Посвящается моей маме

- Встали маски в хоровод, наступает Новый Год!.. – басил Дед Мороз в обшарпанный микрофон.
- Ну же, поживее, ребята-зверята! – подбодрила Снегурочка, украдкой стряхивая пепел с воротника голубой шубки.

Ребята-зверята, пыхтя, трусили вокруг елки. Поживее не получалось: у Лисички с утра давление поднялось, у Тигра прогрессировал артроз, Кролику мешало брюшко и подслеповатость.

Анна Семеновна в маске Лошадки была самой младшей из «ребят»: всего семьдесят пять. На фоне других чахлых животных она двигалась как актриса бродвейского мюзикла: изящная, вытянутая стрункой, она подпевала и пританцовывала, гарцуя, как всамделишная лошадка.

Она скользила по паркету легко. Так же легко десять дней назад Анна Семеновна с чемоданом и дорожной сумкой спускалась от трамвайной остановки к санаторию – почти километр под горку, по тонкой корочке мокрого льда. Прошлой зимой она поскользнулась и получила сотрясение мозга, а позапрошлой – сломала палец. Тем не менее, предложение вызвать такси было с негодованием ею отвергнуто.

Вообще-то санаторий считался детским. Но иногда устраивали заезд для пожилых: в этот раз в конце декабря. По плану полагался новогодний утренник: Дед Мороз и Снегурочка вели его строго по сценарию, который, как несложно догадаться, рассчитан был на детей.

«Раздаст он ребятам подарки, а взрослых он в детство вернет…» - вспомнился ей стишок. Вообще-то с детства мало что поменялось. Например, среди собравшихся на утреннике можно выделить младшую группу детсада, среднюю и старшую. Анна Семеновна, понятно, относится к младшей. Девяностолетний Василий Аркадьевич – к старшей, подготовительной. Почти выпускник: скоро наденет ранец, завернет в промасленную бумагу бутерброды, и, услышав первый звонок, побежит рано утром по дорожке в таинственный мир знаний. Этот мир зовет нас, и в ожидании звонка наши ушки всегда на макушке. Мы уходим туда первоклассниками, с цветами и в выглаженной рубашке.

Но это все позже, намного позже. Она – младшенькая, и сколько ее еще ждет открытий, чудес, мандаринов и конфетти…

…На прошлый Новый Год муж, с которым Анна Семеновна прожила тридцать пять лет, назвал ее дурой. Так и сказал: ты дура, потому что вышла за меня замуж.
Иногда она и сама так считала.
«Дура», - твердила она себе в роддоме, прижимая к груди новорожденную доченьку. Всех женщин из ее палаты мужья забрали домой в день выписки, только за Анной Семеновной никто не приехал: свежеиспеченный папаша ушел на радостях в запой.
«Дура», - стонала она, в который раз разыскивая его в снег и метель по чьим-то прокуренным квартирам. Жив ли он?.. Главное – жив…
«Дура», - нервно хохотала она, когда раскрылось очередное вранье: каждый день он уходил с утра на работу и возвращался к ужину – уставший, требовал двойную порцию. Как потом выяснилось – просто шатался по городу. «Ты хоть представляешь, как это сложно – каждый день делать вид, что работаешь?!»

Придя к выводу, что интеллект – не ее сильная сторона, Анна Семеновна решила просто жить. Цепляясь за минуты радости, словно за коряги и деревья, постепенно двигаясь вверх, можно покорить самую высокую гору. Пусть даже придется истоптать семь пар железных сапог и изглодать семь хлебов железных. Обувь и еда – уже неплохо…

Если бы ее жизнь была музыкой, это без сомнения был бы джаз.

