Эссе Драгомира Вукановича, выдержки.

… Написаны сотни статей, рецензий, исследований об этом романе, переведённом на десятки языков. Завершив книгу в конце 2001 года, Петар Бранкович получил Нобелевскую премию по литературе в 2004 г. Жан Бодрийар посвятил ему статью «Фрагмент гиперреальности». Умберто Эко назвал его французским Борхесом (с 1998 года писатель переехал во Францию, в Комбре, где и писал роман… или так: чтобы написать роман).

Но один аспект не то, чтобы затаился в тени – вообще не был никем замечен. Не то, что вошло, отраженное и измененное, в книгу, а то, что могло быть, но не случилось, и вот – овеществилось в написанном. Не реальность, а тень реальности. Об этом и пойдёт речь в данной скромной работе.

… Итак, несколько сюжетных линий, несколько пластов действительности, между которыми мы будем перемещаться вслед за автором. Ну и некая точка момента истины, когда станет ясно, что все пласты как водные слои и течения, пронизаны, нет, словно насажены на копье солнечного луча, на длинную иглу авторской мысли.

Реальность, как перчатка, выворачивается наизнанку – и изнанка оказывается лицевой стороной, которая вновь будет вывернута – не обратно, как ожидалось, а в некое иное измерение.

Первая линия – актёры, богемная компания молодёжи. В их компании есть некто Макс – красавец, сын обеспеченных родителей, удачник и счастливчик. Макс вызывает негодование, обожание, ревнивую зависть. Вот он написал замечательную пародию. Вот он забыл свой дорогой пиджак – тот даже пахнет ещё любимым табаком Макса. Только Макса никто никогда не видел – потому что он не существовал.

Разумеется, биографами Петара Бранковича эта часть сюжета пересказана, исследована, объяснена миллион раз.

Жил в Дубровнике тихий мальчик из интеллигентной сербской семьи (отец – преподаватель философии, мать – художница)…
Ему интересно всё – литература, музыка, театр. Он читает по-английски позднего Набокова, переводит на сербский «Охоту на Снарка».

Петар пока стеснителен и замкнут (сравните две его известные фотографии, 1989 год, он в синей водолазке под горло в фойе театра Држича и снимок 1991, где Бранкович в безликой военной форме и каске на фоне каких-то серых зданий и размокшей от ливней земли – разве что взгляд, немного рассеянный и самоуглублённый, тут похож).

Да, его интересовал театр. Но Петар не был знаком ни с кем из актёров.

Я уверен – он мечтал быть таким вот бесшабашным Максом, всеобщим любимцем, обаятельным баловнем. Затевать сложные многоходовые интриги, шутить, легко входить в любую компанию и уходить без объяснений. Он придумал и своё общение с актёрами, и себя – в их компании.

И когда Бранкович описывает Макса – да, он говорит о себе. Это он, Бранкович, был на шумной вечеринке, это он устроил каверзу с подменой реквизита, это всё он… Но – только в пространстве книги.

Никакого личного опыта, никаких знакомств в театральной среде, о которых взахлёб фантазируют биографы Бранковича, у него не имелось! А размах воображения у исследователей немалый, чего только не приписали молодому Бранковичу. Но нет. Всё, о чём он мечтал тогда, в предвоенном Дубровнике, он лихо проделал в своём романе. Не в жизни.

Вторая линия сюжетной реальности – книга. Литературная игра. Одно из действующих (чуть не написал «живущих») лиц в книге – писатель, который собирает материалы о некоем исследователе сербской литературы, отправившемся на зиму в Рас, чтобы поработать в одиночестве над мемуарами о войне. Большинство биографов уверяют, что этот писатель – сам Бранкович! И факты его жизни перекочевали в «Седьмую шахматную фигуру».

Что ж, рассмотрим известный случай под Вуковаром, после которого мы поговорим о третьей, шахматной линии романа.

