АКУТАГАВА РЮНОСКЭ
Женщина, превратившаяся в лошадь¹

Эта история случилась в глубокую старину. Её рассказал мне мой отец²; он говорил, что всё произошло во времена Тэнгэн³, когда страшная буря разрушила⁴ ворота Расёмон⁵ в столице Хэйан⁶. Но мой дядя, человек вспыльчивый и любящий спорить, утверждал, что женщина, превратившаяся в лошадь, появилась в правление Нинна⁷, когда умер император Коко и на престол взошёл его сын Уда. Или же, утверждал он, всё было не тогда, а ещё раньше, во время знаменитых беспорядков⁸ и пожара у ворот Отэммон, а все прославленные литературные памятники лгут. Признаюсь, словам дяди я верю меньше – слава о его чрезмерной болтливости наверняка докатилась до самых дальних северных островов. Впрочем, ни репутация моего неугомонного родственника, ни конкретное время описываемых событий к моему рассказу отношения не имеют.
Случай этот, повторюсь я, произошёл очень давно. Однажды в жаркий полдень один самурай, чьё имя затерялось в мутных глубинах истории, появился у ворот Судзаку⁹. Он был хмур и подавлен. В поводу он вёл худую и измождённую белую лошадь, ступавшую неспешно и неуверенно, словно слепая. Стражникам самурай сообщил, что направляется к самому смотрителю левой половины столицы Абэ-но Сэймэю¹⁰ и что сам великий мастер искусства оммёдо ожидает его с самого утра. Хмурого человека незамедлительно провели – видимо, стража была предупреждена – во внутренний двор к императорскому предсказателю и магу, который сидел в тени балдахина. У его ног лежали три свёрнутых свитка. Прислужники размеренно покачивали утива¹¹, украшенными перьями, над его головой.
Почтительно склонившись перед великим человеком, самурай услышал низкий голос чародея:
– Говори, зачем ты искал встречи со мной. Только чётко и без лишних подробностей. И почему ты привёл на верёвке эту бедную худую женщину?
Самурай вздрогнул.
– Слушаюсь, о великий хранитель. Я привёл эту... лошадь, потому что это – моя жена.
– Лошадь? – переспросил маг.
– Да, великий мудрец. Это моя жена Садако. Она превратилась в лошадь. Подозреваю, что это проделки óни¹² или сикигами¹³. Поэтому я привёл её к тебе, господин.
– Хм... Интересно, – сказал чародей. Он пригладил бороду и спросил: – Кого конкретно ты видишь? Кого ты ко мне привёл?
– Лошадь, господин хранитель. Я же говорю, это моя жена...
– Кого ты видишь? – спросил чародей у своего помощника, стоявшего у края балдахина.
– Я вижу лошадь, великий мудрец, – ответил тот.
– А вы? – обратился маг к стражникам.
Те пошептались несколько мгновений, и глава стражи ответил:
– Мы все видим лошадь, господин.
– Так, – сказал Абэ-но Сэймэй. Он снова погладил бороду и улыбнулся. – Прежде чем я попрошу тебя рассказать всю историю подробнее, я задам тебе два вопроса. Первый – ты кормил её соей¹⁴?
– Да, великий мудрец, – поспешно ответил самурай. – Она ничего не ест.
– Я так и думал. И второй вопрос – вход в твой дом расположен на северо-востоке¹⁵?
Самурай снова вздрогнул.
– Да, господин. А откуда...
– Нет ничего проще, – ответил Абэ-но Сэймэй.
Он немного склонил голову и, казалось, задумался. Лёгкий ветерок, трепавший полы балдахина, утих. Жара усилилась. Все присутствующие, включая лошадь, стояли неподвижно, словом или жестом боясь потревожить раздумья великого мастера оммёдо. В тягучем молчании прошло несколько минут.
– Хорошо, – негромко произнёс чародей, – я верну человеческий облик твоей жене. Но пришла пора выслушать всё с самого начала. Говори.
Самурай тяжело вздохнул и начал свой рассказ.
– Всё это обнаружилось около двух недель назад. Я не был в родном доме больше месяца, потому что долго сопровождал своего даймё по всей округе. Мы возвращались домой после... последней небольшой стычки с соседями. С нами был сохэй¹⁶ из монастыря Энряку-дзи, а поскольку мы задержались в дороге, он предложил нам остановиться на ночлег на горе Хиэй. Там я встретил своего старого друга, направлявшегося из столицы на северо-восток по делам семьи. Он и рассказал мне... – самурай закашлялся. – Простите. Друг, с которым мы давно не виделись, рассказал мне, что за пару дней до этого видел меня с Садако в объятиях у ворот Расёмон, а поскольку очень спешил, то не подошёл поприветствовать нас. Я не сказал ему, что в то время был очень далеко от столицы, но его слова заставили меня задуматься.
