Кауитлок понял, что Поле близко, еще до того как пленников избавили от повязок на глазах. Ему подсказал запах нагретой солнцем свежевспаханной земли, принесенный порывом ветра, пробившимся сквозь маслянисто-тяжелую пелену аромата умащений цурумекских жрецов.

Значит, конец скорбного пути для ста одного захваченного, уже близок. Буштеки — народ Кауитлока почитали Бога кукурузы — Пасачинтека так же как и цурумеки, и потому воин знал, что ждет пленников дальше. Сотня останется в Поле навсегда. Их кровь — Влага Жизни, она предназначена почве. Без нее земля не даст нового урожая. И только один пленник станет избранником — живым образом Бога кукурузы.

***

В начале времен богиня Юнанки работала в поле. День был жаркий, она обильно вспотела и очень устала. Тогда небожительница решила создать себе помощников и, из комочков земли, на которую пролился ее пот, вылепила первую человеческую пару Югучильнека и Марапанки.

Новоявленные люди очень хотели есть, но оказалось, что ничего из пищи богов им не подходит. Голод терзал Югучильнека и Марапанки все сильнее и плакали они все громче и громче, так что разбудили супруга богини — Владыку неба Итцу.

Тот повелел их сыну, солнечному богу-земледельцу Уанка Пакану в течение трех дней рыхлить колом камни, пока те не превратятся в мягкую почву. А когда это было исполнено, пролил на пашню сто капель, текущей в его жилах Влаги Жизни. На следующее утро из земли родился Пасачинтек — Бог кукурузы, чья плоть предназначалась в пищу людям.

Однако, коварный Ворон Кутху похитил из-под носа у Пакана несколько капель, предназначенной земле, крови Итцу, и срок жизни Пасачинтека получился кратким. Проводя на земле всего несколько месяцев, бог уходил в, находившуюся на западе бездонную темную про́пасть Шаммаль — мир мертвых, которым правил Кутху.

Поэтому потомкам Югучильнека и Марапанки приходилось каждый новый год его возрождать. Для чего в день, наступающий после самой длинной ночи, на Поле — святилище Пасачинтека, приносилось в жертву по одному человеку за каждую каплю крови Итцу. Ведь в жилах тех, кто вкушал плоть Пасачинтека, текла Влага жизни его отца.

***

Сиплое дыхание пленников сплеталось с, сопровождавшимися игрой на флейтах, тягучими песнопениями жрецов. А шарканье, переставляемых вслепую, босых ног с твердой и мерной, в такт барабанному бою, поступью обутых в сандалии надсмотрщиков. Тех было около двадцати. Устеречь, изнуренных трехдневным маршем в горах, прикрепленных за шеи к общей веревке людей, со стянутыми за спиной руками и повязками на глазах, дело не хитрое.

Бежать сейчас уже было бессмысленно. На два дня пути земля цурумеков. Дорогами мимо солдат и царских гонцов не пробраться, а местность вокруг совершенно не знакома пленникам, которых вели вслепую. Из владений цурумеков не возвращаются. Слишком сильны их боги, обильно напоенные жертвенной кровью.

Пение и музыка смолкли и, привыкший повелевать, зычный голос скомандовал остановку. По исполинской многоножке из связанных людей прокатилась волна, и вереница застыла на месте.

Конвоиры принялись отвязывать пленников по одному и, усадив на землю, освобождать от пут. Кауитлок почувствовал, как обсидиановое лезвие перерезает одно за другим волокна веревки на его запястьях. Он с наслаждением растер онемевшие руки, восстанавливая кровоток и чувствуя, как их жалят невидимые пчелы.

Пленник стянул с глаз повязку, ненароком задев оставленную поцелуем цурумекской дубинки шишку на затылке, и скривившись от боли, осмотрелся.

Поле квадратной формы располагалось в четырех десятках шагов севернее того места, где оставили пленников. Его огораживала по периметру каменная стена, сложенная насухую. Стороны достигали примерно пятьдесят шагов длины, трех локтей высоты и в середине имели проходы.

Еще дальше, окруженная дюжиной, установленных через равные промежутки стел, находилась, облицованная гранитными блоками, ступенчатая пирамида, сориентированная по странам света. Она имела двенадцать ярусов и возвышалась, по меньшей мере, на десять человеческих ростов. В середине каждой из граней проходила лестница. На вершине располагались алтарь и жреческая ложа. Солнце в зените оказывалось строго над ней.

