Знаете, каким я был ребенком? Сказки, как голуби, слетались ко мне на плечи. Я кормил их с ладони крупинками света, манной кашей и добрыми снами. Потому что сновидения бывали и злыми. Я забывал их, в отличие от добрых, но каждый раз просыпался в поту и слезах, не понимая, что мне привиделось. И лежал потом, испуганный, таращась в темноту и не давая глазам закрыться, а веки все тяжелели, падая, словно экран, на котором вот-вот будут показывать кино. Теперь-то я знаю, что снилось мне в те одинокие ночи, когда желтая луна расплывалась на занавеске масляным пятном, а заоконный мир отчего-то вдруг становился враждебным и страшным. Мне снилась моя взрослая жизнь.
А знаете, как я верил – во все невозможное, доброе, волшебное? Мне думалось, что мама и папа – бессмертны и всегда будут стоять за моей спиной, готовые защитить, подхватить под руки, заслонить от всего черного и злого. Они, как два ангельских крыла, казалось, могут нести меня сквозь время. Я верил, что звезды – не крупнее яблок, только горячие и светятся. И что прямо за пустырем, куда мне не разрешалось ходить, начинается Африка. А может, и какая-то другая, не менее сказочная страна. И что белые голуби, шарики и прочие чудеса в шляпе у фокусника – никогда не кончаются. Ведь у меня они не кончались...
Гуляя с мамой в ближайшем к нашему дому лесопарке, я тайком от нее искал кроличью нору. Да, ту самую, в которую провалилась Алиса, маленькая девочка, пережившая большое приключение. Ведь должна она где-то находиться, эта нора, размышлял я. Слово «далеко» в моем детском сознании не существовало. Вся магия мира окружала меня, ребенка, и до любого волшебства я мог запросто дотянуться рукой. Стоило только захотеть. Я заглядывал под коряги, тщательно осматривал пни и поваленные деревья. Ковырял палочкой и пинал сапожками пегие кучи опавшей листвы, каждый раз замирая от предвкушения, что вот сейчас моя нога провалится во что-то зыбкое, и пустота, чужая и гулкая, притянет мою душу, словно магнитом.
Я все-таки ее нашел. Правда, во сне. Мне снился не лес, а бескрайняя степь, безлюдная и плоская, прожаренная солнцем и поросшая цветущей полынью. А может, это был и не сон, а яркий обрывок чего-то забытого, случившегося или придуманного. Детская память – не крепкая, и сновидения в ней часто мешаются с явью, сказками и мечтами. Я шел по колено в траве, пахнущей резко и горько. Один, без мамы. Вероятно, потерялся. Или она немного отстала, или ушла вперед. Но страшно не было, только какое-то непривычное волнение сладко разливалось в груди. Теплый ветерок разносил по степи желтую пыльцу. Вот что я помню. А в следующий момент, наступив на мягкую, тут же просевшую под моей ногой кочку, я уже летел вниз – в темноту. В кроличьей норе, как в открытом космосе, низ и верх поменялись местами. А потом и вовсе перестали существовать. И я, взлетев к черному небу, парил в невесомости на просторах Вселенной. Вокруг мерцали то ли звезды, то ли стеклянные банки с какими-то снадобьями, стоящие на полках, мимо которых я пролетал. И я, напрягая зрение, старался разобрать на этикетках знакомое «выпей меня». Книжку про Алису я к тому времени выучил почти наизусть. И помнил, конечно, про волшебный напиток, глотнув которого становишься маленьким или, наоборот, большим. Правда, буквы я тогда знал плохо, читал медленно – наверное, поэтому ничего не получилось.
Но у каждой норы есть хоть какое-то дно, и никакое падение не может длиться бесконечно. Я очутился в полутемной комнатке. На стене тикали часы – тарелка, расписанная под старину, совсем как у нас в гостиной. А за письменным столом сидел человек с кроличьей головой. То есть, не то чтобы в маске – а с настоящей головой кролика, с длинными ушами, мягкими и плюшевыми на вид, и красными глазами навыкате.
- Ну вот ты и здесь, - сказал этот человек. Или кролик, не знаю даже, как его называть. – Тебя-то мы и ждали.
- Меня? – переспросил я оторопело, изумленно озираясь и не понимая, кто такие эти самые «мы».
Кролик-то был один. А кроме него в комнате живыми казались разве что часы, если можно назвать жизнью глупое механическое движение стрелок по кругу.
- Да, тебя. Подойди ближе.
Я робко приблизился и даже зачем-то протянул ему руки – обе ладони, сложенные лодочкой. Подумалось, уж не знаю отчего, будто кролик хочет мне что-то передать, может, тот самый «выпей меня», или кусочек волшебного гриба, или неделимый пирог... да мало ли что. И я не ошибся.
Он привстал за столом и, счастливо улыбаясь (а вы представляете себе улыбку на кроличьей морде?), положил мне в руки нечто яркое, огненное, но не жгучее. Мне сперва почудилось – звезду. Но, нет. В ладонях у меня лежал большой переливчатый кристалл, очень красивый, с правильными гранями, сверкая, как осколок солнца. Я затаил дыхание. Казалось, он сейчас испарится, или вспорхнет бабочкой к потолку, или протечет сквозь мои сомкнутые пальцы и разгорится на полу огромным костром. Что-то ощущалось в нем эфемерное, невероятное, какое-то прекрасное чудо и в то же время – обреченность. То, что я своим детским умом тогда еще не мог постичь. Но снова и снова вспоминая ту сцену – постигаю теперь. Наверное, слишком поздно.
- Смотри, Алекс, - произнес мой удивительный собеседник, - этот камешек – не просто блестящая штучка. Это не хрусталь и не алмаз... Видишь, какой он лучезарный? Этот кристалл – живая модель мира. Храни его рядом со своим сердцем, крошка Алекс. В любви и чистоте, а иначе... ты знаешь что может случиться? Что внутри – то и снаружи. Где маленькое – там и большое. Царапни его ногтем – и глубокий шрам пройдет по лицу мироздания... Ты меня понимаешь?
Я важно кивнул. Хотя вряд ли хоть сколько-то понимал, что вверял мне в тот момент странный человек с головой кролика. Случись такое сейчас, я бы скорее позволил отрубить себе обе руки, но не взял бы на хранение беззащитную душу Земли, ее красоту и свет. А впрочем... был ли у меня выбор?
Он только моргнул красными кроличьими глазами – и кристалл всосался в мое тело, окутав сердце своим магическим сиянием. И в то же время сверкающий камень остался у меня на ладони, только стал чуть прозрачнее. Но я все равно мог рассмотреть его в мельчайших деталях – каждый блик, играющий в таинственной глубине, каждый разноцветный луч, переливы солнца и красок. Мне сделалось хорошо и спокойно, и сразу же веки налились усталостью, а колени подогнулись, как ватные, и смазалась, потекла дрожащей радугой подземная комната.
Не помню, что произошло потом. Вероятно, я проснулся – ранним утром, в своей кроватке. А может, наоборот – заснул. И каким-то чудом перенесся обратно, в горький аромат полыни, под жаркое летнее небо, в теплые обьятия мамы. Был то сон или явь – они развеялись, но волшебный свет в груди остался. Он горел во мне – и вокруг меня, иногда я ощущал его, как второе сердце, а в другой раз, как фантом, загадочно мерцающий на краю зрения, или – как мир, лежащий на ладони.
Волшебный кристалл взрослел вместе со мной. Его излучение неуловимо менялось, разгораясь ярче, из нежно-пастельного, детского, чистого, делаясь жарче и насыщеннее. Игра гормонов в моей крови становилась игрой света. Изменились и мои сказки. Как подросшие птенцы, оперились и дикими птицами рвались из клетки наружу. Я начал слагать их в длинные баллады и петь под гитару... Сперва для друзей. На школьных вечеринках, на днях рождения, в парке или на плоской крыше моего дома – я устраивал маленькие концерты. Потом вокруг меня собралась небольшая музыкальная группа. Такие же, как я, ученики старших классов. Мы забросили школу и мечтали о чем-то великом, чему и названия еще не могли подобрать. О чем-то, непостижимом, как звездное небо, лежавшее у нас на плечах. Поначалу мы так же пели на крышах. Это было нашей визитной карточкой – концерты под облаками. Наша лучшая песня так и называлась – «Ночные облака». О чем она? Уже не знаю. Я не помню ни единого слова, только ощущение – холода и ветра, горящих вокруг фонариков и зыбкого моря городских огней внизу.
Этот ветер однажды чуть не задул мой кристалл, как хилую свечку, а нас – вчерашних детей – унес далеко от родных мест. Мы оторвались от своих корней и, как перекати поле, шатались по стране, ночевали в двух фургонах, а в третьем – перевозили свой нехитрый скарб. Не то, чтобы мы были очень популярны. Скорее наоборот – о нас мало кто знал. Но возле наших стоянок всегда толпились поклонники и поклонницы, совсем юные и романтичные, как мы, и постарше – охочие до молодых тел, они лезли к нам на сцену, в наши дела и в наши постели. Дни и ночи сменялись в каком-то адском чаду, тонули в музыке, разврате и наркотическом дурмане. Кристалл у меня в груди полыхал сумасшедшими цветами, и мир вокруг казался безумным.
Безумие, как жучок-древоточец, выедает свой дом изнутри, скрытно, исподволь, так что сразу и не заметишь. А когда обратишь внимание на его тихую работу – будет поздно, потому что на тебя уже рушатся стены. Моя душа постепенно пустела, словно кто-то огромный вычерпывал ее ложкой, как сочную мякоть из арбуза, оставляя блестящую зеленую кожуру. А сказки одичали и бродили вокруг злыми, голодными собаками. Не нужные никому, докучливые и несчастные. Их все пинали ногами, называя глупыми, пустыми фантазиями. Я сам от них отрекся... Да что там, я смеялся над ними в компании друзей, а ненадолго оставаясь один, тайком бросал им объедки с нашего стола.
В двадцать пять лет я впервые попытался свести счеты с жизнью. Украв у одного из наших парней – диабетика – инсулиновый шприц, я ввел себе... честно говоря, уже и не помню сколько этого лекарства. Просто вколол – наобум, посчитав, что этого будет достаточно. Мой расчет был прост. Если от таблеток почти наверняка стошнит, то попавший в кровь инсулин подействует наверняка. Прощальной записки я не писал. И вообще едва ли понимал, для чего это делаю. У меня не было никакой причины умирать, кроме смутного, подспудного чувства, что в моей судьбе что-то идет не так. А как надо – я не имел ни малейшего понятия, а значит, изменить ничего не мог.
Как большинство горе-самоубийц, я надеялся на легкий, красивый уход, в крайнем случае – на быструю потерю сознания. А там уж – какая разница, что будет происходить с моим бесчувственным телом... Но я просчитался. Опять же, как большинство мне подобных недоумков. Меня колотил озноб, липкий пот струился по спине ручьями, а голова раскалывалась, как будто в нее вбивали один за другим острые клинья. Смерть то наплывала, как черная туча на солнце, то отшатывалась, испуганная отчаянной пульсацией волшебного кристалла, и эта борьба тьмы и света внутри меня казалась во сто крат мучительнее физической слабости, судорог и боли.
Но, видимо, мой час еще не пришел, потому что в итоге ничего не получилось. Ребята обнаружили меня, заползшего в фургон со всяким барахлом, и отвезли в больницу. Там меня откачали, введя в кровь глюкозу, и долго расспрашивали, кто я и откуда, и какая блажь толкнула меня на суицид. Напрасно я уверял врачей, что не собирался кончать с собой, а хотел таким образом словить особый инсулиновый кайф. Мне не поверили и госпитализировали в психиатрию.
Полтора месяца я провел в психушке, где меня с утра до ночи накачивали лекарствами и где надо мной надругались санитары... Выписался с единственной мыслью – довести начатое до конца. Из больницы меня забрали родители и вернули в родные стены. Те, говорят, лечат. Меня не вылечили, но понемногу, исподволь, окутывая золотым туманом воспоминаний, усмирили мою болезненную тягу к смерти. На смену лихорадочным раздумьям, с какой крыши спрыгнуть или каких наглотаться таблеток, пришла тихая грусть.
Целыми днями я валялся на незаправленной кровати или сидел без дела за письменным столом, подперев щеку ладонью и глядя в окно. А там облетали деревья, по капле роняя с ветвей закатный свет, оставаясь дрожащими и голыми на холодном осеннем ветру. При мысли об их наготе становилось неуютно. Мне чудилось в ней нечто постыдное. Отголоски моей собственной беды и позора. Иногда я пытался записывать свои сказки, но они, испуганные, шарахались от меня по углам. Я их ловил – в те редкие минуты, когда апатия сменялась охотничьим азартом – и, как огромных стрекоз, пришпиливал к обрывкам оберточной бумаги, старым школьным тетрадкам, каким-то счетам и маминым запискам. Получалось нескладно, да и листочки эти, исписанные моим скачущим почерком, вскоре терялись. Я по ним не горевал, понимая, что даже в гниющих на газоне осенних листьях больше смысла, чем в моих глупых историях.
Меня все время клонило в сон, но засыпал я некрепко, словно проваливаясь в тревожную полуявь, ощущая страх и беспомощность, и в то же время я словно брел – бесконечно и нудно, по разбитой проселочной дороге, уходящей в туман. Казалось, что все хорошее осталось позади. Если честно, так оно и было.
Нет, я еще поборолся с судьбой. Депрессия в конце концов схлынула, как морская вода, оставив уродливый и рыхлый, усеянный мусором пляж. Я пытался чему-то выучиться, работал то там, то здесь, предпринял даже жалкую попытку создать семью. Но моя жизнь, как потерпевший аварию самолет, уже клюнула носом в землю. Наша с женой дочка родилась слабой и хромой на одну ножку. Тонкая бледная девочка, чем-то неуловимо похожая на меня самого в раннем детстве. Это сходство причиняло боль, как собственное отражение в кривом зеркале. Глядя на дочь, мне хотелось отвести глаза. И, как будто этого мало, девочка без умолку болтала, постоянно что-то сочиняя, очень похожее на мои детские выдумки, только, как она сама, немного хромые.
Как-то раз жена увезла ее на лечение за границу, да там и осталась. Я не последовал за ними. Я, вообще не знал, куда мне податься. Занимался то тем, то этим. Торговал прошлогодним снегом, то есть, простите, какими-то акциями. Мои сказки превратились в крыс, и я завел кошку – белую красавицу Момо, то ли персидской, то ли ангорской породы. Окончательно разорившись и оставшись без гроша в кармане, решил, что на этот раз – все. С меня хватит. После смерти родителей и ухода жены я почти ни с кем не общался. В мое одинокое жилище если кто и заглядывал, то разве что представитель энергокомпании, списать показания счетчиков. Так что я просто запер входную дверь, а балконную – оставил слегка приоткрытой, чтобы кошка могла покинуть квартиру и спуститься по дереву вниз. Потом вскрыл себе вены, лег на пол и...
Спасла меня Момо. С громким мяуканьем она крутилась вокруг, терлась головой о мои руки и лицо, слизывала кровь, бодалась, урчала и рычала, тянула за насквозь промокший рукав и норовила укусить за нос... Так что в конце концов я не выдержал. Встал, шатаясь, и сам позвонил в скорую помощь. Что ж, я не в обиде на кошку. Хвостатые ангелы – они у Господа Бога на службе. Так что Момо всего лишь выполняла свою работу.
В ту ночь я в последний раз увидел во сне магический кристалл. Перебинтованные запястья болели, и я, спящий, даже в своем сновидении, не мог поднять руки – они висели плетьми, а я стоял посреди какого-то серого ничто. Не туман даже – туман обычно чистый, а ядовитые болотные испарения. Кристалл висел в воздухе сантиметрах в двадцати от моего лица. Он как будто заплесневел, подернулся зеленоватой мутью и снаружи и внутри. Он больше не светился. Может быть, чуть-чуть, в самой глубине, как поблескивает сквозь толщу стоячей воды упавшая на дно монетка.
Ну, и что, скажете вы, что ты нам тут рассказываешь? Обычная жизнь, бывает и хуже. Все так. Но на самом-то деле важно не то, что ты вытворяешь, и даже не – как. А что ты из всего, с тобой происходящего, выносишь. Я выносил только боль и неуверенность... Вернее, уверенность в том, что никуда не гожусь.
Я все чаще захаживал в кнайпу – от моей работы через дорогу. Не ради общения – да и общаться там, по правде говоря, было не с кем. Но после скучного дня в конторе хотелось расслабиться. Я еще не дошел до такого состояния, чтобы тупо напиваться. Но с каждым разом становился к нему все ближе и ближе.
Обычно я сидел за столиком один, от меня, похоже, шарахались даже прожженные алкаши. Но в тот вечер напротив примостился какой-то пьянчужка. Сначала я не обратил на него внимания. Ну, сидит человек и ладно, лишь бы с разговорами не лез. Но он все время ерзал на стуле, вздыхал и покашливал. Так что я поднял взгляд и всмотрелся в него повнимательнее.
И я его узнал. Не по длинным кроличьим ушам, скрытым теперь под густой шапкой нечесанных волос. А по красным выпученным глазам и по особой ауре таинственности, окружавшей его неказистую фигуру. Казалось, он уже здорово набрался и едва соображает, где находится. Но только казалось.
- Ты! – выдохнул я, потрясенный.
Его налитые кровью глазки укоризненно сверкнули.
- Ага, я... Не ожидал меня здесь увидеть?
Не в силах ничего ответить, я помотал головой.
- Что же ты, Алекс, натворил? Тебе доверили прекрасную частицу Вселенной. А ты пропитал ее грязью.
Под его обвиняющим взглядом я съежился на стуле, прижимая ладони к запылавшим от стыда щекам. Но это не помогло. Красноглазый человек продолжал меня обличать, тыча грязным указательным пальцем чуть ли не мне в лицо.
- Посмотри на этот мир! Он катится ко всем чертям! И уже докатился до точки! Еще пара крошечных шажочков – и грянет Апокалипсис! А кто в этом виноват?
- Ну, уж точно не я, - сделал я слабую попытку защититься. – Чего ты от меня хочешь? Ты – кем бы ты ни был. Я обычный человек. Жил, как умел. Никому не причинял зла. Я не политик, не финансист, от меня в мире абсолютно ничего не зависит. Я даже не журналист и не писатель. И я не сделал ничего плохого.
- Обычный, говоришь? – он гневно прищурился. – А про бабочку, взмахнувшую крыльями...
- На другом краю Земли? Да, слышал. И, знаешь, я в это не верю.
- Не веришь, значит? – он прямо-таки раздулся от негодования, этот человек-кролик. Мне даже почудилось на несколько долгих мгновений, что он меня сейчас ударит. Или выплеснет содержимое своего бокала мне в лицо. Но он овладел собой. – Что ж, хорошо. Пожалуйста, будь обычным. Копайся в своей душевной грязи сколько влезет. Если уж ты такая свинья. Но сначала – отдай кристалл.
От чувства мгновенного облегчения у меня закружилась голова.
- Конечно! Я бы с радостью! Но... как его отдать?
- Значит, так, слушай внимательно, - тон моего собеседника стал деловым. – Скоро тебе приснится сон, из тех, что ты называешь добрыми. И в этом сне к тебе подойдет мальчик. Светлый ребенок, с волосами, как солнце... Он скажет: «Я пришел к тебе на смену» и протянет руку. Ты отдашь ему кристалл. Все.
- Все? – повторил я ошеломленно, и понял, что сижу за столиком один, а передо мной стоит недопитый бокал пива.
Тут и написать бы счастливый финал. О том, как маленький светлый мальчик спасает мир, завладев магическим талисманом. Вот только... Я забываю свои сны. Во всяком случае те, в которых мог что-то изменить – например, отдать кристалл или снова поговорить с человеком-кроликом и попросить его о помощи... Я не могу вспомнить, что сделал, может быть, защищал свое волшебное сокровище до последнего, прогнал светлого ребенка или убил его. Во всяком случае, в мире ничего не меняется к лучшему. Теперь я запоминаю только кошмары. Они становятся все осязаемее, все реальнее, предвещая скорый конец.