Абэ-но Сэймэй кивком приказал страже удалиться. Его помощник обменялся взглядами с господином, поклонился и отступил. Также были отосланы и прислужники с утива.
– Продолжай, – сказал чародей.
– Весь оставшийся путь домой я размышлял о том, была ли увиденная моим другом женщина моей женой или нет, – самурай говорил, опустив голову. – С одной стороны, раз он ошибся в отношении меня, которого знал с самого детства, значит, мог спутать с кем-либо и мою супругу. Но с другой стороны, думал я, не мог же он обмануться дважды? И чем ближе становилась наша встреча, тем сильнее я гневался на свою жену. В тот момент я был почти уверен в её измене. Я изводил себя вопросами – почему она так поступила? Как она будет смотреть мне в глаза, после того как опозорила мою честь? Какой предстанет она передо мной? Нет, я не строил планы мести или убийства, но достаточно сильно был распалён. И когда я вошёл в свой дом, моя рука крепко сжимала рукоять меча.
Но то, что я увидел, было настолько невероятным, что... Словом, не знаю, каким образом, но я сразу же понял, что белая лошадь, представшая перед моим взором, – это и есть моя супруга. Я был ошеломлён и не знал, как теперь жить. Почти сутки я просидел на татами не двигаясь и всё смотрел и смотрел на эту несчастную женщину, ставшую животным.
О, как я укорял себя за недавние мысли! Я проклинал тот день, когда встретил своего друга в монастыре Энряку-дзи на горе Хиэй! Когда ко мне вернулась способность мыслить, я надеялся, что со временем всё образуется и моя Садако примет прежний облик.
Конечно же, я скрывал случившееся от соседей. Я не хотел, чтобы хотя бы кто-то из них узнал о постигшем меня горе, иначе несмываемое пятно позора легло бы на моё честное имя. И хотя надо было принимать решительные меры, я... боялся огласки и продолжал верить в чудо. Но дальше оттягивать было никак нельзя, потому что эта упрямая лошадь ничего не желала есть. Боясь того, что вскорости она подохнет от голода, я и решил привести её сюда, о мудрейший господин хранитель, поскольку ваша слава могучего оммёдзи давно покрыла всю нашу землю.
Абэ-но Сэймэй кивнул.
– Хорошо. Я узнал всё, что мне требовалось. Забери эту верёвку и оставь нас наедине.
Самурай отвязал верёвку, почтительно склонился и отошёл.
Чародей взял один из свитков, не спеша встал и подошёл к лошади. С минуту он всматривался в её глаза, затем поднял руку со свитком и негромко произнёс:
– Сикигами, чей бы ты ни был, кому бы ты ни служил, покинь эту женщину!
И тут великий маг и чародей, предсказатель и мудрец, смотритель левой половины столичного города несильно хлопнул животное свитком по лбу. Затем он обернулся и пошёл на своё прежнее место. Усевшись удобнее, Абэ-но Сэймэй сказал:
– Ну что же, Садако-годзэн, пришла пора и тебе высказаться. Расскажи мне всё о том, что с тобой произошло, без утайки, тем более, как ты наверняка догадываешься, я и так многое знаю.
– О хранитель, – ответила Садако, – мне совершенно нечего скрывать, потому что мои слова – всего лишь прах у ног твоего величия.
Чародей хмыкнул.
– Ну так говори, мудрая женщина.
Жена самурая почтительно склонилась.
– Когда мой муж со своим господином ушёл воевать, я очень страдала и не находила себе места. Я чувствовала, что скоро произойдёт что-то ужасное, но даже представить не могла, что неприятности ожидают не его, а меня. Три дня я горевала и не выходила из дому, а на четвёртый день у ворот Расёмон мне повстречался Ёситомо, который был влюблён в меня ещё до моего замужества. Мы с ним родом с севера, и там, в нашем маленьком городке, мы провели бок о бок всё детство, почти как брат с сестрой. Наши семьи были очень дружны, и мой отец не раз говорил, что в своё время отдаст меня замуж за Ёситомо. Всё шло к нашей свадьбе, но однажды через наш город проезжал господин моего мужа со своей свитой. Они остановились на постой и... Словом, меня вскоре выдали замуж. Я покорная дочь своего отца, о великий мудрец. Я не могла противиться его воле.
За эти годы, что мы не виделись, Ёситомо из красивого, но ещё безусого юноши превратился в статного мужчину и могучего самурая. Его сюзерен стал приближённым императора, поэтому Ёситомо недавно перебрался в столицу мира и спокойствия. Когда я его увидела, все эти годы без него вдруг... исчезли. Я снова почувствовала себя той взбалмошной девчонкой. И Ёситомо сказал мне, что ни на миг не переставал любить меня. Поймите меня правильно, о мудрейший. Я жена своего мужа, он мой хозяин и покровитель. И сколько Ёситомо ни добивался, я не отдала ему свою любовь. Я оставалась верна мужу, но... продолжала приходить к воротам Расёмон, где меня ждал мой юноша, мой самурай, мой Ёситомо. Мы встречались тайком, но честь моего мужа оставалась незапятнанной. Ну разве что на неё легла полупрозрачная тень.
