После того странного случая я стал другим. Не просто изменил взгляды на жизнь, но, как мне кажется, изменился полностью, даже физически. В тот день и ту ночь мой мир перевернулся вверх ногами... Или, напротив, стал на ноги, да так прочно, что, бросив всё, что раньше я считал незыблемым и полным надежды на счастье, всё - от бытовых удобств до уверенности в правильности выбранного пути - я стал дервишем, бродягой, вошедшим в XXI век с пустыми руками, протянутыми Всевышнему в мольбе о любви и мудрости.

Любовь и мудрость - вот те две божественные субстанции, в бытии которых я не сомневаюсь и которые ищу среди не понимающих меня людей и помогающей мне дикой природы.

А надо сказать, что воспитан я был в семье стойких материалистов: мать до семидесяти лет работала в школе учителем физики, а отец в той же школе преподавал математику, оба были ярыми безбожниками и членами партии. Татары, чьи предки лет сто назад переехали из-под Казани в Чувашию, мои родители, хоть и не утратив национальной своей идентичности, не ходили в мечеть и не обрезали меня. Вот я и пропитался атеизмом до мозга костей. Правда, ни коммунистом, ни учёным не стал - вероятно, под влиянием распада Союза и благодаря вольнице девяностых годов. Бросив МИФИ, куда отец пристроил меня по большому блату, я занялся торговлей бытовой техникой. И всё же свято верил во всесилие науки и в то, что прогресс обязательно вынесет человечество к берегам всеобщего счастья. Если уж меня бытовая техника сделала успешным и богатым, то почему бы ей, когда она заполнит все ниши производства и быта, не облагодетельствовать каждого человека на земле?

Даже общение с эзотерически настроенной Оксаной, с которой, кстати, у нас так и не получилось семьи, не поколебал моего стального материализма.

Но вот случилось со мною нечто... Но всё по порядку.

Тогда я жил в Сыктывкаре и вместе с другом детства Равшаном на пару владел сетью магазинов бытовой техники. С тех пор прошло много лет, давно уже предприятие наше прогорело в горниле кризисов, но в те благословенные годы мы были на коне. Равшан женился на внучке бывшего секретаря обкома партии, а я всё никак не мог найти себе подругу жизни. Вообще-то, подруг у меня было много, но к сердцу моему они не имели никакого отношения.

Но я, оптимист по натуре, умеющий и в темноте видеть тёплые огоньки, не унывал, находя отраду в работе и общении с Равшаном и его семьёй. И рисовал в мечтах своё безбедное будущее, ждущее меня где-нибудь в Греции или Испании, на берегу тёплого моря, среди беспечных южан.

Однако ничему этому не суждено было сбыться. Так как в один прекрасный день... Правда, не особо он выдался прекрасным: моросил холодный майский дождь; я только вчера в хлам разругался с Инной, очередной кандидаткой в жёны, на душе усердно скребли кошки совести и мыши сомнений... И именно в тот день мне позвонил Ринат, мой кузен, и сказал, что скончался наш общий с ним дедушка Ахмет.

Пришлось всё бросить и ехать в Москву.

Я неплохо знал деда, но редко виделся с ним, хотя он всегда заботился обо мне, и именно он помогал отцу устроить меня в институт, из которого я удрал, не окончив первого курса: математическая абракадабра, которую там вываливали на меня преподаватели, оказалась страшнее самого жуткого ночного кошмара. И всё же я был благодарен деду за помощь в пропихивании меня в московский вуз. Хороший он был человек.

На похороны я опоздал: на самолёте летать боюсь, автомобиля у меня никогда не было, потому что вождение машины пугает меня ещё больше, чем авиаперелёты. А Ринат, как назло, сообщил мне о смерти деда слишком поздно. Равшан укатил в Питер - улаживать недоразумение с заказчиком, так что пришлось неспеша ехать на поезде. (Позже выяснилось, что Ринат никак не мог найти номер моего телефона и обнаружил его случайно, просматривая дедовы старые записные книжки.)

Но я-то не знал, что еду с опозданием. Просто купил билет до Москвы и обратно, погулял с полчаса под дождём и вошёл в вагон.

В купе со мною ехали двое армян, один на нижней полке, а другой - над ним. Мне тоже досталась нижняя, а надо мною разместился молчаливый парень с круглым лицом, не то якут, не то бурят. Он был невероятно молчалив, даже не представился. Всё лежал на полке и либо спал, либо безучастно глядел в окно.

Зато армяне оказались разговорчивыми ребятами. Они болтали без умолку, то и дело с армянского переключаясь на русский. Как я понял, они обсуждали сюжет будущего романа, который, вероятно, писали вместе. Якута они не замечали, как и он их, зато меня постоянно пытались накормить до отвала и напоить допьяна. Но я не поддвался на их уговоры и был примером воздержанности. Это им не нравилось, и они наперебой доказывали мне, что Бог не запрещает человеку веселиться и что взять у жизни всё - это лучше, чем ждать, пока она отнимет у тебя последнюю рубашку.

В Ярославле трое моих попутчиков, собрав свои чемоданы и сумки, вышли, и я наконец остался один. И вздохнул с облегчением. Можно было расслабиться и поразмыслить о новой марке тифлоновых утюгов: стоит ли закупить сразу большую партию или сначала проверить, как они будут расходиться в Москве, в магазине Мусы, брата моего компаньона. «Вот и разнюхаю заодно, что да как», - блаженно думал я, растянувшись на полке и наслаждаясь неспешным покачиванием вагона.

Вдруг в окно что-то ударило. Я поднялся и с удивлением заметил на стекле кровавое пятно и прилипшую к пятну серую пушинку. Это птица, - решил я. - Но что заставило её биться в окно поезда? Может быть, голубь, пытаясь ускользнуть от сокола, искал убежища в вагоне? Глупый, он не знал, что перед ним стекло...

И мне стало страшно и горько. Нахлынули мрачные предчувствия, а я, материалист в третьем поколении, впервые отнёсся к ним всерьёз. И погрузился в невесёлые думы, глядя на проползающую мимо деревеньку.

«Как бедно живут здесь люди! - думал я. - Любопытно, о чём мечтают они, на что надеются? Неужели, живя в таких ветхих избёнках, можно чувствовать себя счастливым, довольным жизнью? А если нельзя, то как они выдерживают свою нищету? Почему не изменят условия быта? Вот я с самого рождения купался в достатке, а как занялся бизнесом, и вовсе стал барином. А они, эти бедолаги?»

Я почувствовал угрызения совести, причину которых не мог объяснить себе. Я же не был виноват в том, что миллионы, да что там миллионы - миллиарды землян, моих братьев и сестёр, ютятся в нищете, тогда как я и подобные мне середняки и богатеи выбрасываем в мусорные баки, наверное, больше, чем съедаем. Нет, конечно, не виноват. Как поезд не виноват в том, что в него врезалась птица. Но если так, тогда получается, что я и жильцы покосившихся хибар живём в разных мирах, никак не пересекающихся? Нет, это нелепица - земля у нас одна. Но что плохого сделал я им? Что отнял у них? Ничего. Виноваты они: не хотят или не умеют делать деньги, вот и весь ответ... Весь ли? Тогда почему мне стыдно?

Так я и просидел неподвижно целый час, оставшийся до Москвы, глядя в окно и чувствуя, что в душе моей что-то рушится, расползается, исчезает навсегда, зато сознание заволакивается каким-то мрачным туманом.

Очнувшись, я удивился, что бреду по перрону в потоке пассажиров.

«Это нервы, - решил я. - Просто нелепая гибель птицы слишком сильно резанула меня по сердцу».

Эта мысль окончательно меня протрезвила, материализм вернулся на своё законное место в сознании, и я продолжил прерванные странным происшествием размышления об утюгах и микроволновых печках.

Сунул чемодан в камеру хранения: всё равно придётся с Ярославского вокзала ехать к Мусе на дачу - у него я и заночевать собирался, - а потом он на машине доставит меня прямо к поезду.

Выйдя из вокзала, я тут же столкнулся с высоким, плотным парнем. На нём был малиновый пиджак, на шее - золотая цепь, не скромная, изящная цепочка, а именно цепь, толстая, аляповатая, зато придающая ему солидности. Он глянул на меня хитрыми глазами и сказал:

- Юнус, это ты?

- Вообще-то я.

- Не узнаёшь брата?

И тут я сделал вид, что вспомнил - зачем обижать человека?

- Ринат! Как же тебя не узнать?

- Ну, здорово! - Он бросился обнимать меня, и пришлось делать вид, что и я ужасно рад встрече с человеком, которого никогда не видел и о существовании которого знал только то, что мой дядька, брат отца, жил в Краснодаре и что у него было трое сыновей, но вся семья погибла под оползнем, отдыхая где-то в горах, и в живых остался один Ринат.

- Жаль, что ты опоздал на похороны, - сказал он, увлекая меня за собой. - Но ничего, скорее к нотариусу. Старик оставил завещание.

Ринат подошёл к чёрному «мерседесу», открыл мне переднюю дверь, затем сам сел за руль, и мы тронулись. А он продолжал говорить:

- Представляешь себе, дед ворочал такими деньжищами, а жил бедно, в однушке, ездил на дряхлом «москвиче». Вот и любопытно, кому сколько оставил. Наследников всего четверо: я, ты и двое дядьёв из Новосибирска, я их толком-то и не знаю. Хотел познакомиться - глядят на меня волками. Тоже, небось, ждут, что дедовы миллионы им достанутся. Если они вообще есть, миллионы-то эти.

- Может, на кладбище съездим? - предложил я: мне было стыдно, что я не попал на похороны, и я хоть чем-то хотел очистить совесть.

- Некогда, брат, - ответил Ринат. - Весь день занят. Разве что завтра, после обеда. Ты, кстати, надолго к нам?

- Завтра днём, в час с копейками, - обратный поезд.

- Жаль, хотелось познакомиться с тобой поближе. - И он с глупой улыбкой ткнул меня кулаком в плечо. - Братья всё-таки, а не общаемся. Так нельзя.

- Нельзя, - согласился я, рассматривая новоявленного родственника: печатки, цепь, на левой руке - дорогущие швейцарские часы. Да и «мерседес» шестисотой модели, мечта бандита. То ли он строит из себя мафиози, то ли в самом деле такой. Не понравился он мне - было в нём что-то грубое и лживое.

В кабинете нотариуса собрались четверо: я, Ринат и те двое из Новосибирска, мрачные стариканы, в своих одинаковых чёрных костюмах похожие на работников похоронного бюро из голливудского фильма.

Нотариус, милая молодая женщина с мягким голосом и не менее мягкими ручками, зачитала завещание: всё движимое и недвижимое имущество: квартира, дача под Апрелевкой и старый «москвич» - оставлено мне, кроме того она выложила на стол пурпурную бархатную коробочку, заявив, что эту вещицу покойный просил лично передать наследнику.

Двое из Новосибирска, убедившись, что ничего им не досталось, пулей вылетели из кабинета, а за ними вышел сразу же охладевший ко мне Ринат.

Я думал, что он подождёт меня в машине: хотел обрадовать его, отдать ему дачу под Апрелевкой. Мне нравится совершать великодушные поступки, к тому же я чувствовал, что несправедливо поступил дед Ахмет, оставив всё мне, и хотелось сгладить шероховатости взъерошенной совести. Но когда я вышел из конторы, братова «мерседеса» уже не было.

Я мог бы добраться до вокзала на метро, но, во-первых неохота было искать его, во-вторых, я плохо разбирался в его переплетениях, а в-третьих, мне хотелось прогуляться пешком. Просто пошёл в ту сторону, откуда, насколько я помнил, Ринат привёз меня, - а там уж ноги сами пусть выносят голову, куда хотят. Мне нужно было спокойно обдумать случившееся.

Не то чтобы я был очень рад свалившемуся на меня наследству, но ведь это такое событие: оказывается, дед из всех наследников выбрал именно меня! Почему? Любил так сильно? Или так сильно ненавидел остальных? Чем дольше я думал об этом, тем крепче чувство вины сжимало мне сердце: чем я заслужил любовь деда? Сам-то я его совсем не любил.

А любил ли я хоть одного человека на целом свете? - Эта внезапная мысль, рубанувшая мой разум словно тяжёлым топором, заставила меня остановиться. Я огляделся: всё вокруг кружилось и шаталось. Что со мною? Может, сердце барахлит? Давление?

Закрыв глаза, я постоял с минуту на тротуаре, пощупал пульс на левом запястье, открыл глаза: всё в порядке. Надо бы, как вернусь, сходить в поликлинику, пусть меня проверят.

И, продолжив путь, вернулся к размышлениям о наследстве.

А если предположить, что дед использовал меня, чтобы насолить своим братьям и внуку Ринату, - тогда это совсем плохо: я-то не желаю им зла, а получается, что стал орудием в руках покойного, дубиной, которой он отомстил им за прошлые обиды. Было бы лучше прямо там, у натариуса, отказаться от наследства или объявить, что каждый должен получить поровну. Тогда я был бы спокоен и приобрёл друзей.

Из задумчивости меня вывела цыганка. Она была в традиционной цветастой юбке, но не походила на обычных, уверенных в себе цыганок. Жалко было глядеть на неё: грязная, худая, с синяками и ссадинами на лице и руках.

- Помоги мне, мил человек, - дрожащим голосом проговорила она, когда я проходил мимо.

- Что с тобой случилось?

- Ох, и не спрашивай! - Она пошатнулась. Я поддержал её.

- Вон там тумба, - сказал я. - Присядешь, успокоишься и всё мне расскажешь.

Мы сели на бетонный куб, оставленный строителями у забора, которым огородили стройплощадку.

- Да что рассказывать? - с тяжёлым вздохом произнесла цыганка, отведя в сторону смущённый взгляд. - Обидели меня нехорошие люди. Насилу вырвалась от них. Голодная, денег нет, никто гроша подать мне не хочет. Словно я чумная какая...

Она заплакала, и из её разбитой губы выступила капелька крови.

- Может, милицию вызвать? - предложил я.

- А толку? - Она взглянула на меня глазами, в которых было столько тоски и боли. - Будет милиция тратить время на какую-то цыганку? Нет, мне нужны деньги, чтобы поскорее уехать из этого города... Пока меня совсем не прикончили...

Она снова заплакала.

Я пошарил в карманах: вот рассеянный! Сунул бумажник в чемодан, а чемодан - в камере хранения! Только билет в нагрудном кармане. А в боковом - коробочка, данная мне нотариусом. Я достал её, открыл: перстень. Тонкий золотой перстень с рубином. Ценная, наверное, вещь, но она-то мне на что? Перстень явно женский. Конечно, неплохо было бы подарить его будущей жене... Ага, а через неделю рассориться с нею в пух и прах. Нет уж, баста, проходили уже это.

Я протянул цыганке коробочку:

- На, возьми. Сдашь в ломбард, получишь неплохие деньги. Не сомневайся, кольцо золотое, и камень настоящий. Это от деда осталось в наследство. Он ювелиром был и такими вещами торговал, знал им цену.

- Да ты что! - испугалась цыганка, не желая брать мой подарок. - Такое дорогое...

- Бери, говорю! - Я почувствовал в груди сумасшедшую радость. - Жил без этой штуковины до сего дня и ещё проживу, а тебе она, наверное, жизнь спасёт.

Я насильно сунул коробку цыганке в руки, встал и поспешно, пока она не одумалась, зашагал по улице, чувствуя, что не зря родился на этот свет.

Не успел я отойти от цыганки и трёхста шагов, как к тротуару прижался чёрный автомобиль.

- Братишка, ты куда пропал? - Это был Ринат. Он открыл дверцу. - Садись!

Я обрадовался: одно доброе дело тянет за собою другое. Наверно, это тоже некий закон природы. Магнетизм добра.

- Я думал, что ты проторчишь у нотариуса дольше, вот и смотался по срочному делу. Приезжаю - а тебя нет. Уж испугался, что больше тебя никогда не увижу. Уедешь в свой Сыктывкар - и адьос. Кстати, ты куда намылился?

- Да пока никуда. Хотел на вокзал заскочить, потом - к Мусе в Братовщину, что под Пушкино. Но хорошо, что ты меня нашёл. Я решил отдать тебе дедову дачу. Думаю, так честно будет.

Ринат рассмеялся, постучал по рулю ладонями и пихнул меня кулаком в плечо.

- Я знал, что ты настоящий брат! Думаю, мы поладим.

Несколько минут мы ехали молча. Ринат хмурил лоб, как будто никак не мог совладать со слишком тугой мыслью. Наконец заговорил:

- Послушай, заедем в одно место? Пообедаем, расслабимся, а потом - к твоему Мусе. Мне как раз по пути, надо будет ещё кое-куда заскочить. Идёт?

