел будильник. А поскольку белая лошадь не исчезла, то Герман понял, что не спит.
«Всё эта работа, чёрт бы её побрал, – подумал он. – Эти утомляющие поездки, эти командировки в несусветную даль, эти гостиницы с ржавой водой. А тараканы! Сколько в них тараканов! Неровен час, сам в какое-нибудь насекомое превратишься! Питание опять же. Ну какое в этих вечных разъездах питание! А я ведь говорил господину Шафферу – пусть Циммерман вместо меня едет. Он и моложе почти на двадцать лет, и холост. Положа руку на сердце, признаюсь, он и порасторопнее меня будет. Этого я, конечно, Шафферу не сказал. Впрочем, он это и так знает, без моих напоминаний. И когда-нибудь он прислушается к голосу разума и направит вместо меня Циммермана. А там, глядишь, и своим заместителем его возьмёт, а не меня. А этот пройдоха – ему палец в рот не клади – того и гляди тебя обскачет, как дородный рысак. Жеребец. Ах да, лошадь».
Герман внимательно оглядел животное, не поднимаясь с постели. Лошадь по-прежнему смотрела на него и прогоняла хвостом несуществующих мух. Она выглядела холёной, вычищенной, за ней явно хорошо ухаживали.
«Ну откуда здесь взяться лошади? Не могла же госпожа Кожешникова привести животное своим постояльцам! Надо сбросить этот морок, – решил Герман, – неудивительно, это всё от переутомления, чистейшая игра воображения...»
И жена куда-то ушла.
– Михаэла, – негромко позвал Герман.
Тишина.
– Михаэла! – крикнул он громче.
Лошадь закивала головой и заржала. И тут Герман увидел в гриве белой лошади знакомые папильотки.
«Не может быть, – подумал он. – Этого не может быть… невозможно, скандально».
Герман поднялся с постели, подошёл к лошади и погладил холку. Лошадь снова заржала. Неожиданно для самого себя он выкрикнул:
– Служи!
Лошадь стала передними ногами на колени и склонила голову.
Герман Штрауб тихо сел на смятую постель и коснулся влажной дрожащей рукой побледневшего лица, словно желая убедиться, что это его лицо, мясистое полнокровное лицо респектабельного сорокалетнего мужчины.
Во что бы то ни стало нужно избежать огласки, – это было первое, что решил для себя господин Штрауб, когда смог более-менее трезво обдумать сложившееся положение. Он послал за доктором Вайнером на Липовую улицу, не сообщая госпоже Кожешниковой никаких подробностей, кроме того, что его жена Михаэла почувствовала резкое недомогание и нуждается в срочном осмотре и консультации врача. Через час в дверь постучали, и вошёл доктор Вайнер – как всегда, он был одет подчёркнуто аккуратно и застёгнут на все пуговицы. Заметив Михаэлу, он слегка отшатнулся назад к двери, но быстро справился с недоумением и холодно посмотрел на Германа. Это был довольно старый, но вполне крепкий сухопарый плешивый человек с невероятно большим носом, кончик которого он постоянно почёсывал, слушая господина Штрауба.
– Да уж, – проскрипел доктор. – Ситуация…
– Поймите, господин доктор, – сказал господин Штрауб, – ведь ничего не предвещало беды. Вчера вечером, когда я ложился спать, Михаэла была весела и болтлива, как обычно. Что заставило её обернуться лошадью, не понимаю…
– Вы считаете, – спросил доктор Вайнер, – что ваша супруга могла сделать это умышленно, по своей воле?
– Нет-нет, что вы, это всего лишь мысли вслух… Скажите-ка, милейший доктор, а это излечимо? – спросил господин Штрауб, приглаживая усы.
Вместо ответа доктор Вайнер надел очки и внимательно осмотрел Германа, измерил температуру, проверил пульс, прослушал сердцебиение, поинтересовался, как он спит в последнее время и давно ли начались ночные кошмары, не нарушен ли аппетит...
