Мой диван дышит.

Совсем негромко. Ненавязчиво. Только ночью, в полной тишине можно почувствовать это дыхание. Медленное, глубокое. Не свистящее – как, например, при бронхиальной астме. И уж точно не прерывистое, неровное, как бывает у умирающих. Вероятно, мне достался совершенно здоровый диван.

Ночью обостряются все чувства. Я превращаюсь в большое чувствилище: зоркая как сова, я вижу, как приподнимается и опускается оранжевый плед. Глажу его бархатистый ворс и ощущаю, как что-то едва уловимо колышется под моей рукой. Непрерывность процесса дыхания завораживает меня. Я закрываю глаза, но через пять минут открываю и снова буравлю взглядом одеяло: убедиться, что оно вздымается.

Диван старый, со сломанной ножкой. Изрядно продавленный. И мои тесные, несколько даже интимные с ним отношения эту продавленность только усугубили. Настолько, что в центре быстро образовалось внушительное углубление, увеличивающееся с каждым днем. И моя центральная часть все больше в эту впадину проваливалась. Это не сильно меня беспокоило: голова, руки и ноги все еще оставались снаружи.

И все-таки однажды я провалилась в диван. Пару раз такое уже почти случалось: но мне везло, на крики прибегала моя сестра Ксю, и, ругаясь, вытягивала наружу. Один раз за ноги, торчащие из дыры в диване, другой раз – и вовсе за хвост. Тот, который на голове, конечно же. Моя сестра сильная: занимается тайским боксом.

Но в тот день ее как раз дома не было: Ксю уехала на соревнования. А больше с нами никто не живет.

И я погрузилась в диван полностью, со всеми потрохами. С ногами и хвостом. Подо мной разверзлась бездна, черная дыра, втянувшая меня с чавкающим звуком так быстро, что я даже не успела за что-то зацепиться.

Летела довольно долго. Он оказался на удивление глубоким, этот диван. Я истошно вопила, а потом с грохотом приземлилась, больно стукнувшись копчиком о каменный пол.

Подергав конечностями и убедившись, что они не сломаны, я огляделась. Вокруг был полумрак и сырость. Я находилась то ли в пещере, то ли в подвале. Далеко вверху виднелся свет: из дыры, в которую я свалилась, как в колодец.

Откуда-то сбоку послышался смешок. Там, буквально в метре от меня, за небольшим столом сидела бабка. Она разгадывала кроссворды при тусклом свете настольной лампы. От нее веяло школьной вахтершей: казалось, сейчас она проверит у меня сменную обувь. Бабка смотрела на меня поверх очков, как на некое нелепое насекомое: с брезгливостью и долей любопытства. На ее голове грозно топорщилась химическая завивка.

- Я просто провалилась в диван, - ошарашенно сообщила я, как бы оправдываясь. – Как Алиса в Стране Чудес… Она бежала за белым кроликом…
- Да, - фыркнула бабулька, ядовито ощерившись, - Точно. Как Алиса. В Стране Чудес. За кроликом.
Она пробормотала куда-то в сторону, что кролики особенно хороши, если нафаршировать их грибами и запекать на медленном огне.
- А вы, простите, кто? – спросила я.
- Я-то?.. Я дух.
- Какой дух?..
- Святой! - буркнула бабка. – Разве не похожа?..

Шумно причмокивая, она отхлебнула чай из большой кружки с коричневой толстой каймой налета внутри. При этом она смешно вытягивала губы трубочкой, сдувая и надувая щеки.

- Обычный диванный дух, - пояснила старуха. – Неужели ничего про диванных духов не слышала?.. Тьфу ты, невежда…

Еще немного поворчав, она выдала мне большой фонарик, с которым я и отправилась на разведку.

Итак, внутридиванный мир представлял собой что-то вроде большой пещеры, стены которой сочились влагой. Было несколько дверей, ведущих в разные помещения, и длинный узкий коридор.

Буквально все здесь было усеяно моими вещами – теми, которые я и не надеялась когда-либо увидеть снова. Графический планшет, подаренный мне много лет назад. Я прикасалась к нему, только чтобы вытереть пыль. А потом как-то хватилась – и не обнаружила его на привычном месте. Он просто исчез.

Рядом валялся красный диплом психологического факультета, который я использовала только раз в жизни: когда срочно нужна была подставка под кружку с горячим чаем.