Святилище Пасачинтека окружало двойное кольцо оцепления, отделявшее комплекс от толпы цурумеков.

Перед пленниками поставили бадьи с водой. Те бросились к ним с поспешностью обезьян. Последний раз их поили больше суток назад. Люди изнемогали. Кауитлок, всю дорогу сосавший, чтобы выделялась слюна, тайком подобранный камушек, также не пил, но страдал от жажды меньше других пленных.

— Не пейте много, — предупреждал он окружающих, ткнув ближайшего из них в бок. Тот уставился на воина с негодованием. — Тяжело сражаться, — добавил Кауитлок, но пленный лишь отмахнулся, словно от назойливой мухи, и продолжил жадно хлебать. «Не может ограничить себя, не может терпеть, значит не воин. Умрет. Обречен» — подумал Кауитлок.

Сам он зачерпнул пригоршню воды и сделал несколько небольших медленных глотков. Набрал еще, одной половиной прополоскал рот и сплюнул, другой смочил лицо и шею. Это освежило, стало легче.

Затем жрецы раздали пленникам пищу — старые зачерствевшие кукурузные лепешки, на которых пеплом был изображен человеческий череп. Изголодавшиеся люди набросились на них с не меньшим рвением, чем на питье. Кауитлок, напротив, положив кусочек в рот, долго держал, размачивая в слюне.

После им принесли, считавшееся «кровью Пасачинтека», священный напиток чипекку: крепкое кукурузное пиво, настоянное на растертых в кашицу листьях коки.

Кауитлок оставил напрасные попытки предупреждать о том, что прилив бодрости от чипекки длится около получаса, затем приходит усталость и наваливается сонливость. На Поле же их поведут в полдень, до которого судя по положению солнца не менее часа. Свою чашку он оставил на потом.

Объевшиеся и опившиеся пленники, тяжело развалившись, полулежали, морщась от тяжести в набитом брюхе. Все они были мертвы, но еще не осознавали этого. Плотно есть следует накануне битвы, сражаться на полный желудок нельзя. Бог войны — Рыщущий в ночи Койот Кананавукту, движимый неутолимым голодом, тощ и проворен, ему не по душе сытые увальни. Однако, среди пленников, только Кауитлок, не раз побывавший в походах, знал об этом.

Из его отряда никого не было. Видимо, пали в бою с цурумеками, или же ушли, сочтя оглушенного соратника погибшим. Кауитлок обвел товарищей по несчастью цепким изучающим взглядом, выискивая возможного союзника. Разбившись по землячествам они, негромко болтали, мололи всякий вздор. Здесь были люди из болотной Чипельке, горной Трабашу и равнинной Кунучта. Все земледельцы и рыболовы, среди них ни одного с ритуальными шрамами охотника или следами ношения воинских украшений. Никто из них не годился.

Взор Кауитлока уперся в сидевшего наособицу паренька с резкими чертами и непропорционально крупным, напоминавшим клюв какаду, носом. Воин понял, что перед ним уроженец дикого севера, на свою беду, оказавшийся в окрестностях земли цурумеков.

Кауитлок приподнялся и, стараясь не привлекать внимания охранников, уселся рядом с ним.

— Ты говоришь на шакку, бачинья или гуду? — негромко, но тщательно, проговаривая слова, произнес воин.

Парень непонимающе посмотрел на него и ответил что-то на незнакомом Кауитлоку наречии. Это осложняло дело. Некоторое время тот раздумывал, а потом, показав на себя, произнес:

— Кау, — и ткнул пальцем в юношу. Тот мгновение соображал и, похлопав по себе, ответил:

— К*Тоше.

Удовлетворенно улыбнувшись, Кауитлок указал головой на Поле. Затем притронулся к спине К*Тоше и сказал: «Кау», потом к своей и, произнеся его имя, и снова кивнул в сторону святилища Пасачинтека. Воин продемонстрировал северянину сложенные перед грудью ладони и развернул их наружу: «спина к спине».

— Хутун! — в полголоса, но торжественно произнес северянин и протянул ему согнутую крюком кисть.

— Хутун! — откликнулся Кауитлок, повторив его жест, и они сцепили пальцы в замок. Союз был заключен.

