1 (первый)

Сентябрь был хорош. Тучи разленились вконец, стушевались по окраинам горизонта. Небо висело немым куполом над серым городом, уставшим от странного лета. А лето, действительно, было странным: июнь напоминал апрель – робкая зелень пыталась про-лезть через твёрдую серость; дождливый июль проклинали все, даже дождевые червяки – ливни продырявили не только землю, но и асфальтные тропинки, шиферные крыши, балконные откосы, дешёвые нейлоновые зонтики, натянутые туго на стальные спицы. Нелюбовь к августу парила в воздухе, безразличие к погоде превратилось в традиционный утренний ритуал.
Никита удалил приложение «Погода», его профессиональной деятельности (переводчик) оно не очень-то и нужно было…
Вышел из больницы, снял марлевую маску. Сел на грубую скамейку, достал пачку «Camel», в которой скучала вчерашняя недокуренная сигарета (хватило двух затяжек, но выбрасывать, как-то жалко). За спиной томилась угрюмая пятиэтажная бледность – здание больницы, невыразительное, бесцветное, несмотря на то, что отремонтировали его (отредактировали, как сказал бы Никита, он работал редактором-переводчиком) в ноябре прошлого года. Убогие альпийские газоны с завядшими бегониями и нелепыми маргаритками подчеркивали дешёвую пошлость и убогий вкус местных архитекторов, дурацкие пафосные баннеры – «За здоровый образ жизни!» – остались за спиной. Скамейку и прудик, в который беспечно ныряли красноглазые нырки, разделяли две бесконечные параллели: асфальтная аллейка, усыпанная больными кленовыми листиками с червоточинами (листики напоминали божьих коровок) и узкий неухоженный газончик с косо подстриженной тимофеевкой.

– Драсте…
Никита кивнул в ответ, не обращая никакого внимания на нежелательного соседа справа.
– Драсте. Случайный собеседник повторил приветствие. Никита повернул голову.
Рядом сидел мальчик, в белой рубашке и сиреневых шортах, босой. Мелкий, но поджарый, с еле заметными веснушками, короткими рыжими волосами, большими ресницами и ушами; на вид – лет девять, как Лизе…
– У меня три новости для вас, одна хорошая, с неё и начну: у Лизы нет рака.
Никита затушил скучную сигарету, уставился на ребёнка в шортах цвета неба.
Обернулся.
В окне третьего этажа, пятое слева, детской больницы ОНКОРБЦД, никого не было. Из палаты он вышел четыре минуты назад, дочь обещала помахать рукой. Но не было нико-го, ничего, даже занавесок. То есть, занавески были, но солнце светило ярко. Возможно, она забыла? Хотя, какое «возможно», Лиза махала рукой, наблюдала.
Но солнце светило ярко.
Пятое слева окно. Третий этаж. Палата номер девять. Кровать – вторая справа от окна. Сколько раз за последний месяц Никита прокручивал в уме эту больничную арифметику? То, что его дочь больна, точнее, тяжело больна, он узнал полгода назад. Тогда, в субботу, шёл дождь, он зашёл в ванную, она выходила. Он заметил на жёлтых щетинках зелёной зубной щётки красные крапинки. А зелёная зубная щётка принадлежала Лизе. Ничего не говоря, он позвал жену, Алёну Ивановну, которая работала в местном банке, отвечала за кредиты. «Просто кровь десны, надо поменять щётку, не парься». Никита успокоился до тех пор, пока не услышал кашель дочери: хриплый, как снег в марте, и продолжительный, негромкий, но царапающий, ритмичный, местами взрывной, как дешёвые негромкие китайские петарды. Никита пытался поговорить, но Лиза до последнего продолжала скрывать болезнь – странный ребёнок, обычно дети в девять лет тащат родителям всё: боли, бездомных собачек, обиды. Но дочка была иного сорта.