- Конечно! Жаль только, те мрачные дядья убежали, я бы и с ними наследством поделился.

- Брось! - скривил лицо Ринат. - Это мутные людишки. Да простит меня Аллах за то, что так отзываюсь о родне, но есть у меня причины. Бандиты они, воры в законе.

- Что, сразу оба?

- Да кто их разберёт - оба или один из них? Я же говорю, к себе не подпускают, волками смотрят, как будто я у них «феррари» угнал. А видел, как на тебя зыркнули, когда узнали, что шиш с маслом им достанется? И хорошо, что слиняли.

Мы выехали за город, промчались по шоссе, затем свернули в тихий посёлок. Наконец, покрутившись по улицам и переулкам, въехали в открытые ворота и подкатили к большому срубу, стоящему на отшибе, за сплошным деревянным забором.

- Пойдём, - сказал Ринат, выбираясь из машины. - Здесь моя зазноба живёт. Праздничная жена.

- А что это такое, «праздничная жена»? - Я последовал за ним.

- О, да ты, я вижу, зелёный праведник? - Он похлопал меня по спине. - Буду учить тебя настоящей жизни. Вы там, в провинции своей, совсем от жизни отстали. Слыхал, небось, слово «гёрл-фрэнд»?

- Ну, слыхал.

- Вот это я и имел в виду. У меня есть жена будничная, а эта - для праздников, для души то есть. Правда, сейчас её нет дома. Но ничего, сестра её должна быть, познакомлю вас. У тебя, кстати, как с этим?

- В смысле?

- В смысле: жена, дети.

- Нет, я один.

- Вот и славно. Натаха тоже одна.

«Не такой уж он и плохой, - подумал я, новыми глазами рассматривая кузена. - Даже очень хороший».

Ринат отворил дверь, не постучавшись. Вероятно, он был в этом доме своим человеком.

Пройдя в просторную гостиную, я остановился как вкопанный: в креслах сидели двое, те самые дядья из нотариальной конторы. Только теперь на них не было чёрных похоронных чехлов: один был одет в светлый спортивный костюм, а другой - в белоснежный банный халат. Судя по его розовому лицу, он только что помылся в бане или ванной.

- Садись, - сказал Ринат и легонько подтолкнул меня к стоящему посреди комнаты стулу.

- Чуть было не упустил птенчика, - обратился он к тому, что был в халате: тот, как я понял, был главным в этой компании, это было заметно по его небрежным манерам и надменному выражению лица.

Я сел. Я не знал, что этим людям от меня нужно, но уже понял, что добра они мне явно не желают.

- У тебя есть то, что мы хотим взять себе, - сказал дядька в спортивном костюме.

Я проглотил слюну и с трудом проговорил:

- А что это?

- Та коробочка, бархатная, которую дала тебе нотариус.

- Ах та, - кивнул я. - К сожалению, у меня её нет.

- Как это нет? - удивлённо спросил Ринат.

- Я отдал её цыганке.

Старик в халате рассмеялся. Его смех подхватили двое других. А мне было не смешно. Я всё ещё ничего не понимал, но с каждой минутой мне становилось всё страшнее.

- Я вижу, ты не понимаешь, - сказал тот, что в халате.

- Я в самом деле ничего не понимаю, - ответил я.

- Объяснить ему? - спросил Ринат, всё ещё стоящий рядом с моим стулом.

Главарь кивнул с кислой миной скучающего императора.

Ринат отошёл к окну и, повернувшись ко мне, сказал:

- Ты хоть знаешь, что было в той коробке?

- Перстень с рубином.

- И всё?

- Всё.

- А теперь слушай внимательно и мотай на ус. Дед Ахмет был сказочно богат. Он только прикидывался бедняком. Не знаю, зачем ему это было нужно... Но дело не в этом. После него осталась обшарпанная квартирка, дешёвая дачка да задрипанная колымага. Мы перерыли всё: и квартиру, и дачу, и машину - нигде ничего. Пролить свет на это дело мог только нотариус. И он сделал это. Мы сразу смекнули: неспроста дед распорядился передать перстень тебе особо. Это был знак, намёк: там, в коробочке, ты найдёшь сокровище. Либо чек в швейцарском банке, либо карту клада...

- Но там было только кольцо, - возразил я.

- А ты оторвал подкладку? - сказал Ринат. - Двойное дно проверил?

- Нет.

- То-то и оно. Как видишь, мы с тобой полностью откровенны, так что и от тебя ждём шаг навстречу. Ты отдаёшь нам коробку... Перстень можешь взять себе, он по праву твой, а коробка - наша. Ты же сам предложил мне дачу, значит, человек ты благородный. Сам посуди: дед оставил тебе всё, что было записано в завещании, но там ни слова о спрятанных сокровищах. Стало быть, на них ты права не имеешь. Если ты добровольно отдашь нам то, что мы просим, мы, так и быть, поделимся с тобой, в разумных пределах. Если же нет... - Он ударил кулаком по ладони, показывая тем самым, чтО они со мною сделают, если я откажусь.

- Ринат, ты хоть обыскал его? - спросил старик в спортивном костюме.

- Я надеялся на его благоразумие и добрую волю, - ответил Ринат.

- Но я действительно отдал коробку цыганке, - проговорил я, от страха едва владея языком.

Ринат подошёл ко мне.

- Встань.

Я подчинился. Он обыскал мои карманы, вынул билет на поезд, зажигалку, начатую утром пачку «Мальборо» и полпачки жевательной резинки, больше у меня ничего не было. Всё это он бросил на стол и вопросительно уставился на старика в халате.

- Посади его в сарай, - приказал тот, небрежно махнув рукою. - Посидит сутки без еды и воды - по-другому запоёт. А не одумается - применим более действенные средства.

Ринат заломил мне руку за спиной и вывел во двор.

В глубине сада, метрах в десяти от дома, был сарай с единственным окошком, забранным решёткой. Туда-то и затолкнул меня мой двоюродный брат.

- То-то ты мне сразу не понравился, Каин, - сказал я, после толчка едва удержавшись на ногах.

- Ты сам будешь виноват, если я стану Каином, - возразил он. - А пока я кроток, как пасхальный агнец. Так что советую подумать хорошенько и всё нам завтра выложить как на духу.

С этими словами он вышел. Звякнули щеколда и продеваемый в неё штырь: я успел заметить этот нехитрый запор, когда Ринат вводил меня в сарай.

Он вернулся в дом, а я стал оглядываться: стены из отёсанных топором плах, работа явно древняя, но дерево сохранилось хорошо, прочное. Решётка на окне тоже крепко сидит, да это и не окно вовсе, а крошечное отверстие; даже если бы не было там решётки, только ребёнок мог бы пролезть в него. Пол и потолок тоже сработаны на совесть, из досок миллиметров в сорок-пятьдесят. Была бы хоть какая-нибудь железяка, чтобы попытаться проковырять дыру в двери и вытащить из щеколды штырь... Но сколько я не искал, ничего не обнаружил - в сарае было пусто. Лишь нескольких щепок в углу да деревянная лопатка для конопаченья на подоконнике.

Помещение было шести шагов в длину и четырёх в ширину. Сначала я ходил из угла в угол, пытаясь справиться со страхом и тоской, потом сел на пол, прислонился к стене и старался ни о чём не думать. Но мысли сами лезли в голову, причём мрачные мысли, одна другой гаже. Я уже видел себя подвешенным за руки к потолку, а Рината - ухмыляющимся, нетерпеливо ждущим, когда нагреется включённый в розетку паяльник - идеальное орудие пыток. Я кричу от боли, клянусь, что не знаю, где их чёртова коробка с кольцом, да и цыганку ту видел впервые в жизни, а они мне не верят и пытают меня, пытают, пока я не испускаю дух от болевого шока...

- Лучше бы сразу убили, - шепчу я и начинаю бороться со слезами. Но и это мне не удаётся.

Поплакав, я меняю направление мыслей, теперь они похожи на разъярённых тигров и безжалостных змей. Я проклинаю своих похитителей, желаю им мучительной смерти, изобретаю способы борьбы с ними и наконец прихожу к выводу, что если хорошенько подумать, и из этой беды обязательно найдётся выход. Не зря же мой отец любил повторять, что безвыходных положений не бывает.

Затем я снова стал ходить то кругами, то углами, то зигзагами, и всё думал, думал...

И вдруг резко остановился: ну конечно, я сделаю оружие! Из чего? Да из той же деревянной лопатки! Я осмотрел её: рукоятку можно заточить, и получится крохотная пика, лёгкая, но опасная.

Один прут решётки был не просто расплющен на конце, где примыкал к подоконнику, но и немного вывернут пропеллером - чем не нож для заточки моего оружия? И я принялся за дело, то и дело останавливаясь и прислушиваясь, не идёт ли кто? Но всё было тихо.

Наконец вечером, когда стало уже темнеть, я закончил работу и остался доволен своим оружием. Оно было толстое и аляповатое, зато острое.

Потом Ринат куда-то уехал. Через полчала он вернулся, и не один: привёз с собой высокого, худого, как жердь, парня, и провёл его в дом. Прошло ещё с четверть часа - и вот на двор вышли старики из Новосибирска и Ринат. Сели в «мерседес» и уехали. Значит, долговязый парень остался один. А вот и он, вышел, сел в беседку, закурил. Окошко было щелястое, и я уловил запах конопли.

Я обрадовался: хорош же у меня охранник! Надо бы попытать счастья.

Я лёг на пол и стал громко кричать, стонать и охать.

- Что там у тебя? - послышалось из-за двери.

- Сердце! - сдавленно прохрипел я. - Врача вызови или лекарство дай! А то ведь коньки откину...

- Вот чёрт! - Долговязый помедлил, но вскоре я услышал, как звякает щеколда.

Парень вошёл в темноту сарая, освещая себе путь фонариком на брелоке. Нагнулся надо мною. А я притворился лишившимся чувств.

- Эй, ты только не умирай! - воскликнул парень. - Мне велено...

Что ему велено, я так и не узнал, так как вонзил свою лопатку ему в шею, сбоку, и, вытащив её, ткнул под кадык. И тут же отполз подальше от него, чтобы меня не забрызгало кровью.

А крови было много. Парень почти сразу упал и несколько минут извивался и корчился на полу, издавая булькающий хрип, а кровь всё текла и текла.

Наконец он утих, и я осторожно подошёл к нему. Поднял оброненный им брелок-фонарик, оглядел тело. Это был первый и, слава Богу, пока единственный человек, убитый мною. Но мне совсем не жалко было его в те минуты, я только удивился, как легко было лишить его жизни. Видимо, за несколько часов размышлений я сумел так настроить себя на убийство, что само действие оказалось не таким уж и сложным.

И всё же, несмотря на то что я тогда защищал свою жизнь, мне до сих пор стыдно за тот мой поступок. Такой уж я человек. Совесть - самое слабое место моей души.

Стараясь не прикасаться к испачканной кровью одежде долговязого, я проверил его карманы. Вынул бумажник: в нём было немало денег. Я положил бумажник себе в карман, вышел во двор, подошёл к старому деревянному колодцу в дальнем конце сада (я заметил его, когда Ринат вёл меня в сарай). Как я и предполагал, колодец прогнил и давно не использовался для поднятия воды. Это мне и было нужно. Я выбросил в него лопатку, а вслед за нею в пахнущую гнилью темноту полетел и бумажник долговязого. Деньги же я оставил себе.

Затем я вбежал в дом: зажигалка, жвачка, билет и сигареты по-прежнему лежали на столе в гостиной. Я рассовал их по карманам - после меня там не должно было остаться ни одного следа - и покинул это страшное место.

Я понятия не имел, куда мне идти, но доверился интуиции. Была ночь, на улицах лишь изредка попадались прохожие, спешащие домой, и никто не обращал на меня внимания. А я выбирал самые тёмные переулки и делал вид, что точно знаю, куда держу путь.

И снова мне повезло: довольно быстро я добрался до железнодорожной станции: «Тарасовская» - белели буквы на платформе.

В то время не были ещё в ходу мобильные телефоны, зато во многих местах можно было найти телефонные будки. Я позвонил в милицию, и когда голос дежурного ответил, я сообщил, что Ринат Мухаметшин и двое его подельников только что зарезали человека по такому-то адресу (название улицы и номер дома я заметил, покидая то место).