***

Старший жрец цурумеков с блестящими, черными и острыми, как обсидиановое лезвие, глазами, был облачен в, пестревшее лентами, расшитое россыпью бусин и раковин, пышное одеяние. Его причудливый головной убор украшали большие яркие перья и отлитые из золота початки спелой кукурузы. На груди служителя висела пейтраль, составленная из десятков пластинок нефрита. Он подходил к каждому пленнику и, возложив ладони тому на плечи, то ли благословлял, то ли проклинал, произнося одно только слово: «зерно». После чего, следовавший за ним, помощник вручал тому початок с красными зернами, символизировавший капли крови Итцу.

Внезапно выяснилось, что один из пленников умер. Среди цурумеков возникло замешательство. Жрецы и старшины конвоиров, отойдя в сторону, принялись что-то бурно обсуждать, порой срываясь на крик, яростно хлопая себя в грудь и возбужденно размахивая руками.

Наконец, один из надсмотрщиков — коренастый молодой воин, приблизился к спорящим и, что-то произнес. Перебранка утихла. Воин отложил оружие, разделся и снял обувь, оставшись в одной набедренной повязке. Старший жрец о чем-то спросил его и, получив утвердительный кивок, причастил того плотью и кровью Пасачинтека, нарек «зерном» и вручил красный початок. Численность жертв была восстановлена.

«Доброволец. Опасен.» — заключил внимательно следивший за этим Кауитлок.

Воин оказался прав в своих прикидках. В полдень, когда, солнце зависло над пирамидой, с ее вершины донеслось пение раковины — сигнал к началу ритуала.

Кауитлок осушил, оставленную до времени, чашку с чипеккой, опасаться, сонливости через полчаса больше не приходилось. К этому моменту он, скорее всего, уже уснет другим, вечным, сном. Ну а, если ему суждено стать вместилищем Бога кукурузы, то беспокоиться о такой мелочи не стоило тем более.

Кауитлок развязал набедренную повязку и разорвал полотнище на две полосы. Одну снова обернул вокруг чресел, второй обмотал ей левое предплечье, сунув выданный ему початок между слоями ткани. Конечно, защита получилась так себе, но она могла хотя бы смягчить удар.

Держась рядом с К*Тоше, под угрозой наставленных цурумекскими стражниками копий, он проследовал с остальными «зернами» к южному входу на Поле. Поставив ногу на землю, Кауитлок обнаружил, что она мягкая и воздушная, словно многократно просеянная мука́.

Вслед за жертвами, с Запада — стороны Преисподней, в святилище вошла дюжина в черных стеганых доспехах и того же цвета деревянных шлемах в виде головы ворона с раскрытым клювом. В руках они держали роскошные изогнутые макуитли с лезвиями на выпуклом и вогнутом краях, а также плоские круглые щиты с полотняными привесями. Эти воины символизировали Ворона Кутху — бога, который, спасаясь от гнева Итцу, укрылся в Шаммаль, и сделался там Повелителем мертвых. А, благодаря проглоченной Влаге Жизни Владыки неба, обрел способность возвращаться в мир живых за душами непогребенных, принося с собой ночь и зиму.

Их соперники — дюжина в таких же, но белого цвета, доспехах, олицетворяли Пакана. Их шлемы имели форму бизоньих голов, а вместо макуитлей, оружием служили короткие копья. Воины явились с Востока — стороны, где рождалось светило.

После того как все участники оказались на месте, цурумеки перекрыли выходы из святилища.

По сигналу жрецов, команды должны были состязаться в убийстве пленников, до тех пор, пока в живых не останется только один, который считался избранником Пасачинтека.

Среди загнанных на Поле «зерен» царило нервозное оживление, они опасливо и бестолково жались к ограждению. Некоторые пытались выбраться, но тут же, увесистыми пинками и ударами дубинок, цурумеки водворяли нарушителей обратно.

Кауитлок поднял горсть земли и тщательно растер ее во вспотевших ладонях.

С вершины пирамиды снова донеслось протяжное пение раковины. Ей вторили восторженные крики толпы цурумекских зрителей. Черные и белые бросились в противоположных направлениях. Они мчались цепочкой по периметру Поля, отгоняя «зерна» к центру.

Раздались первые вопли самых неповоротливых. Сев начался.

***

Сгрудив «зерна», черные и белые принялись поочередно бросаться в самую гущу, выставив щиты. Подобно ягуарам, проносившимся через стадо перепуганных оленей, они пронзали толпу насквозь, походя раздавая удары во все стороны.

После каждой такой атаки на земле оставались корчащиеся истекавшие кровью тела. Кауитлок крутил головой, пытаясь сориентироваться в массе беспорядочно мечущихся крестьян.

Он приметил приближающегося «ворона». Укрываясь за спинами остальных, Кауитлок улучил момент и, когда до цурумека оставалось около двадцати шагов, рванул навстречу. Тот заметил Кауитлока слушком поздно. Еще одно драгоценное мгновение он попусту растратил на то, чтобы удивиться несущемуся не в ту сторону «зерну». Поэтому ворон только начал заносить оружие, а Кауитлок уже прыгнул.

Повернувшись боком в полете и, подогнув ноги, он врезался в щит цурумека, внешне стороной бедра. Повалились оба. Черный плюхнулся навзничь, нелепо раскинув конечности и выпустив макуитль. Кауитлок же упал собранно, перекатился через плечо. Ушибленный затылок взорвался болью, зацепив землю. Из глаз посыпались искры. Стиснув зубы до хруста и не тратя ни секунды времени, Кауитлок пантерой бросился к оружию. Успел.

Подняться «ворону» он уже не позволил. Взмах и бритвенно острое лезвие из обсидиановых пластин, почти не встречая сопротивления, пролетело под подбородком. Из раны на горле потоком хлынула Влага Жизни.

Подобрать щит Кауитлоку помешал воин в белом, который, перехватив копье обеими руками, кинулся к нему, намереваясь пронзить насквозь. Но тут, проворный как оцелот, К*тоше, намертво вцепившись в древко, повис на оружии. «Бизон» рванулся всем телом, пытаясь высвободить копье. Кауитлок подскочил и мощным ударом вместе с простеганной штаниной доспеха распорол врагу бедро. Нога белого подогнулась и они с северянином повалились. Издав гортанный, полный животной ярости вопль, К*тоше зубами вцепился тому в лицо. Цурумек пронзительно завизжал и выпустил копье. Через мгновение северянин уже стоял над ним с занесенным оружием, а еще миг спустя, каменный наконечник, насквозь пробив панцирь и тело поверженного, вошел в землю.

Застаиваться на месте в бою нельзя, Кауитлок рванул дальше, озираясь по сторонам и стараясь не споткнуться о тела в изобилии лежавших повсюду убитых и раненых.

Выглядывая цурумека-добровольца, он устремился к насевшему сразу на нескольких «зерен» «ворону». Проносясь мимо, Кауитлок наискось резанул воина, потерявшего бдительность, в упоении боем, под колено и, даже не обернувшись на крик, не сбавляя скорости, бежал дальше. К*тоше тенью поспевал следом.

Внезапно выскочивший перед Кауитлоком, «бизон» ткнул копьем, метясь в живот. В последний момент тот успел парировать удар левым предплечьем. Кремень разорвал намотанную ткань, та моментально окрасилась красным, но, к счастью, рана оказалась не глубока. Кауитлок рубанул в ответ вдоль древка, и пашню засеяли человеческие пальцы. Северянин тотчас заткнул орущего цурумека выпадом в горло и подхватил, выпавший у того, щит.

Дело двигалось к развязке. На ногах оставалось чуть более половины «зерен».

Кауитлок услышал отрывистые гортанные выкрики на языке цурумеков. Они не могли быть ничем иным, кроме как приказами. В их с К*тоше сторону помчалась четверка воинов в белом. «Бизоны» подняли копья, рассчитывая с разбегу насадить «зерна». Кауитлок побежал, прямо на них, с каждой секундой набирая разгон. И только за мгновение до того, как грудь его должны были вспороть кремневые острия, ушел в подкат. Обдирая кожу, он три шага проехался по земле между двумя белыми. Его оружие прошло параллельно и вонзилось врагу над ступней, разрубив завязки сандалий. Цурумек вытянулся, будто запнувшись и, не проронив ни звука, упал ничком.

Кауитлок извернулся, вскочил и, не оглядываясь, припустил со всех ног, ощущая между лопатками нацеленные на него острия вражеских копий. Удирая, он бросился наперерез группе «зерен». Те сбавили ход, избегая столкновения, замешкались и тут же стали добычей преследователей Кауитлока.