2.
Лиза научилась читать в два года. Этот факт очень обрадовал Алёну Ивановну, но насторожил Никиту. Первая прочитанная книга – сказки народов Севера, в синем картонном переплёте, обветшалое ляссе, досталась Никите от бабушки. Странное совпадение: это была и его первая самостоятельно прочитанная книжка, правда, прочитанная в 9 лет. Затем Лиза перечитала всю семейную библиотеку, даже Достоевского, что радовало Никиту и снова насторожило Алёну Ивановну. В школу Лиза пошла в шесть лет, прочитав на летних каникулах программу рекомендованной литературы для девя-тиклассников. В девять лет для девятиклассников, – Никиту такое природное совпадение вдохновило: он начал строить планы на её будущее: кружки, занятия с репетиторами… Впрочем, у природы свои планы…

– У вашей дочери нет рака.
Мальчик в коротких шортах смотрел на Никиту безучастно, не отводя глаз. Он был невероятно настырен в своём взгляде, одновременно беспечен, как те утки-нырки с красными глазами и чёрной шеей, невозмутимо плавающие в прудике. Стояла солнечная беззаботная погода.
– А плохая? – Никита лениво уставился на мальчика, стараясь подыграть ребёнку.
Ситуация нисколько не удивила его: ну, мальчик из палаты, её палаты, подслушал разговоры врачей, подсмотрел график уколов на табличных кроватях.
– Никита Владимирович, она, умрёт завтра. И это вторая новость.
Мальчик достал из рюкзака «маленький гробик» (чёрный футляр для очков, все футляры для очков напоминают гробик), извлёк очки, вытащил из кармана шортов бежевую тканевую салфетку, протёр одно стёклышко очков (странно, почему только одно? – подумал Никита), продолжил:
– Интерстициальные болезни легких – гетерогенная группа редких заболеваний легких у детей. Их развитие приводит к нарушениям вентиляционной функции легких, диффузным изменениям интерстициальной ткани легких. Если коротко: она умрёт завтра ровно в 19:47.
– К чему такая точность?
– Ни к чему.
Никита замер. Слушать, точнее, слышать такое от взрослых за последние полгода он при-вык. Но диагнозы эскулапов сопровождались успокоительными фразами («Возможно, всё будет не так, как мы утверждаем», «Медицина сейчас делает невозможное», «Ваша дочь – уникальный случай»), а здесь какой-то сопляк… в сиреневых шортах… с бежевой салфеткой для очков…

– Так вот, у меня три новости, две из которых я вам сообщил.
Мальчик посмотрел на невозмутимых уток, продолжил уверенно:
– Согласитесь, все люди знают, что умрут, но как именно – не знает никто. Ни в этом ли величайшая пытка Его, что думаете?
Никита хмуро улыбнулся, молча взглянул на собеседника.
– Я думаю, мальчик, что тебе пора домой, – выбросил сигарету.
Было невероятно мирно, ветер замолк, стал реально тише и ниже подстриженной тимофеевки. Тишина наполнила каждый атом воздуха осеннего прибольничного сквера.
– Твои родители знают, что ты здесь болтаешь с незнакомым мужчиной? – сказал Ники-та.
Мальчик привстал, затем снова присел. Откинул голову назад, облокотился на спинку скамейки.
– А что есть дом? Материальная сущность из железобетона и стекла? Каменный мешок, обклеенный бумажной росписью? Вам нравится такой дом? А если я вам скажу, что эта деревянная скамейка и есть мой дом? И этот пруд – мой дом. И этот мир – тоже мой дом.
Мальчик улыбнулся, а с лица Никиты улыбка исчезла.
– Послушай, мне реально не до тебя.
Никита соврал. Что-то его заинтересовало, но что, надежда?
Мальчик отвёл взгляд, посмотрел прямо.
– Вам нравится этот пруд? Посмотрите, какие беззаботные утки. Вот эта, наглая и смелая, умрёт через две недели, застрянет в городской канализационной турбине, а эта…
Никита не выдержал, повернулся к ребёнку, хотел заорать, но не получилось, просто громко произнёс:
– Ты начитался книжек, вундеркинд? Ты кто такой и откуда знаешь про Лизу?
Ребёнок снял очки, лучи солнца упали на его курносый нос, лицо сияло светом, книжники скажут, что это был фаворский, но Никита не был книжником. Промолчал.
А мальчик невозмутимо продолжил:
– Я всего лишь хочу вам помочь. И моя помощь начинается с ответа на простой вопрос.
– Какой? – Никита улыбнулся.
– Простой: вы в ангелов верите?

3.
Бывают ситуации, когда вот – бам! – И всё понятно! Озарение! Появляется яркая, резкая мысль, буквально из ниоткуда, как снег на голову, как яблоко на голову Ньютона.
В этот обычный осенний день наконец-то Никиту осенило.
«Ангелы!? Господи, как я сразу не догадался! Он знает про Лизу! Это же ангел-хранитель моей дочери, такой милый, в сиреневых, как кусок неба, шортах. Боже! Как я сразу не со-образил! А где же тогда его крылья? Да! Конечно же, разумеется. Крылья скрыты рюкзаком. А нимб? Так нимб невидим, для смертных, это понятно. Мы крестили Лизу, когда ей было два года, всё сходится: после крещения к детям приходит ангел-хранитель, садится на плечо или на лямку портфеля, или на ободок её настольной лампы (в виде жирафа, как у Лизы), или на алюминиевую рамку больничной кровати. Ангел Лизы, Господи, её хранитель, сидит рядом со мной».
Никита смотрел на мальчика, а он достал из кармана хлеб, раскрошил и начал кормить красноглазых с чёрной шеей, не оборачиваясь, продолжил:
– Лиза любила читать, знаю, любила. На кону: последний день вашей дочери.
Никита достал сигарету, зажёг, закурил, выбросил, предварительно смяв и так сморщенную уже пачку сигарет. В чугунную урну-чашу. Не промахнулся. Посмотрел на стыдливые тучи за горизонтом, стало как-то необыкновенно легко, божественно легко. Подул невесомый ветер, листья на асфальтной тропинке сжались, скукожились, съёжились и превратились в пепел. Мгновенно. Солнце исчезло, настолько быстро, что восприятие времени перестало быть прерогативой нормального человека.
Красивый фокус (фокус?) окончательно развенчал сомнения Никиты.
– Что необходимо сделать?
– Смысл нашей встречи простой. Только что, буквально 10 минут назад она загадала же-лание: прожить последний день так, как Лиза из романа.
– Из какого романа?
– Из её любимого романа. Никита Владимирович. Я на многое способен, но не на всё. Те, кто дольше меня – способны на большее. Поверьте, ваша дочь выше нашего разговора. Не я властитель её судьбы, а вы. Что необходимо сделать? Из какого романа? Из её любимого романа. Там Лиза, сестра старухи, умирает. И я обязан это желание исполнить. Это вам мой намёк, как переводчику редких языков. Понимаете?
Никита всё понял. Мальчик встал, поправил рюкзак. Изрёк:
– Но взамен попрошу малость – ваши крылья.
– Крылья?
– Крылья.
Мальчик смотрел на Никиту.
Никита прищурился на окаёмку появившегося солнца. Посмотрел на больницу.
– Во-первых, у меня нет крыльев. Во-вторых, объясни, почему я должен верить в этот несусветный бред?
Никита не успел сформулировать «в-третьих». Небо затянуло сизыми тучами, тяжёлыми, но не ноябрьским свинцом. Листья на деревьях скорчились, мгновенно упали, усыпав землю разноцветием; ветки медленно наклонили свои тела к земле; озеро покрылось сначала инеем – и вмиг! – центростремительно острые белоснежные кинжалики сковали прудик льдом.
И пошёл снег…

4.
– Это для вас убедительно?
Белые кляксы облаков медленно, но уверенно затягивали синее пространство; солнце трусливо тянуло лучистые руки сквозь мрачную тучу. Странно, но в эту минуту он решил воспользоваться этим нелепым шансом.
– Ну, что, по рукам? Мальчик протянул свою худую, но поджарую руку.
Никита не спеша дотронулся до ладони ребёнка, сжал. Какая-то неведомая сила расцепи-ла рукопожатие. Подул странный ветер, Никита встал, развернулся и направился вдоль кленовой аллейки. Мальчик лукаво произнес вдогонку:
– И не пытайтесь улизнуть! Ангелы не терпят обманов.