Герман не смог сдержаться, слишком много потрясений выпало на его долю в это утро, он почти выкрикнул, голос сорвался надтреснутым фальцетом:
– Прекратите это! Я абсолютно здоров, медицинское вмешательство необходимо Михаэле, оставьте, ради всего святого, в покое мой сон и аппетит и посмотрите на мою жену! Я взываю к вашему мастерству и опыту врача в надежде, что вы окажете помощь моей несчастной супруге и эта дикая ситуация не станет достоянием общественности.
Доктор Вайнер невозмутимо поднял на Германа бесцветные глаза за круглыми стёклами очков, он сохранял полнейшее хладнокровие и мало обращал внимания на крупную белую лошадь, смирно стоявшую у стены, опустив голову.
– Господин Штрауб, я не ветеринар.
– Но... доктор Вайнер!
– Если бы я не знал так давно и хорошо вас и вашу семью, господин Штрауб, я сделал бы вывод, что данный случай проходит по ведомству психиатрии и лечить нужно вас.
– Доктор Вайнер!
– Но, повторяю, я слишком хорошо знаю вас, чтобы подозревать внезапное психическое расстройство или наследственную душевную болезнь, у вас необычайно крепкая психика, господин Штрауб. Поэтому, если верить вашему рассказу, случившееся с вашей женой… недоразумение может быть классифицировано как проявление чуда, а я человек науки и чудесами не занимаюсь.
– Неужели ничего нельзя сделать?
– Вы должны обратиться к компетентному специалисту, я дам вам адрес священника, к которому обращаются мои пациенты в случаях, выходящих за пределы научного знания. Это очень отдалённый и небезопасный район, я настоятельно не советую вам отправляться туда без сопровождающего. Найдите себе неболтливого спутника. Вам следует возможно тише, не привлекая внимания постояльцев, покинуть дом ночью; госпожу Кожешникову придётся ввести в курс дела, но она не заинтересована в огласке и будет молчать, боясь привлечь внимание властей и потерять расположение своих постояльцев.

Когда поздним вечером в опустевшей столовой студент К. увидел лошадь на верхней площадке лестницы, он уронил чашку кофе на пол. Сама хозяйка, протиравшая соседний столик, застыла от изумления. Картина, представшая их взорам, была умопомрачительной.
Со второго этажа спускался господин Штрауб. За ним, аккуратно переставляя ноги по ступенькам, следовала белая лошадь в узде. Господин Штрауб поднял руку, в которой держал поводья, словно страхуя от падения ведомое животное. Лошадь, медленно ступавшая вниз, виновато смотрела на присутствующих и прижимала уши. Копыта бухали по ступенькам деревянной лестницы. Господин Штрауб произвёл короткий нервный смешок.
– Господи, – всплеснула руками госпожа Кожешникова и схватилась за сердце. – Но как так может быть?
– Ума не приложу, – медленно пробормотал господин Штрауб. – Со мной такое впервые.
– Я готов пойти с вами, господин Штрауб, – сказал побледневший студент К.
Тремя часами ранее студент К. имел долгую и неприятную беседу с господином Штраубом, после которой он так и не смог прийти в себя, не зная наверное, кто же из них двоих на самом деле сошёл с ума и как ему ответить на совершенно безумную просьбу ненавистного ему человека – сопровождать Германа Штрауба в заброшенный район, о котором К. слышал только леденящие душу рассказы. В невероятную историю о том, что Михаэла Штрауб превратилась в лошадь, он, разумеется, не поверил тогда ни на секунду, а сейчас К. смотрел остановившимися глазами на громоздкое неуклюжее животное, громыхавшее копытами с риском поскользнуться на ступенях и переломать себе ноги.
Студент К. поднялся, чтобы помочь Герману Штраубу вывести лошадь из дома.
