Сижу, заходит из соседнего кабинета Кошелев. Посмотрел и говорит: - Во! Только сейчас разглядел. У меня дома на люстре один плафон не сходится с остальными - при переезде расколотил. А у вас, оказывается, точно такие. Давай, я один позаимствую, у вас незаметно будет.
Я посмотрел и отвечаю: - Ты всё сделал не так. Надо было зайти и сказать: "Митрофанов, иди - там тебя Вася Голышкин зачем-то зовёт". Пока я ходил бы к Голышкину, пока разбирались - звал он меня или не звал, пока высказывались про тебя и твои глупые шуточки, пока, раз уж припёрся, поговорили о том о сём, ты бы за это время успел подменить плафон - и никто бы не заметил. Т.к. мы никогда на эту люстру не глядим.
Кошелев посмотрел, ничего не сказал, а развернулся и ушёл. Обиделся, думаю, что ли?
Через два дня заходит Богормистова, посмотрела и говорит: - Во! Двенадцать лет сижу в этом кабинете и только сейчас заметила. Что у нас на люстре плафон, оказывается, один не такой.
Я тоже посмотрел, ничего не сказал, а только подумал: "Молодец Кошелев. Хороший ученик". ... ...
Ну что с неё возьмёшь - котейка она и есть котейка. Котейки же - они все сначала, как бы это помягше сказать - неучёные. Она и огурцы сначала не хотела, а потом увидела как черепаха их с аппетитом наминает и тоже стала. Морщится, но ест.
есть из банки овёс: