А ведь мы с тобой любили в детстве одни и те же книги. Читали взахлеб, ночью, с фонариком, помнишь?.. Крапивин и его «Мальчик со шпагой», Брэдбери, «Вино из одуванчиков», Алексин и его находчивые герои-пионеры, которым не сиделось на одном месте, и они вечно искали себе приключений… Во всех этих книгах есть что-то общее. Некая первозданная чистота, из которой мы давно выросли, как из старого пальто.

Если бы мне когда-то сказали, что я буду любить понедельники и ненавидеть пятницы – я бы ни за что не поверила. И вот теперь я – властительница будней. Царица понедельников и первая леди четвергов. Потому что в пятницу к тебе приезжает любимая девушка, чтобы провести с тобой выходные. А еще бывают праздники, майские шашлыки и всякие там восьмые марта…

Так было не всегда. Когда-то любимой девушкой была я. И о сопернице долгое время не знала... Так же, как и она сейчас обо мне не знает. Просто ты однажды решил поменять нас ролями. И теперь она – это я, а я – это она. А ты – всегда ты. И этим ты как будто выше и лучше нас.

Раз в неделю я хожу к психологу – милой, интеллигентной девушке с улыбчивым лицом. Психолог говорит, что у меня зависимость. «Ясное дело, зависимость…» - с умным видом киваю я. Иногда мне хочется, чтобы вместо упражнений и домашних заданий она просто схватила меня за плечи, встряхнула как следует и заорала: «Ты что, дурная, творишь?!»

Черта с два. Я давно взрослая и хожу с таким суровым лицом, что никто не осмелится сказать мне: «Ты что, дурная, творишь?». Даже собственные родители. Опасаются. Единственный человек, который может это сделать – я сама. Но я себя, кажется, тоже немного опасаюсь…

Я написала тебе письмо, целых четыре страницы. Пронзительно скучное. Сопливо-сентиментальное. Ты даже прослезился, когда читал – ведь ты тонко чувствующий человек. Как-то раз ты даже пустил слезу на балете.

На моменте, где я пишу, какой ты для меня дорогой и близкий и как много хорошего сделал, ты скромно опускаешь глаза – мол, да, я такой… А потом я пишу, что нам надо все прекратить, что эта страсть губительна для меня и так далее.

«Да понял я, понял» - говоришь ты, возвращая письмо.

Но я вижу, как ты усмехаешься – едва заметно, и как внутри тебя будто загорается лампочка. У тебя в ту же секунду словно разглаживаются морщины, и как будто даже начинает рассасываться старый шрам от аппендицита. Ведь ты уже предвкушаешь, как будешь преодолевать мое сопротивление. Да, в этот раз дольше, чем обычно, но ты терпеливый. Чем сильнее я буду сопротивляться, тем слаще будет потом.

И однажды я снова сорвусь. Мы накинемся друг на друга в лифте, как подростки. Ты нажмешь кнопку «стоп», и мы будет торопливо расстегивать друг на друге всякие пуговицы и молнии, а потом ты резко повернешь меня к стене и зажмешь рукой рот. Мы слышим ворчание жильцов на этажах – единственный лифт, и тот застрял… Но это только нас подстегивает. Мне нравится, как здесь тускло и пахнет сигаретами. Нравятся даже ругательства, нацарапанные на стенах – хотя все они как будто про меня…

А потом ты шутливо пожмешь мне руку и скажешь, что это была прекрасная встреча двух старых друзей.

Мы выйдем на улицу, я закурю. Губы вдруг задрожат, лицо исказит гримаса. Сгорбившись, как покореженное молнией дерево, я заплачу. Иногда я просто так, без всякой причины, плачу. Ты обнимешь меня, похлопаешь по плечу и сочувственно скажешь:

- Ну-ну… Ты еще обязательно кого-нибудь найдешь, ведь ты такая хорошая…

Я попрошу не провожать меня. Ты вернешься в тепло квартиры и будешь печь пирог с яблоком и корицей – для молоденькой влюбленной дурочки, которая придет сюда завтра.

Я-то, к счастью, совсем не такая (и правда - за молоденькую меня можно принять разве что издалека).

Твоя удаляющаяся спина излучает уверенность. Она будто стала еще прямее, чем обычно. Знаешь, это всегда удивляло меня в тебе: непоколебимая убежденность в правильности своих действий. Если чего-то хочется – надо это взять. Ни тени сомнений.

Я даже как бы… завидую.

Я давно уже ничего не рассказываю подругам: они тебя как-то не жалуют. Да что там – просто готовы прибить, как гидру капитализма на известной картине. Вот как объяснить, что ты на самом деле никакая не гидра?..

Ведь ты умеешь слушать, тогда как большинство людей любят только говорить. Ты слушаешь так, что легко мог бы быть шпионом – ты у кого угодно выпытаешь государственную тайну. А если человек сразу не «расколется», ты заваришь ему вкуснейший чай с чабрецом, испечешь пирог и дашь погладить кота – тут он, конечно, сразу все и выдаст. Ты добр: любишь котов и детей, и умеешь утешать, когда грустно.

И вообще – ты самый лучший. Честно.

А еще мы любили в детстве одни и те же книги. И продолжаем любить – иногда даже читаем друг другу вслух. И это тоже безумно в тебе привлекает. Какое редкое все же везение – встретить тонко чувствующего человека…

Я иду по темной улице, полной шорохов. Ветер гоняет листья и фантики, из-за угла показался черный кот, готовящийся перебежать мне дорогу. Я замедлила шаг, чтобы он точно успел – может, ему это важно… На меня глазеют, разинув рты, манекены в смешных шапочках. Но за этими взглядами я чувствую взгляды другие – те, которые заставляют меня съежиться и плотнее запахнуть ворот пальто, чтобы спрятать искусанные, распухшие губы.

Слева и справа от меня, выстроившись в ряд – от твоего дома до моего – стоят они. Крапивинские мальчики, пионеры и романтики, герои и мечтатели. Моя сияющая сказка, моя лучезарная грусть. Я будто даже слышу вдалеке грохот барабанов и звуки горна. Я отворачиваюсь, прибавляю шаг, почти бегу.

Чтобы дома, налив чаю и забравшись под одеяло, снова и снова возвращаться к любимым детским книгам.

А потом проснуться на рассвете, в час уязвимости – когда выцветают чернила ночи, уступая розовато-золотистому свету. Почувствовать себя беззащитной, нагой… Будто меряешь джинсы на вещевом рынке, на картонке, как в девяностые – а шторка, которую держит продавец, покосилась, и все на тебя смотрят. Ухмыляются.

И почему-то расплакаться. Тихо, не взахлеб – просто текут слезы, и все. Я ведь говорила уже, что плачу иногда невпопад, без причины. Что-то липкое, беспросветное пристало. Как накипь к старому чайнику. Как грязь, в которой я захлебываюсь…

Я ведь знаю, что мы в итоге останемся при своих: у тебя – большая любовь, у меня – большие беды с башкой.

Выкурю пару сигарет на балконе, потом снова усну. Боли давно уже нет, вот только этот едкий привкус мерзости иногда. Ведь так, наверное, все и бывает, правда? Сначала исчезает боль. Рано или поздно пройдет и ощущение гадливости.

И однажды утром я проснусь в прекрасном настроении, приосанюсь перед зеркалом, тихонько напевая песенку «Леди совершенство» - и пойду радовать собой мир, даря отражения сотням витрин. Летящей походкой от бедра.

И в душе – ни тени сомнений. Ни грамма смущения.