Этим звонком я обезопасил себя. Теперь меня точно не будут искать злодеи, им будет, чем заняться в отделении милиции, а потом - в суде. Обо мне же они вряд ли заикнутся. Да если и скажут что-нибудь - меня там не было, я ничего не знаю. Да и мотива у меня нет.

Счастливой отсидки, мерзавцы!

Как только я повесил телефонную трубку, подошла электричка на Москву, я вошёл в вагон и лишь тогда почувствовал себя по-настоящему свободным.

Ночь провёл, сидя на вокзале - у меня был обратный билет, и моё там присутствие не могло вызвать у милиции подозрения, да они и не обратили на меня внимания. Утром в туалете умылся, поменял рубашку, затем позавтракал в кафе, прогулялся по универмагу «Москва», а в 13.05 поезд тронулся, увозя меня в родной Сыктывкар.

На этот раз в купе нас было двое: я да старушка с янтарными чётками. Она всё время молчала, только непрестанно перебирала свои чётки и шевелила губами. А я сидел напротив неё и думал.

Хоть страх ещё не выветрился из меня полностью, я ликовал. Я был рад, что отделался так просто. А ведь меня могли убить, и никто не нашёл бы мой труп. Утопили бы в болоте - и поминай как звали.

После того случая рухнул мой материализм, как подгнивший мост. Я не просто испугался - я стал искать место, безопасное от строптивой вещественности. А кто по-настоящему ищет, тот далеко уходит от уютного дома и веры в силу денег.

Родители научили меня, что главное - это материя, в том числе и её составляющие - карьера, достаток и положение в обществе. Но ни одна из перечисленных подпорок не защитила меня от произвола бандитизма. Я видел, что страсти, кипящие в среде любителей обогащения, - та же материя, её производные и послушные слуги. Именно эти страсти навалились на меня в Москве и чуть было не превратили в труп. И чтобы не погибнуть, я вынужден был действовать по законам грубой материи - бить врага наверняка, безжалостно, стать на одну доску с преступниками. Такого потрясения моя душа не могла вынести и, чтобы обезопасить себя от диктата материализма, я отказался от денег, отошёл от дел, что стало одной из причин банкротства нашей с Равшаном компании. Хотя я и виню в этом кризисы, но кого я пытаюсь обмануть? Равшан - чудесный человек, но предприниматель из него никакой. А я подвёл его. И стал нищим бродягой. И, ругая себя за чёрствость по отношению к другу, знаю, что иначе поступить не мог.

Теперь, по прошествии многих лет, я только укрепился в своей уверенности. Я стал свободным, больше не боюсь нищеты, и меня не заманить в ловушку богатым наследством. Я смеюсь над сребролюбием. И не нужен мне мир, где брат убивает брата ради денег, где отец казнит сына ради власти.

Я понял, что есть более безопасный мир - мир духа, где моль не пожирает, а вор не подкапывает, где чужак становится братом, пусть и на час, где искатель истины никогда не разбогатеет. Для богатого человека его миллион - тяжкий груз, а для меня пара грошей - радость, за которую я благодарю человека, подавшего мне её, и Бога, пославшего мне этого человека.

И ещё одну вещь я понял: деньги всегда приносят несчастья и злодеяния, не потому что они плохи сами по себе, а потому что с ними, как и с ядерной энергией, человечество ещё не научилось обращаться. Не доросло оно до материи, а пытается овладеть ею. Но владеет материей только дух, однако в человеке он слаб, потому-то и становится прислужником вещественного. Конечно, без духа легче верить в то, что материальное может и должно (как будто вещество нам чем-то обязано) принести счастье, если не нам, так нашим детям. Тысячелетия нравственных падений, горя, войн и предательств нас так ничему и не научили. А богатство - это грабли, на которые мы наступаем раз за разом, но виним во всём не свою бездуховность, а всё ту же материю, которой прислуживаем.

Я знаю, что надо мною смеются, мною пренебрегают, но что мне до того? Я свободен и упиваюсь своей свободой. И учусь общаться с Богом. И задаю ему нелёгкие вопросы: кто я? И что случилось с цыганкой? Нашла ли она клад моего деда, а если нашла, то принёс ли он ей счастье? Так хочется верить, что хотя бы одного человека деньги сделали счастливым. Понимаю ведь, что это невозможно, и всё же надеюсь, что не зря я подарил той женщине целое состояние.