Ежедневная импровизация в убогой хрущевке с тараканами и протекающими трубами. Полиритмия. Тысяча блюд из курицы: куриные шеи потушить с морковкой, луком и капустой. Лапки запечь в духовке. Сосиски можно разрезать в форме осьминога, нарисовать кетчупом глазки и рот, из огурцов вырезать цветы… Торговать на рынке клубникой с дачи в сезон – чтобы купить младшей джинсы, а старшему – магнитофон. Соло на саксофоне - ехать «зайцем» в пригородной электричке, бегать из вагона в вагон от контролера. Мыть одноразовые тарелки после детского праздника и припрятывать их «до особого случая». Но все же это джаз: яркий, мажорный. И вечный буги-вуги на льду – попытка успеть на трамвай зимним утром. Полночный кухонный твист – надо отдраить плиту...
Всю жизнь она вставала в шесть утра. Ей нравилось смотреть, как розовеет небо и как набухает, подобно почке, светящийся шар вдали. Нравилась тишина и свежесть. Она тихонько напевала, поливая себя контрастным душем.

Новый Год был ее любимым праздником. Анна Семеновна гуляла возле елочных базаров – улучить момент и подобрать ненужные ветки, украсить шарами и поставить в вазу. Она делала снеговика из одноразовых пластиковых стаканчиков. Из старых газет – елочные игрушки в технике папье-маше. И шила из мягкого фетра пряничные домики и ушастых эльфов…

…Маски животных проплывали мимо. Ей казалось, что в круговерти цветных пятен мелькают лица покойных сестер, родители, дети, внуки, мужья, подруги… И даже мордочка трехцветной кошки Муськи, ушедшей на радугу много лет назад. Вместе с Анной Семеновной кружились живые и мертвые, ушедшие дни бесцеремонно наступали ей на ноги. Кружилась знобкая темнота и кусачая боль, кружевной иней и запах рождественской индейки, деревянные санки и пузырек корвалола… И не было сил разжать пальцы. Детство сменялось старостью, старость – детством, и хоровод плелся по кругу пьяной сороконожкой, запутавшейся в своих лапках.

Потом были загадки.

- Кто никуда никогда не опаздывает?! – громогласно спросил Дед Мороз.

Анна Семеновна смущенно покраснела. Всегда и всюду она приходила заранее, ощущая острое чувство ответственности за чужое время.

- Новый год… - тихо пропищал Тигр голосом Василия Аркадьевича. Дед-прохиндей явно заглянул в сценарий через свою лупу. За что его тут же настигла справедливая кара: грильяж в шоколаде в качестве приза.

Еще были конкурсы. Пенсионеры разделились на две команды, и каждой команде нужно было нарядить елку. Только вместо елки - человек. Побеждает команда, чья елочка ярче и красивее.

Анна Семеновна стояла, широко раскинув руки и растопырив пальцы, как еловые ветви. На нее, суетясь, надевали блестящие бусы, на уши нацепили шишки. На голову, обмотанную гирляндой, пытались водрузить звезду. С пальцев ее свисали на веревочках позолоченные ангелочки, яркие шары, пестрые птички, снеговичок с облупившейся краской, зайцы и рыбки. И, конечно, разноцветный дождик. Когда она шевелила пальцами, все приходило в движение, шуршало, звенело, пело. И Анна Семеновна ощущала себя дирижером этого странного оркестра. Повелительницей сказки. Она улыбалась, и ее улыбка отражалась в глянцевых боках зайцев, птичек и рыбок.

Сияющая, как серпантин.
Сияющая, как серпантин…

…Тридцать первого декабря муж Анны Семеновны с барского плеча жаловал ей тысячу рублей. После чего уходил. Уходить можно по-разному: в воображаемый мир, за хлебом, по-английски, к любовнице. Ее муж выбирал запой. Весь год до этого он ходил трезвым, предвкушая сладкий миг блаженства. И после сваленной в третий раз елки, после оскорблений и надругательства над предназначенным для гостей холодцом, Анна Семеновна взрывалась. И тут обиженный грешник припоминал свое щедрое подношение - и требовал индульгенцию. Как ей хотелось порвать купюру прямо перед его носом и смотреть, как голубоватые клочочки кружатся в воздухе, словно конфетти…

Но второго января приведут в гости внуков. Хочется купить им побольше сладостей и фруктов… А еще майонез кончается, а в «Магните» на него как раз акция…

…Она любила шить одеяла в стиле пэчворк, сшивая вместе разноцветные маленькие лоскутки. Васильковые, салатовые, оранжевые, в крапинку… Среди них попадались и неказистые: бурые, серые, черные. Но если смотреть издали, как на картину импрессиониста – это был буйный цветущий луг или волшебный калейдоскоп. И каждая деталь была на месте, ведь есть человек – а есть его тень… Да и просто – ткань была дорогая, и после шитья оставалось много ненужных лоскутков…

Такое же лоскутное одеяло свисало с кровати, под которой они с сестрами прятались когда-то от грозы, дожидаясь родителей с работы. Дети послевоенного поколения, так называемые беби-бумеры – их жизнь вряд ли была изобильной, но они знали, что, прижавшись друг к другу, можно переждать ненастье.