Моросил дождь. Два человека под зонтами неторопливо шли вниз по слабоосвещённой Граберовой улице и вели за собой покорную лошадь. «Что же это такое, – думал студент, – почему это случилось? Как могла такая обворожительная женщина превратиться в животное?» Ему хотелось куда-то бежать, кому-то жаловаться на несправедливость окружающего мира, что-то доказывать. «Какая жестокая насмешка судьбы, – моя любовь, моя страсть, моё преклонение перед сияющей благородной женщиной – всё уничтожено, осквернено, безвозвратно погублено. Даже воспоминания о ней никогда не будут прежними, идеальный образ возлюбленной растаял, как зыбкий мираж, – К. представлял себе настолько ясно, словно присутствовал в той комнате, как Михаэла, сидя на постели, читала мужу вслух его письмо и хохотала всё громче, глумливее. – Всё отравлено, что же мне осталось? Зачем вообще я иду по этим ночным улицам в неизвестность с этим человеком и этой лошадью? Кажется, будто мы все трое связаны одной верёвкой. Страдание, страдание… Вот здесь надо было повернуть и пройти через Бюргерскую площадь, так короче. А теперь придётся идти лишних полчаса... Что же мне теперь делать? Кого любить?.. Интересно, где господин Штрауб собирается держать эту кобылу? Я мог бы приходить, помогать её чистить, например. Если это будет удобно и не слишком назойливо».
«Да, дела… Жизнь ещё больше осложнилась. Ещё одна проблема добавилась, – думал Герман. – А ведь завтра мы приглашены к Шафферам на ужин! Боже мой, какой скандал!.. Впрочем, лошадь-то учёная. Дрессированная. Можно с цирковыми номерами выступать, если совсем худо будет… Ещё вчера всё было так хорошо, а сегодня… Любимая жена, карьера, а теперь… У Циммермана, кажется, есть знакомый импресарио. Или кто-то из цирковых, не помню, надо не забыть и расспросить подробно… Билеты недорогие… Скажем… Так, пятнадцать на… Ого! Неплохо, неплохо… Сколько это комиссионных?.. А если… Да, дела».

* * *

Я дочитываю рассказ, но не ставлю «Новый Эолосикон» на полку, а иду с книгой в зал, так и не посмотрев, что оставила для меня Анна Иоанновна. Пора возвращаться на работу. Императрица обслуживает покупателя – худенького неловкого старичка в ношеном, но опрятном костюме. Он заполняет квитанцию – видимо, принёс что-то сдавать.
– Превосходно! Восхитительно! Продайте её мне, – говорю я, показывая императрице книгу. Достаю бумажник, но Анна Иоанновна усмехается.
– Извините, Алексей Викторович, но эта книга не продаётся.
– Анна Иоанновна, помилуйте, ну что вы такое говорите! У этой книги тираж – сто тысяч, она ведь не имеет никакой библиографической ценности!
– И тем не менее эту книгу я не продам, – упорствует Анна Иоанновна.
– Тем более что эта книга – явная фальсификация, подделка, – продолжаю настаивать я.
– Алексей Викторович, а почему вы так уверены, что ваш экземпляр – не подделка?
Моя собеседница говорит твёрдо, и я понимаю, что она уверена в своей правоте.
Я нервно смеюсь.
– Анна Ивановна, – говорю я, – этого просто не может быть. Я очень хорошо знаком с оригиналом, поэтому...
И тут я осознаю, что мне не чем аргументировать. Действительно, книги абсолютно одинаковы. Могу ли я стопроцентно утверждать, что знаком именно с оригиналом?
– Алексей Викторович, – строго спрашивает хозяйка, – сколько лет мы с вами знакомы?
– Около тридцати, – отвечаю я, понимая, куда она клонит.
– Около тридцати. Неужели за все эти годы вы не поняли, что переубеждать меня бесполезно?
Я вздыхаю. Старичок-покупатель тревожно поглядывает то на меня, то на хозяйку.
– Ну что ж… Надеюсь, вы позволите мне посмотреть её ещё… Потом…
– Разумеется, – холодно улыбается императрица.
Я выхожу на улицу, становлюсь в тень каштана, закуриваю. Пора возвращаться под кондиционер офиса, но мне надо успокоиться, настолько я раздосадован.
– Молодой человек! – слышу я сзади.
Это старичок-покупатель. На этот раз у него в руках летняя шляпа, которую я не заметил в лавке.
– Молодой человек, – скрипучим голосом повторяет старичок, приблизившись, – извините, что я стал случайным свидетелем вашей… ссоры…
– Ничего страшного, – отвечаю я. – Да и не ссора это. Мы с ней старые приятели.