5.
Никита зашёл в подъезд, на лестничной площадке стоял металлический запах наглых велосипедов и пыльных детских колясок. Зашёл в квартиру. Лиловые обои возле входной двери Порфирий Петрович (кот), снова обгрыз (вот сволочь!): мелкие незаметные царапины раздражали, но где-то они, обои, свисали тяжёлыми гроздьями дешёвой целлюлозы. Впрочем, никакие бытовые неудобства Никиту в этот вечер не заботили.
Он понял, что надо делать.

Раскольников совсем было потерялся, схватил ее узел, бросил его опять и побежал в прихожую. Страх охватывал его всё больше и больше, особенно после этого второго, совсем неожиданного убийства. Ему хотелось поскорее убежать отсюда.

Среди комнаты стояла Лизавета, с большим узлом в руках, и смотрела в оцепенении на убитую сестру, вся белая как полотно и как бы не в силах крикнуть.

Delete…

Лизавета вышла из комнаты.

6.
Спустя пару часов он позвонил издателю.

7.
– Да, Никита…
– Коля, привет. У меня для тебя две новости, одна плохая, вторая хуже первой. Не буду ставить тебя перед выбором. Первая новость: перевод готов. Вторая: ты должен напечатать книгу сегодня. Вышлю через час.
Где-то на краю Африки недоумевали.
– Никита, к чему такая скорость?

8.
– Это важно. Сделай…
и положил трубку.

2 (второй)

Следующий день был обычным, не солнечным, немного пасмурным. Дожди лениво дырявили зонтики куда-то вечно спешащих прохожих – скучный август копировал июль. Девочка, возможно, её звали Лиза, но это вряд ли, в дождевике, похожем на чертополох, кормила уток и голубей. На заднем фоне было без перемен: скучная больница, не жёлтые кирпичи и унылая крыша, на которой торчали металлические антенны-цапли.

Обычная двухэтажная психиатрическая клиника.

Никита вышел из палаты в застиранной пижаме, подошёл к пруду, посмотрел на дочь. Дочь?
Мальчик уже сидел на скамейке.
– Хорошо вы поработали сегодня ночью, Никита Владимирович. – усмехнулся.
Господи.
– Это что было со мной реально? – Никита похлопал ладонями по карманам, но вспомнил, что курить бросил четыре года назад.
Мальчик опять засмеялся.
– Обожаю биполярных поэтов-шизофреников, несмотря на то, что моё любимое расстройство было, есть и останется тщеславным. Да, Никита, вы всё это себе сами насочиняли. Справедливости ради, отметим: не без моей помощи. Нет у вас никакой жены, никакой вы не переводчик, нет у вас редакторов в Африке.
– А…
– Ах, да, дочери у вас тоже нет и никогда не было.
Никита посмотрел на девочку, которая кормила птичек…
– Но, неужели всё это было плодом… моей… фантазии… всё?
– Ох, да, извините, забыл сказать, сделка с душой была реальной. Чем слабее крылья, тем проще для меня. Извините, но преступление – налицо, наказание – неотвратимо! Полетели?.. Мальчик, «ангел», криво оскалился:
– Там, у нас тоже летают…
И растворился… Как сигаретный дым, в 19:47, плюс-минус.

Никита не сопротивлялся, сделал пару шагов и тотчас исчез в мареве дождя, который на сегодня синоптики не прогнозировали. Впрочем, возможно, и прогнозировали, но Никита вчера удалил приложение «Погода».