Семья. Стая. Свора. Ватага. Чем крепче наши связи, тем дольше мы не будем забыты. Тепло наших рук передается сквозь поколения, как колечко в одноименной игре.

Анна Семеновна всегда была на связи: то и дело ее отвлекала от домашних хлопот трель телефона. Ее голос – высокий и звонкий, как у девчонки, звучал радостно и чуть удивленно. С утра и до позднего вечера ей звонили подруги, соседки, бывшие коллеги, невестка обсуждала с ней рецепт мандаринового пирога с корицей…

Она гордилась своим сыном от первого брака: образцовый семьянин, трое чудных ребятишек. А вот дочь выросла отчужденной и замкнутой. Какой-то совсем отдельной… Словно вместо яблочка на яблоне вырос чертополох.

Иногда Анна Семеновна долго не могла уснуть. Ворочалась. Материнское сердце болело, делая ее уязвимой и одновременно сильной. Словно вечный двигатель, оно пропускало через себя боль разочарований, преобразовывая их в энергию. Побуждая ее пилить деревья, клеить обои, печь пироги, чинить розетки, таскать тяжести, петь и смеяться – за себя и за того парня… То есть, за мужа. Он ведь болезненный, подслеповатый… И старенький – всего-то на семь годков моложе ее…

Десять дней в санатории пролетели весело и незаметно. Анна Семеновна была в восторге: пятиразовое питание, соляные пещеры, массаж, витамины!.. Вообще, процедуры назначали исходя из жалоб пациента. На вопрос: «Какие у вас жалобы?» она слегка виноватым голосом ответила: «У меня - никаких…»

Позавчера они кормили уточек в пруду, а вчера – ели шашлык на заднем дворе, запивая ароматным глинтвейном.

И вот уже утренник подходит к концу, и Дед Мороз раздает всем сладкие подарки. Хитрый Василий Аркадьевич пытается выменять карамельки из своей коробочки на вкусные шоколадные конфеты. Все отказываются: дураков нет. А Анна Семеновна взяла и поменялась: семь железных хлебов почти изглоданы, что ей какие-то карамельки…

ВОЗ считает, что с семидесяти пяти лет начинается старость. Иногда, по ночам, Анна Семеновна различает в темноте силуэт этой старости: она заглядывает в окна, стучится в них ветками и косым дождем, скребется в дверь, надсадно кашляет, пахнет лекарствами и нафталином. Но она не сможет войти в дом, пока ее не пригласят: как и любая нечисть.

Да, Анна Семеновна не может уже сесть на шпагат: двадцать лет назад могла. Но старость начнется в тот момент, когда ей больше не захочется покупать саженцы фиолетовых роз, добавлять в борщ зеленый горошек, носить модные белые кроссовки и делать маникюр. Не захочется кататься с ледяной горки на «ватрушке» и учиться у внука приемам карате. Бегать на лыжах, читать журнал «ЗОЖ» и ходить в театр на современный балет «Три маски короля». И даже утренника этого не захочется…

Маски зверей остались лежать рядом с елкой. Праздничные огоньки погасли. Дед Мороз со Снегурочкой курят на заднем крыльце, обсуждая несвежую шаурму, съеденную кем-то утром на автозаправке, и цены на бензин.

…Однажды все ребята-зверята, все мальчики-зайчики, котики и лисоньки услышат трель первого звонка. Приглашение в главное свое путешествие. И Анна Семеновна с большим рюкзаком легко, как пушинка, заскользит по тонкой корочке мокрого льда – пока ее силуэт не растворится в снежном мареве.

Но это будет нескоро.