Представьте себе плачущий безнадёжным дождем серый сентябрьский день. Хорватской армии воевать хочется не более, чем солдатам ЮНА*. Тем не менее, одним приходится обороняться и умирать, другим – наступать и умирать. И вот хорваты бегут, а сербы осваиваются в их траншеях. И Бранкович, оскальзываясь и поднимая повыше воротник, идёт мимо искорёженного взрывом тела вражеского солдата и его разорванного рюкзака. Видит расколотую шахматную доску, рассыпавшиеся фигурки, и его сапог вдавливает в грязь одну.

И много лет спустя он вставляет эту сцену в чужие мемуары о войне и пишет её совершенно иначе: хорватские солдаты заходят на оставленные позиции, видят брошенный сербский штаб, столик с шахматной доской и частично опрокинутыми фигурами, кружку ещё теплого кофе и растрёпанный блокнот с записями ходов…

«Это всё то же самое военное воспоминание». Неужели? В реальности, в которой существовал в 1991-1992 году Петар Бранкович, до войны – студент третьего курса филологического факультета, сербы разбили под Вуковаром хорватов. В романе под тем же самым Вуковаром хорваты теснят сербов, замыкая кольцо окружения. «Это эмоциональный опыт! Факты вторичны!».

Не соглашусь ещё раз.

Писатель переживает определённый жизненный опыт. А потом, в романе, выворачивает реальность, сохраняя только её видимость… Зачем? Именно для того, чтобы создать в книге иную реальность – зачем же ещё?

… И теперь, собственно, шахматы – эпизоды, перемежающиеся с отрывками о войне (а военные сцены перебиваются воспоминаниями о мирной жизни).

Мы видим шахматную доску откуда-то сверху. Потом, будто снижаясь, всё ближе и ближе… Нет, это не доска никакая, а огромное поле, тут и там разрытое снарядами. Черные лоскуты чередуются с нетронутыми, покрытыми стоптанной травой.

Главный герой – в пешечной пехоте, вбиваемой в раскисшую землю. Их теснят, разматывают, артиллерийские башни бьют, не переставая – и почти в унисон, как подтверждение Высшей воли, грохочет гром. Спецназ, ферзь военных дел, пытается поменять положение – безуспешно.

Шахматные кони разведывают силы врага, и появляясь внезапно и так же исчезая, схлестываются тут и там с его отрядами.

Пулемётчики бьют кинжальным огнём, резким, как рывок по всей диагонали чёрного или белого слона.

Штабы – статичные и непререкаемые, как короли, приказывают и подгоняют – вперёд, смерть ждать не станет!

Кто-то уже обречён. Кто-то жертвует, продлевая время королевской жизни.

Одна пешка, вытирая грязь с лица, поднимает голову к хмурому небу. Вдруг случится чудо, вдруг что-то… кто-то, кого не ждёшь – поможет? Иначе – придётся умирать…

… И последний из сюжетных пластов – то самое иное измерение, соприкоснувшись с которым эфемерное, выдуманное, смутно предчувствуемое – осуществляется.

Мы видим вещи выдуманного человека, читаем приписываемые ему стихи. Чувствуем чье-то присутствие – кого-то, иного в каждый момент времени. Обозначающего себя не ожидаемым действием. Шагами в пустой комнате. Озарением несуществующего жизненного опыта.

То, что не существует, может осуществиться! Не проникнув полностью в нашу действительность, нет, но оно, это нечто, будет действовать как реальное и одновременно потустороннее, как некая пограничная сущность.

… Итак, все линии сошлись в знаменитой сцене эндшпиля.

А потом автор разворачивает действие, как коня на полном скаку, и начинается самое странное. Как будто роман (а с ним и рассказчик, и читатель) проваливается в безвоздушное пространство абстракций и отвлечённости. Да ведь это оно и есть – скрытое измерение, не имеющее координат, примет. Ни единой чёрточкой хоть чего-то, схожего с привычным и узнаваемым, не откликающееся на наши вопрошания – кто ты? Что ты?

– Иное. Нездешнее.

Итак, теперь, думаю, совершенно ясен ответ на вопрос – кто же эта седьмая шахматная фигура?

Драгомир Вуканович, 31.11. 2000г, Сербия, Рас.

*ЮНА — Югославская Народная Армия