– Это, конечно, не моё дело, – продолжает старичок, – но эта книга… В своё время она была практически в каждой приличной семье. Помню, ею зачитывались, её обсуждали, все уважающие себя интеллигентные люди считали своим долгом знать её назубок.
Я киваю. Мне не хочется говорить об этом.
– Так вот… Я не понимаю, почему вам отказали в покупке? Книга же, как вы сказали, не имеет большой ценности. У меня у самого такая же есть.
– Поди пойми этих женщин, – отвечаю я, не желая объяснять всего.
– Ох, это точно, – соглашается старичок. – Женщины – довольно странные существа. А книга хоть и не редкая, но стоящая, да. А какие имена! Сильнейшая подборка, сильнейшая! Было время, умели люди писать. Вам туда?
Костюм старику немного великоват — явно куплен давно, когда мужчина был полнее. Мы двигаемся по аллее в сторону университета. Я немного успокаиваюсь и думаю о том, каким образом завладеть книгой Анны Иоанновны. Я понимаю, что осуществить это будет невероятно сложно, но всё же прикидываю варианты и возможности.
Тем временем слегка чудаковатый старичок продолжает:
– Эта антология просто великолепна! Плотность гениальности на квадратный сантиметр бумаги высочайшая! Любимец советской власти Генрих Бёлль! Бывший коммунист Жан-Поль Сартр! Как в такой компании оказался Акутагава – ума не приложу.
На этот раз я не выдерживаю.
– Простите великодушно, но Акутагавы в «Новом Эолосиконе» нет.
– Как это нет? – Старичок мгновенно вскипает и переходит на фальцет. – Ещё как есть! Вы, молодой человек, что-то путаете!
– Да ничего я не путаю, – старичок начинает меня раздражать, – я эту антологию почти наизусть знаю.
– Позвольте! Я её знаю не меньше вашего! И читал не раз! Да-с.
Я понимаю, что надо от него отделаться. Старик страдает от отсутствия собеседников, а тут ему попадаются бесплатные благодарные уши.
– Ну хорошо, хорошо. Ну пусть будет там Акутагава. Извините, мне пора.
– Нет уж, молодой человек, – злобный старикан вцепляется в мой рукав, – вы ещё скажите, что Акутагаву у нас в то время не печатали. А давайте я вам докажу. Пройдёмте-ка ко мне, здесь недалеко, я покажу вам свой экземпляр.
Звучит двусмысленно, причём на нас озираются прохожие.
– Нет, спасибо, я вам верю. И Акутагаву тогда у нас печатали, я точно знаю. Но мне действительно пора.
И я ухожу.
– Ага, вы думаете, что я выжил из ума? – громко говорит любитель литературы мне вдогонку. – Да я прекрасно помню, что рассказ Акутагавы расположен в антологии последним, а называется он...
Что-то заставляет меня остановиться и обернуться.
– ...а называется он «Женщина, которая превратилась в лошадь».
– Как?!
Я подбегаю к нему.
– «Женщина, которая превратилась в лошадь», – неуверенно повторяет старик, видимо, испугавшись моей странной реакции.
– Не может быть!
– Может, – дрожащим голосом отвечает старик.
– Где вы живёте? – почти кричу я.
– З-з-здесь, з-за углом, – старичок пугается окончательно.
– Послушайте, – я стараюсь говорить как можно спокойнее. – Давайте сейчас пойдём к вам, и вы покажете мне свою книгу. Если там действительно есть рассказ Акутагавы, если он действительно называется так, как вы сказали, то я у вас эту книгу куплю. Договорились?
– Договорились, – тихо повторяет старик.
Мы сворачиваем за угол и входим в подъезд.
Пока мы поднимаемся по ступенькам на второй этаж, старик успокаивается. Он открывает дверь в свои чертоги и торжественно произносит:
– Прошу вас!