Так продолжалось почти месяц. И вот однажды ночью после особенно пылких признаний Ёситомо, когда мой возлюбленный предлагал мне бросить мужа и сбежать с ним, я увидела странный, удивительный сон. Будто бы я находилась в Саду божественных источников, который только что покинул сам император. И я была не женщиной, а большой белой лошадью. Мне нравилось скакать, мне хотелось, чтобы ветер развевал мою гриву. Я наслаждалась этими мгновениями и вдруг услыхала призывное ржание. Я поскакала на голос и увидела красивого гнедого жеребца с белой звёздочкой на лбу. Едва я его заметила, то сразу же поняла, что это не просто жеребец, а это мой Ёситомо поспешил ко мне. Я заржала радостно и громко, так что мой любящий голос наверняка разнёсся на многие тё. Мы упивались нашей неожиданной встречей, мы будто бы общались на своём лошадином языке, но мы не могли выразить всего, что чувствовали, что переживали. И тогда Ёситомо заржал, встал на дыбы и... овладел мною. Вернее, белой лошадью, которой была я. Мне стыдно говорить об этом, о мудрец, но ведь это был всего лишь сон.
А потом... Потом я проснулась и поняла, что не могу больше жить без своего милого. Но бросить и опозорить мужа я не могла. Мне оставался единственный выход – уйти в другой мир, ничего другого мне даже и в голову не пришло. Я встала и хотела найти кинжал, чтобы убить себя. И в этот момент вошёл мой муж. Он повёл себя так странно... Он глядел на меня и ничего не говорил. Тогда я осмотрела себя... Остальное вам рассказал мой супруг, о великий хранитель.
Женщина замолчала. Чародей наклонил голову и грустно посмотрел на свои свитки. Но какая череда мыслей заполняла его разум, нам неведомо. Наконец он прервал затянувшееся молчание.
– Скажи мне, Садако-годзэн, – произнёс мудрец так тихо, что даже женщина едва расслышала его, – ты знаешь имя того даймё, у которого служит Ёситомо?
– Да, хранитель, – ответила жена самурая, – Ёситомо называл мне его. Это даймё Оотори, великий воин и достойный господин.
Маг согласно кивнул.
– Да, даймё Оотори – славный самурай.
Помолчав ещё немного, чародей взглянул в глаза Садако и сказал:
– Что есть благо, Садако-годзэн? И что есть справедливость? Как соотнести наши желания с тем и другим? Можем ли мы сделать так, чтобы наши желания и всё сущее находились в гармонии, чтобы ни одна чаша весов не ушла вниз? Подумай об этом.
– Я подумаю, великий хранитель.
– Ты мудрая женщина. Надеюсь, ты понимаешь, что жажду любви не утолить, сколько ни пей. Ни один источник не способен на это.
– Я понимаю, великий хранитель.
– И ещё. Когда в зимнем лесу снег ложится на сосновую лапу, она прогибается, – продолжал маг и предсказатель. – Но если снега становится слишком много, то он падает. Помни о сосновой лапе. Я всё сказал, возвращайся к мужу.
Садако поклонилась и ушла. Мудрец остался один.
– Я сделал то, что от меня хотели, – сказал он сам себе. – Я изгнал сикигами и убрал личину лошади. Пусть возвращается к мужу и живёт так, как все. Но сделал ли я доброе дело? Не знаю.
Какое-то время он сидел, закрыв глаза, так что стороннему наблюдателю, будь он рядом, показалось бы, что смотритель левой половины столицы империи уснул. Но он не спал – это можно было определить по едва заметному движению пальца, поглаживающего один из свитков. Потом чародей тяжело вздохнул, словно принял важное, но нелёгкое решение, и сделал призывающий жест.
Тут же явился его помощник.
– Пошлите людей к даймё Оотори, – приказал хранитель. – Узнайте, не появился ли за последние дни в его конюшнях лишний жеребец. Гнедой, с белой звёздочкой на лбу. Мне он нужен.

* * *

Попрощавшись со стариком, выхожу из прохладной квартиры в сумасшедший зной. Бегу в университет – я уже безнадёжно опоздал на работу. По дороге покупаю в буфете кофе, захожу в кабинет, включаю кондиционер, бужу спящий компьютер. Потрясённый прочитанным, думаю только об этой странной книге.
Сегодня я видел два разных экземпляра антологии. Плюс один – у меня дома. Вместо Фейхтвангера – Кафка. Вместо Кафки – Акутагава. Кто следующий?