Мимо с воплем промчался потерянный мной когда-то год: он был упитан, пушист и свиреп. Немного напоминал одичавшего кота. Я его почему-то сразу узнала. После окончания школы я не смогла с первой попытки поступить в институт, пришлось подавать документы следующим летом. У меня был целый свободный год, но этот кусок жизни почему-то полностью выпал из моей памяти…

Откуда-то издалека, будто сквозь многометровую толщу воды, раздался голос сестры.

Я задрала голову. Ксю с озадаченным видом заглядывала в диван и звала меня по имени. Я помахала ей.
- Я же тебе говорила!.. – сердито крикнула она, сложив руки рупором.

Сестра показала жестами, что лезть за мной в диван не собирается. Я, также активно жестикулируя, ответила, что не больно-то и хотелось, мне и тут хорошо.

Но через секунду после того, как она исчезла из виду, я уронила фонарик, и обхватив колени руками, заплакала. Мне было очень страшно. Как же я теперь отсюда выберусь?..

- Ну не реви, - на удивление добродушно сказала «вахтерша». – Здесь не так уж плохо. Кормят три раза в день. Кино показывают, какое захочешь… Чего тебе еще?..

Удивительно, но она была права. В пещере оказалась и маленькая скромная спаленка, и столовая, в которой три раза в день сама собой появлялась еда. Без изысков, но вполне съедобная. Вот только людей здесь не было, если не считать бабки-духа.

И был кинотеатр. На первый взгляд он казался похожим на музей: под стеклом, на зеленом бархате, были разложены фотокарточки. Они были неподвижны, но стоило подойти ближе, и картинка начинала двигаться, рассказывая историю. И каждая из этих историй была обо мне: про одну из возможностей, которой я когда-то не воспользовалась. Множество вариантов того, как могла бы сложиться моя жизнь. Сотни параллельных вселенных, затаившихся на изумрудном бархате, словно маскирующиеся под местность рептилии.

Выбрать «кино» можно было, нажав на кнопку напротив одной из карточек. Тогда загорался большой экран на стене, и видео, просмотренное в формате трейлера, разворачивалось в полноценный художественный фильм.

Я брала еду в буфете – поп-корн с газировкой, чипсы или ведерко острых куриных крылышек. Что-то из этого регулярно оказывалось там: не нужно было напрягаться с выбором.

Вальяжно развалившись в центре пустого зрительного зала, закинув ноги на соседнее кресло, я наблюдала за ожившими картинками.

Вот альтернативная реальность, в которой я написала роман. Тот самый, который начинала писать шесть лет назад – в итоге плюнула и забросила. Действие фильма происходит в моей комнате: за окном сменяются пейзажи – сочные краски весны, шумные листопады и хрустальные зимы. Чей-то смех снаружи, громкая музыка, кто-то жарит шашлыки на заднем дворе… Я же, сгорбившись, сижу в темноте у монитора – огонька, манящего миллионы дурных мотыльков. Но вот работа подходит к концу, я вижу свое счастливое лицо. Передо мной законченный текст, и я могу даже разобрать буквы, прочитать эпилог. И он намного лучше, чем можно было представить. Честно говоря, он настолько хорош, что я почти уверена: мой роман перепутали с чьим-то чужим, как детей в роддоме…

А вот сюжет, в котором я все-таки принимаю предложение одногруппника Леши. Когда-то давно я отвергла его. Вот наша свадьба: красивая выездная церемония в лесу, белое винтажное платье, слезы родителей… Торт из лосося (причуда невесты). А в свадебное путешествие мы едем в Питер: там чудесно в сентябре. Можно пить кофе и носить пальто…

Возможности гарцуют передо мной, как цирковые лошади. Проплывают мимо, словно маски на параде-карнавале. Что-то сдавливает мне горло, и хочется плакать, но не получается. А потом, будто из-за резкой смены ветра, сюжеты на экране начинают меняться.

Мой роман не хотят принимать ни в одном издательстве. То обвиняют в пропаганде насилия и разврата – то, напротив, говорят, что насилия и разврата слишком мало. Поначалу я не теряю надежды, но с годами плечи мои опускаются, взгляд тускнеет, каждая новая насмешка обжигает, как укус пчелы – и жало остается внутри навсегда. Я щедро заливаю укусы алкоголем, и очередные пчелы, впиваясь в меня, падают замертво от интоксикации…

В фильме с замужеством живописные краски осени сменяются стерильностью больничной палаты. Сквозь экран бьет в нос запах хлорки. Тяжелая беременность: я лежу на сохранении. Далее – затяжная послеродовая депрессия, подгоревшая каша, частые ссоры. За окном больше не сменяются времена года: это вечное межсезонье – рыхлое, бесцветное, бесформенное. Как мое отражение. В соседней комнате орет маленькое существо. И я никому и ни за что не признаюсь, что иногда мне хочется задушить его подушкой…

Странно: я в качестве зрителя наблюдаю за этим с неким злорадством. Смачно обсасывая пальцы, жирные после куриных крылышек под соусом, я смотрю на экран и думаю: «Ну и что же ты теперь будешь делать, а?.. Как ты выкрутишься?..». Похожие чувства испытываешь, когда смотришь очередное скандальное реалити-шоу.

В течение жизни разнообразные возможности плыли мимо меня, как рыбьи косяки. Казалось, это мелочь по сравнению с большой сверхвозможностью, которая движется ко мне величественно, как синий кит или кашалот… Но мелкие рыбешки плыли косяками, оставляя после себя рябь на поверхности воды. И мои дни превратились в созерцание этой ряби.

Так прошло, наверное, пару дней. И однажды я снова услышала голос сестры. Она спускала сверху в пещеру веревочную лестницу. Самую длинную из всех, которые я видела. Я даже не успела удивиться, откуда у нее веревочная лестница.

- Поднимайся скорей!.. – что есть мочи закричала Ксю. Край лестницы болтался на уровне моего пояса. Я схватилась за веревки и приготовилась лезть, но меня остановил голос бабки-духа.

- Ты куда собралась, дурная?.. Жить надоело?..
- Мне надо домой!
- Дело твое. Вот только в воскресенье обещают конец света, - она сунула мне под нос газету. Действительно, на первой полосе была статья, сулившая апокалипсис в эти выходные. Автор статьи считал, что выживут только те, кому посчастливится оказаться в бункере.
- Ну и чем тебе тут не бункер?.. Я б на твоем месте задержалась до конца недели. Время сейчас лихое… Может, что-то рванет. А здесь – все нипочем.
- Да, наверное… - неуверенно сказала я. – Можно и задержаться. Но только до конца недели.

Старуха удовлетворенно кивнула и снова уткнулась в кроссворд. Ее пальцы с толстыми желтыми ногтями лущили семечки, кидая шелуху прямо на пол.

Перекрикиваясь с сестрой словами «конец света!» и «воскресенье!», я пыталась объяснить ей ситуацию. Ксю покрутила пальцем у виска.

Бабка все ворчала, что эта дыра наверху ее достала: мол, из-за нее здесь много пыли. И слишком яркий свет, из-за которого болят глаза. И вообще – вечно сверху падает всякий хлам… Хоть бы раз что-то хорошее скинули.

На следующий день сестра снова звала меня подняться наверх. А еще через день я проснулась и увидела, что отверстия, в которое я провалилась, больше нет. Такое ощущение, что оно просто затянулось за ночь, как рана. Теперь наверху был темный бетонный потолок, из центра которого продолжала свисать веревочная лестница.

Я бросилась к этой лестнице и, сдирая кожу на руках, быстро вскарабкалась наверх. Мне казалось, что потолок – это бутафория. Что он еще хрупок, непрочен, как тонкая корочка льда на реке в начале зимы.

И я стукнула по нему изо всей силы. И согнулась от боли: сбила костяшки пальцев.

- Эй!... – завопила я. – ЭЭЭЙ!.. Я ЗДЕСЬ!

Но никто мне не ответил.

- Где она?! – в ярости крикнула я бабке. – Где дыра, черт тебя дери!

Лицо бабули расплылось в широкой усмешке, как будто выходящей за пределы лица.

- Да ты, никак, спятила. Здесь никогда не было никакой дыры. Только толстый слой бетона.

Внутри меня что-то оборвалось.

Старуха смотрела на меня так, будто сегодня – ее звездный час. Будто этот момент она предвкушала всю жизнь – с таким же трепетом Наташа Ростова ждала своего первого бала.

Отложив в сторону тарелку с курицей, она медленно, со вкусом, обсасывала жирные пальцы. В ее взгляде читалось: «Ну и что же ты теперь будешь делать, а?.. Как выкрутишься?..»

«Продается диван. Это особенный диван: он дышит. Но негромко, ненавязчиво. Его дыхание не свистящее – как, например, при бронхиальной астме. И уж точно не прерывистое, неровное, как бывает у умирающих…»