Я вхожу. Старик не зажигает свет в полутёмном коридоре и проводит меня (сюда, пожалуйста, проходите за мной... аккуратнее... вот, вот сюда) в комнату, где стоят два кресла и письменный стол. Две стены заставлены книжными полками. На нижних – подшивки старых журналов, газет, несколько пухлых альбомов с фотографиями, высунувшими из страниц чёрно-белые углы. Отдельно лежат комплекты открыток с видами городов – весьма распространённый в советское время сувенир. Как сейчас магниты на холодильник.
– Присаживайтесь, молодой человек, – скрипит старик и подходит к полкам. Пробежавшись пальцами по книгам, он достаёт нужную.
– Вот, посмотрите.
Я беру книгу в знакомой обложке. Короткого взгляда достаточно, чтобы убедиться, что она из того же тиража. Я сразу лезу в конец книги.
Там нет ни Фейхтвангера, ни Кафки. Последний рассказ в ней – «Женщина, которая превратилась в лошадь» Акутагавы Рюноскэ.
– Охренеть! – я не сдерживаю эмоций.
– Что вас так удивляет? – спрашивает старичок. – То, что вы сразу не вспомнили, что рассказ Акутагавы здесь есть? Или что-то другое?
За последние полчаса я вижу уже второй экземпляр книги, отличающийся от моего личного экземпляра. Я не хочу раскрывать тайну «Нового Эолосикона» первому встречному.
– Да-да, – отвечаю я, – у меня, видимо, что-то с памятью. Простите, что я тогда повысил голос, спорил...
– Ничего страшного. Спишем это на вашу молодость, – говорит хозяин.
«Молодая была не молода», – думаю я, а вслух произношу, стараясь скрыть волнение:
– Скажите, сколько вы за неё хотите?
– Хм... Дайте-ка подумать...
«С финансами у старика, судя по всему, туговато, – я пытаюсь прикинуть, на что мне рассчитывать. – И в лавку к императрице он приходил, чтобы что-то сдать, а не купить. Не думаю, что попросит много».
И тут старик называет сумму, в несколько раз превышающую предполагаемую. Таких денег у меня с собой нет.
– Многовато просите, – невесело говорю я, – для такой-то книги. Всё же не раритет.
Старичок пожимает худыми плечами.
– Хотите – берите, хотите – нет. Здесь не базар, чтоб торговаться.
– Хорошо, – соглашаюсь я, – куда вам перевести?
– Я предпочитаю наличные, молодой человек, – строго отвечает старик.
– Это в наш-то электронный век! Ну, говорите номер телефона, я вам на карту переведу.
– Телефон у меня стационарный.
– Но карта! Карта-то есть?
– Либо наличные, либо уходите.
Старик – хозяин положения. Не убивать же его из-за книги! Спинным мозгом я чувствую, что стулья уплывают от концессионеров.
– Хорошо, – уверенно говорю я. – Я принесу вам деньги.
Мы договариваемся о времени встречи, я записываю его адрес. Не в силах побороть искушение, прошу разрешения прочитать рассказ. Старик благодушно позволяет. Я сажусь в кресло и начинаю читать.

¹ Палладий, еп. Еленопольский. Лавсаик, или Повествование о жизни святых и блаженных отцов. – М.: Благовест, 2013. Стр. 63–65.
² Оссиан Уолш (1880–1975) – ирландский писатель, один из основоположников модернизма.
³ Κέραμος (др.-греч.) – глина.
⁴ «Тлён, Укбар, Орбис Терциус» – рассказ Хорхе Луиса Борхеса из сборника «Вымыслы», вышедшего в 1944 году.
⁵ Рассказ «Женщина-лошадь» остался незаконченным. По сообщению Макса Брода, Франц Кафка писал рассказ летом 1911 года. Первоначально автор готовил «Женщину-лошадь» для сборника «Betrachtung» («Созерцание»), но в дальнейшем от этих планов отказался. Макс Брод пишет, что автор несколько раз предпринимал попытки закончить произведение, но тщетно. Также М. Брод упоминает о якобы существовавших нескольких вариантах окончания рассказа, но ни в архиве Ф. Кафки, ни в бумагах самого М. Брода ничего подобного не обнаружено. При жизни автора рассказ опубликован не был. На русском языке публикуется впервые (здесь и далее – прим. переводчика).