А ведь это стоящая мысль. Если существуют, как мне стало известно, два экземпляра, отличных от моего, следовательно, может существовать и третий. Да что там третий! Их может быть значительно, в разы больше. Я сам видел два из них всего лишь за один обеденный перерыв. А сколько их существует на самом деле, известно лишь святому Гутенбергу.
Ещё сегодня утром я считал, что мой экземпляр – рядовая книга, у которой девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять сестёр-близняшек. Вернее, я об этом вообще не думал. Но оказалось, что они отличаются. Более того, возможно, что разными они окажутся все. Невероятно, но возможно. Как только я дохожу до этой мысли, во мне просыпается охотничий азарт. Надо искать другие экземпляры. Надо просмотреть их все. Пока никто не обнаружил этого раньше меня. С другой стороны, эти мысли могли прийти кому угодно. Анна Иоанновна, например, уже об этом знает. Она умная женщина и вполне могла уже начать искать. И, возможно, что-то отыскала. Так, стоп. Надо включить логику. Она хранит свой экземпляр на отдельной полке как некую библиографическую редкость. Анна Иоанновна знает, что эта книга отличается от других. То есть другую книгу она видела раньше. Если первая антология, которую она встретила, с Фейхтвангером, то это уменьшает мои шансы. Но мы с ней не говорили о содержании, при ней я просто высказал удивление. Возможно, о существовании книги с Фейхтвангером она вообще ничего не знает. А первая антология, попавшаяся ей, могла быть хоть с Маркесом, хоть с каким-нибудь условным Кортасаром. Следовательно, если её первая книга была не с Фейхтвангером... То впереди ещё почти сто тысяч экземпляров – наверняка останется и на мою долю.
Я довольно улыбаюсь и понимаю, что не могу сидеть на месте и тратить время впустую. Быстро допиваю кофе, закрываю кабинет, спускаюсь на первый этаж и почти бегу в университетскую библиотеку. По дороге думаю о том, что в рассказе Фейхтвангера «Кёльнер Антонио» нет ни слова о лошадях. Что мне это даёт?
Читальный зал библиотеки пуст. Я подхожу к стойке, меня встречает улыбкой молодая сотрудница. Я тоже улыбаюсь.
– У вас есть антология зарубежного рассказа «Новый Эолосикон» 1968 года? – спрашиваю я как можно более небрежно.
Некоторое время девушка удивлённо смотрит на меня, словно я попросил у неё как минимум «Некрономикон», но потом всё же заглядывает в монитор и неуверенно стучит ноготками по клавиатуре. Её улыбка исчезает. Мне даже кажется, что рядом со мной она чувствует себя неловко.
– Да, есть.
– Можно взять с собой? – Я изо всех сил пытаюсь сохранить выдержку, хотя в моём случае это почти нереально.
– Нет, на руки мы сейчас не выдаём, – отвечает она, – вышло постановление ректора. Но в читальном зале можете посмотреть.
– Хорошо, давайте, давайте.
Я в предвкушении. Я знаю, что мне повезёт.
Девушка неспешно уходит. Минуты тянутся, я барабаню по стойке.
Через некоторое время она приносит книгу.
– Читательский билет, пожалуйста, – говорит девушка тоном прокурора.
Я нервно шарю по карманам, нахожу читательский билет, кладу его на стойку.
– Вот, – громко говорю я и зачем-то сильно хлопаю по билету.
– Держите книгу, пожалуйста. Проходите в читальный зал.
– Скажите... а у вас ещё есть экземпляры? – спрашиваю я и указываю на книгу.
Девушка исподлобья смотрит на меня. Она в замешательстве.
– Ну а вдруг читатели порвут, испортят, – бормочу я, то ли пытаясь разъяснить свои слова, то ли оправдываясь, – украдут, в конце концов. А эта книга настолько хороша, что... просто обязана быть в нашей библиотеке. Про запас.
– Да, ещё есть, – неохотно отвечает девушка.
– Сколько? – тревожно говорю я. Если так пойдёт и дальше, я выдам себя с потрохами.
– А вам зачем?
– Просто интересно.
– Ну, экземпляров пять-шесть.
– Спасибо, – говорю я и расплываюсь в улыбке.
Девушка не понимает, что меня так обрадовало. Я же спешу в читальный зал. По пути не выдерживаю и заглядываю в конец книги.
Есть! Хорхе Луис Борхес, «Некоторые мысли о превращении женщины в лошадь».
В своё время я прочитал всего Борхеса. Рассказ с таким названием мне неизвестен.
Усаживаюсь за свободный столик, открываю последний рассказ в книге и, перед тем как погрузиться в мир зеркал и лабиринтов аргентинского слепого кудесника, думаю о том, что мне сегодня невероятно везёт.

ХОРХЕ ЛУИС БОРХЕС
Некоторые мысли о превращении женщины в лошадь¹⁷

В своё время, когда я был начинающим писателем, некоторые из моих произведений подверглись жесточайшей и частично оправданной критике со стороны одного прославленного аргентинского литературного деятеля¹⁸. Его сентенции и доводы едва не отбили у меня охоту писать, тягу к чернилам и бумаге, едва не пошатнули мою веру в предназначение; случай, который чуть не стал роковым для молодого человека. Тот же случай, по словам одного русского поэта, – «бог-изобретатель», в тот же год свёл меня с одним из нобелевских лауреатов¹⁹, который своей утешительной речью вернул мне себя. Это мне напомнило историю из «Лавсаика», прочитанную мною ещё в детстве.
Сотворение чудес – что может сравниться с этим по силе воздействия на восприимчивый разум, особенно подогретый верой? Это непременный и незаменимый атрибут святости, поэтому такое важное, особое место в агиографической литературе средневековья уделено чудесам, творимым святыми. А саму книгу «Лавсаик» современник её автора Палладия Еленопольского Сократ Схоластик²⁰, вознамерившийся дописать «Церковную историю» Евсевия²¹ и благополучно это проделавший, в четвёртой книге этого труда называет «особой книгой».
Но вернёмся к молодому Борхесу. В детстве меня поразила история сотворения чудес от подвижника веры Макария Египетского, когда тот придал человеческий облик женщине, всем казавшейся лошадью. Далее легко проследить параллели в двух историях – уязвлённому начинающему писателю его литературные труды кажутся той же несчастной лошадью – не призванием, не возлюбленной, а старой клячей, которую убить жалко, но которая уже не может работать; прославленный критик выступает в роли колдуна, навеявшего морок, а нобелевский лауреат заменяет собой «младостарца» Макария Египетского, возвращая прежний облик моей жене-литературе.
Казалось бы, почти любые события можно подставить в формулу «болезнь – лечение», но мне в совпадении истории из «Лавсаика» и моего личного опыта чудится нечто большее, чем просто параллель, – мне видится общий экуменический сюжет, у которого нет конкретного автора, но в то же время авторы – все пишущие. «Все блаженные – одно» Силезиуса²² объясняет это точнее.
Более того, сам сюжет о людях, превращённых в лошадей или казавшихся лошадьми, многократно описывался и до и после Палладия. Существуют бесчисленные примеры этого – от античной литературы через мрачное средневековье до модернизма последних лет нашего века. Несомненно, первые из подобных историй появляются во втором варианте замечательного «Эолосикона» неблаговоспитанного любимца муз²³ Аристофана²⁴ и в несравненных и незаслуженно забытых «Фригиянках» Софокла²⁵; далее этот сюжет возникает у позднеантичного автора Аммиана Марцеллина²⁶, у богослова Григория Тавматурга Неокесарийского²⁷ (ученика самого Оригена, превзошедшего учителя во всём, в том числе в святости), у оставившего небольшое литературное наследство Олимпиодора²⁸, у латинского христианского историка и хрониста Павла Орозия²⁹, у византийского хроника Феофана Исповедника³⁰.
Аммиан Марцеллин, «солдат и грек» из Антиохии, пишет в тринадцатой книге Res gestae³¹ о гуннах: «Они садились на лошадей и шли в бой, свирепые и ужасные. А когда убивали их лошадей, жёны их оборачивались лошадьми. И не было конца и края их войску».
В середине XVI века монах-францисканец Торибио де Бенавенте³², известный как Мотолиния и входивший в двенадцать апостолов Мексики, в работах по истории ацтеков описывает целую деревню индейцев, усилиями дьявола казавшихся лошадьми, где женщины, старики и дети панически боялись друг друга.
К истории, описанной епископом Палладием, обращаются и наши современники. В 1911 году Франц Кафка пишет рассказ «Женщина-лошадь» – кто более него достоин такого сюжета? В литературоведческих кругах принято считать, что рассказ остался незавершённым – исследователи творчества говорят, что, возможно, некоторые идеи писатель приберёг для гениального «Превращения». Иначе, предположу я, ему пришлось бы вольно интерпретировать древний сюжет и убивать главную героиню, чего ему наверняка делать не хотелось. Сама незавершённость этого рассказа (и об этом упоминает известный математик, философ и теоретик искусства Гёдель Эшербах) в данном случае играет роль argumentum ex silentio³³ – отсутствие концовки не даёт нам открытый финал, а говорит о том, что эта история не могла закончиться в классическом варианте. В исполнении Кафки она вообще закончиться не могла. Ахиллес никогда не догонит черепаху.
Рассуждая таким простым образом, мы выходим на элементарную мысль – а так ли уж рассказ незакончен, как принято считать критиками и исследователями? Муж главной героини, женщина-лошадь и несостоявшийся любовник уходят под дождём в никуда. В итоге они никуда и не попадут – этот сюжет, вернее, направление сюжета позднее Кафка использовал в «Замке». Одна из апорий Зенона³⁴ в идеальном воплощении.
К зеркалу современности, в котором отражаются агиографические работы, в частности история о чудесах, творимых монахом пустыни Макарием Египтянином, Франц Кафка ничтоже сумняшеся подставляет своё зеркало, – зеркало трагической обречённости, зеркало болезненного одиночества, в результате чего образуется бесчисленное множество отражений и интерпретаций сущего. Апофатически отсекая лишнее, он оставляет нам единственный возможный вариант концовки рассказа – герои никогда не придут к отшельнику; всё, что в принципе может их ожидать – это неизменное поражение; античная трагедия не окончится появлением deus ex machine³⁵.
Гераклит сначала Вселенную спалил дотла в огне, а потом поднял её из пепла³⁶; Ориген уничтожил её в конце времён и возродил впоследствии³⁷; Ницше раскрутил спираль вечного возвращения³⁸. Что же нам предложил скромный пражский еврей? Он дал нам взамен тупик вечного невозвращения. Ничто никогда не повторяется; всё уходит в бесконечный путь и навсегда теряется в этом пути; цикличность как таковая не существует; ничто не завершается, следовательно, всё бесконечно, в то же время, как это ни парадоксально, ни одна дорога никуда не ведёт. Бесконечный тупик (или, если оставаться справедливым к автору, – бесконечный пересекающийся, переплетающийся лабиринт) – вот квинтэссенция кафкианского мира.
Предположим на минуту (в качестве мысленного эксперимента), что некий касталийский игрок в бисер (да будет благословен Герман Гессе!), пусть хотя бы и сам Магистр Игры, Magister Ludi, вознамерится в качестве одного из компонентов игры использовать дескриптивные и аксиоматические теории множеств, словно бы созданные исключительно для того, чтобы бороться с апориями Зенона, а заодно его учителя Парменида³⁹ и остальных элеатов⁴⁰. Итак, Магистр в своём абстрактном синтезе – подобии священного экстаза – соединяет в почти божественный сплав вышеуказанные теории (допустим, играючи присовокупляя к ним методы каталонского философа⁴¹ Раймунда Луллия⁴² или, скажем, универсальный язык Лейбница⁴³) и... рассказ Кафки «Женщина-лошадь». Какой получится эта его игра? Насколько сложной и многоуровневой будет она, какие бескрайние комбинации и сочетания мы сможем наблюдать? Уничтожит ли математика кафкианские тупики и парадоксы? Учитывая возможности лучших игроков, тем более магистров, рискну предположить, что партия выйдет великолепной в плане эстетики, но чем закончится и к каким результатам приведёт – сказать не возьмусь. Возможно и очень вероятно, что выход из тупика будет найден, рассказ Кафки в какой-то мере будет дописан, переосмыслен, перевёрнут и сшит, как лента Мёбиуса.
Ещё один современник, интерпретировавший историю женщины-лошади, – японский классик Акутагава Рюноскэ. Если у Кафки госпожа Штрауб превращается в лошадь, то в рассказе Акутагавы «Женщина, превратившаяся в лошадь» (1920) жена безымянного самурая только кажется окружающим превращённой в лошадь, как и в истории из «Лавсаика». Японский писатель ближе к оригиналу как в сюжетной линии, так и во временнóй – действие рассказа происходит в конце девятого века.
Что разъединяет эти рассказы? Между ними – девять лет, более девяти тысяч километров (кратчайшее расстояние по воздуху от Праги до Токио), слияние и противоположность (и то и другое – в чём-то трагические) западной и восточной культур.
В контексте нашего эссе нам более важно то, что же эти рассказы объединяет. В первую очередь то, что японский писатель в данном случае становится правопреемником писателя австро-венгерского. Начатую на берегах Влтавы партию через годы и километры подхватывают у подножия Фудзи. И действительно, история, рассказанная Акутагавой, в каком-то смысле, как тот гипотетический школьный учитель⁴⁴, выводит из бесконечного тупика историю Кафки, разрешает её в жизнь. И не только потому, что сюжет Акутагавы начинается с того момента, где сюжет Кафки обрывается. В рассказе Акутагавы больше жизни; физические аспекты любви его героев более чувственны, более пригодны для этого мира, даже несмотря на то, что происходят во сне.
Если верить Шопенгауэру (назовите мне хотя бы одну причину не доверять этому достопочтенному мужу), то жизнь и сновидения – это страницы одной и той же книги. И действительно, сон и бодрствование равноправны в своём чередовании; по какой причине мы должны отдавать пальму первенства яви? Методически сомневающийся Декарт утверждал, что весь видимый мир – сновидение, данное в ощущения нам злым демоном. Не возьмусь утверждать, насколько сильно был зол демон Декарта, но сикигами из рассказа Акутагавы тоже отнюдь не выглядит добродушным – кажущаяся лошадью женщина едва не покончила с собой.
Подобно тому, как сон Кубла Хана вызвал к реальности дворец, а сон Колриджа явил нам поэму об этом дворце, сон Садако (при участии сикигами, если Абэ-но Сэймэй нам не соврал) превратил её в белую лошадь, а самурая Ёситомо – в гнедого жеребца. Где теперь истинная Садако? Бедная жена безымянного самурая или блаженная в своём превращении белая лошадь? Колдовство дало ей любовь и счастье – стоило ли избавляться от этого колдовства? И не случайно Акутагава устами великого мага и чародея сомневается в правильности решения.
Акутагава интерполирует сон в историю из «Лавсаика» – это не юмэ-моногатари⁴⁵, вернее, только отчасти литература снов, – таким образом, синтез эфемерного с историей о женщине, кажущейся лошадью, становится по-настоящему модернистским произведением; в то же время сквозь ткань повествования мне чудится лицо автора, подмигивающего читателю, играющего со всеми, кто имел неосторожность заглянуть в его книгу (гляди, гляди, сейчас вылетит птичка!), и в чём-то даже потешающегося над нами, ротозеями.

* * *

Я выхожу из библиотеки, не спеша направляюсь к лифту, поднимаюсь к себе на четвёртый этаж. Было бы странно и подозрительно сдать книгу и тут же взять точно такую же, поэтому я решаю, что немногим позже я обдумаю план, как выудить из библиотеки все шесть или семь экземпляров. Возможно, придётся воспользоваться услугами знакомых студентов. Да-да, это замечательная идея! Шесть-семь оболтусов, заплачу немного… Все экземпляры из библиотеки должны быть моими. А после работы я наведаюсь в другие городские библиотеки. Впереди выходные…
Захожу в кабинет, включаю кондиционер. Душно… Мне предстоит тяжёлый труд, и я, садясь в кресло, довольно улыбаюсь. Возбуждение растворяется, уступая место умиротворению; я уже вижу горы антологий в своей квартире; повсюду чёрные обложки с белым тиснением, они заполняют моё жизненное пространство… как там у Бергсона было про хранилище памяти… не помню… сон-Бергсон… пространство… сейчас бы кофе со сливками… чёрный кофе, и сливки так тонкой струйкой… пространство сливается с временем, образуется новый континуум, неизведанный, манящий… и огромная воронка посреди кабинета – это портал…
да я знаю портал из чёрных обложек с белым тиснением кофе сливки воронка ширится захватывает вещи предметы бергсон трудно дышать жарко очень жарко воронка заполняет всё только кондиционер борется с ней но ведь это невозможно невозможно и бессмысленно и сильно сильно хочется спать спать

¹ Исследователи творчества писателя утверждают, что автор планировал отдать рассказ в крупный литературный журнал «Тюокорон». При жизни автора рассказ напечатан не был (здесь и далее – прим. переводчика).
² Авторский приём писателя. Историю о женщине, превратившейся в лошадь, Акутагава Рюноскэ позаимствовал из моногатари «Повесть о Ёситомо» (Ёситомо-моногатари), авторство которой приписывают Мурасаки Сикибу (978 – между 1014 и 1016 или между 1025 и 1031 годами).
³ Тэнгэн – период с 978 по 983 гг.
⁴ ...страшная буря разрушила... – событие произошло в 980 году.
⁵ Ворота Расёмон – южные ворота столицы Хэйан.
⁶ Хэйан – столица японского государства в 794–1869 годах. Часть нынешнего Киото.
⁷ Нинна – период с 885 по 889 гг.
⁸ ...во время знаменитых беспорядков... – политические события 866 года.
⁹ Ворота Судзаку – ворота Красного феникса, парадный въезд в Императорский дворец, в которые упирался проспект Судзаку, проходящий в центральной части древней столицы японского государства Хэйан.
¹⁰ Абэ-но Сэймэй (921–1005) – полулегендарный японский мистик, практиковавший оммёдо – древнеяпонскую эзотерическую космологию.
¹¹ Утива – традиционный японский веер.
¹² Óни – разновидность демонов.
¹³ Сикигами – духи, которых призывает себе на службу оммёдзи – маг, практикующий оммёдо.
¹⁴ ...кормил её соей? – По преданию, óни ненавидят сою.
¹⁵ ...вход ... расположен на северо-востоке?.. – Северо-восток считался несчастливой стороной света, потому что оттуда приходили злые духи.
¹⁶ Сохэй – буддийский монах-воин.
¹⁷ Эссе написано в 1951 году и предназначалось для сборника «Новые расследования» (1952). Перед печатью автор убрал рассказ из сборника (здесь и далее – примечания переводчика).
¹⁸ Возможно, автор имеет в виду Франсиско Исидоро Асеведо (1899–1986), аргентинского писателя и литературного критика, выпустившего в 1923 году статью «Лабиринты современной литературы» с критикой первой книги стихотворений Х.Л. Борхеса «Жар Буэнос-Айреса». Борхес называл Асеведо своим «заклятым другом». В некотором роде Борхес отомстил своему обидчику, назвав именем Асеведо вора и предателя в рассказе «Смерть и буссоль», контрабандиста в рассказе «Мёртвый», хозяина дома, где произошла драка на ножах, в рассказе «Встреча».
¹⁹ По поводу имени нобелевского лауреата, поддержавшего молодого поэта, мнения исследователей творчества Борхеса расходятся. Некоторые (в том числе Антониу Нугейра) считают, что это был швейцарский поэт Карл Шпиттелер, нобелевский лауреат 1919 года. Другие (в частности Хосе де ла Конкордиа) утверждают, что во время поездки в Испанию Борхес познакомился с нобелевским лауреатом 1922 года Хасинто Бенавенте-и-Мартинесом.
²⁰ Сократ Схоластик (ок. 380 – после 439) – византийский христианский историк, автор семи книг «Церковной Истории».
²¹ Евсевий Кесарийский (между 260 и 265 – 339/340) – греческий церковный историк.
²² Ангелус Силезиус (1624–1677) – немецкий христианский мистик.
²³ Так об Аристофане говорил Иоганн Вольфганг Гёте.
²⁴ Аристофан (ок. 446 года до н. э. – между 387 и 380 годом
до н. э.) – древнегреческий комедиограф.
²⁵ Софокл (496/5–406 до н. э.) – древнегреческий драматург, трагик.
²⁶ Аммиан Марцеллин (около 330 – после 395) – древнеримский историк.
²⁷ Григорий Чудотворец (ок. 213 – ок. 270–275) – епископ Неокесарийский, святитель, богослов.
²⁸ Олимпиодор (ок. 380 – ок. 412–425) – грекоязычный историк.
²⁹ Павел Орозий (ок. 385–420) – историк и христианский теолог.
³⁰ Феофан Исповедник (ок. 760–818) – византийский монах, летописец.
³¹ Res gestae (лат.) – деяния. Акефалическая книга Аммиана Марцеллина.
³² Торибио де Бенавенте (конец XV в. – 10 августа 1568) – монах-францисканец, миссионер.
³³ Argumentum ex silentio (лат.) – довод из умолчания. В логике является умозаключением типа «Отсутствие отрицания А в данном случае равносильно утверждению А».
³⁴ Апория – вымышленная ситуация, несуществующая в реальности. Зенон (ок. 490 до н. э. – ок. 430 до н. э.) – древнегреческий философ, представитель Элейской школы.
³⁵ Deus ex machine (лат.) – бог из машины.
³⁶ Гераклит... Вселенную спалил дотла... – Гераклит считал, что Вселенная время от времени сгорает в огне, потом возрождается.
³⁷ Ориген уничтожил её... – Борхес отсылает нас к учению Оригена об апокатастасисе, или о циклическом времени.
³⁸ Ницше раскрутил спираль... – Вечное возвращение – один из концептов философии Ницше, способ бытия.
³⁹ Парменид (ок. 540 до н. э. или 515 до н. э. – ок. 470 до н. э.) – древнегреческий философ, представитель Элейской школы.
⁴⁰ Элеаты – древнегреческая философская школа из города Элея. Разрабатывали учение о бытии.
⁴¹ …методы каталонского философа… – возможно, автор имеет в виду схемы разумной связи, предложенные Раймондом Луллием, который создал логическую машину, состоящую из системы кругов, на которые были нанесены общие понятия и категории всего существующего. Вращая эти круги, планировалось в различных их сочетаниях обнаружить новые истины.
⁴² Раймонд Луллий (ок. 1235–1315) – каталонский миссионер, поэт, писатель, философ, астролог, теолог, влиятельный мыслитель.
⁴³ ...универсальный язык Лейбница... – система терминов, допускающих над собой чисто формальные операции. Позволил бы заменить все логические рассуждения алгебраическим исчислением. Концепция была предложена Лейбницем. Лейбниц (1646–1716) – немецкий философ, математик, логик, физик, механик, историк, юрист, дипломат, языковед, изобретатель.
⁴⁴ На латыни «ludus» – это и «игра», и «школа». Magister Ludi можно перевести как «Мастер Игры» и как «школьный учитель».
⁴⁵ Юмэ-моногатари – особый жанр японской литературы, рассказы о сновидениях.