Огибая место побоища по дуге, он обернулся, но К*тоше за ним не было. Озираясь в поисках напарника, он обнаружил троих воинов: «ворона» и двух «бизонов», пытающихся достать отчаянно отмахивавшегося от них копьем северянина.

Кауитлок во всю прыть устремился туда. Ему оставалась какая-то дюжина шагов, когда один из цурумеков достал К*тоше копьем в руку, а другой, поднырнув, поразил в ногу макуитлем, заставив упасть. Третий уже изготовился заколоть отползавшего северянина, но тут стопы Кауитлока врезались ему в затылок и спину. Потерявший равновесие «бизон» рухнул на К*тоше.

Кауитлок откатился и, вскочив, рванул прочь, больше он ничем напарнику помочь не мог.

Цурумеки прижали три группы «зерен» к ограде и методично их дожимали. Белые бросали копья в упор, черные по трое налетали на еще державшихся. Теряя Влагу Жизни струящуюся из многочисленных ран, противники слабели и уже еле отбивались.

Кауитлок решил их приободрить и, подхватив валявшееся на земле копье, метнул в спину одному из «воронов». Тот повалился, его товарищи замешкались и воодушевившиеся «зерна», предприняли отчаянный бросок. Их это был сиюминутный успех, но умирать, бросаясь на врага приятней, чем, пятясь под его натиском.

Кауитлока гнало уже восемь цурумеков и только чипекка позволяла ему оставлять преследователей позади.

Его методично оттесняли в угол. Замедлившись, словно больше не может бежать, Кауитлок выгадал момент и резко развернувшись наугад рубанул макуитлем. Оружие никого не задело, но заставило ближайших преследователей отпрянуть в разные стороны, образовав разрыв в цепи. Рыча от напряжения, Кауитлок кинулся в него. Рядом свистнуло копье. «Мимо» — отстраненно подумал он.

Кауитлок боковым зрением уловил, что к прежним преследователям добавились еще несколько, а затем еще...

Поле стало невыносимо тесным. Его окружили и загоняли в угол. Влага Жизни бешено грохотала в ушах, словно стремилась навстречу земле святилища. Сердце исступленно бросалось на ребра, легкие горели, словно разрываемые когтями демонов, ноги мелко дрожали от перенапряжения, грозя подкоситься в любое мгновение, катившийся градом, пот обжигал глаза. Макуитль в руке стал не подъёмен. Кауитлок остановился и повернулся, чтобы лицом встретить неизбежное.

Погоня встала, повинуясь чьим-то окликам. Кауитлок, тяжело дыша, замер в недоумении, из последних сил удерживаясь от того чтобы упасть. И тут его осенила догадка! Промелькнувшая робкая надежда в мгновение ока, переросла в непоколебимую уверенность! Кауитлока охватило неистовое ликование. Он — последний! Он избранник Бога кукурузы. Он...

Додумать Кауитлок не успел, из-за спин цурумеков вышел доброволец. Оказалось, окликал их именно он.

Рослый воин в вороньем облачении указал макуитлем на Кауитлока и, сделав решительный жест, недвусмысленно обозначавший, отделение головы, что-то возбужденно заговорил, обращаясь к «зерну»-соплеменнику. Тот принялся что-то с горячностью возражать. Завязался спор, к которому присоединилось еще несколько цурумеков. О Кауитлоке ненадолго забыли. Он стоял неподвижно, опираясь на оружие как на костыль, используя неожиданную передышку для отдыха. Больше всего ему хотелось упасть на землю, но знал, что потом уже не сможет заставить себя подняться.

Наконец, цурумеки пришли к соглашению. Добровольцу удалось настоять на своем, ему подали макуитль, и он зашагал к Кауитлоку.

Приблизившись на десяток шагов, он что-то выкрикнул, сопроводив возглас вызывающим жестом. Кауитлок на мгновение замешкался, лихорадочно соображая, что предпринять. А затем, действуя по наитию показал окровавленную левую руку и принялся разматывать повязку. Цурумек согласно кивнул, позволяя противнику подготовиться.

Кауитлок развернул ткань, оборачивавшую руку и извлек початок. Обильно покрытый кровью, он и впрямь представлялся пролитой божеством каплей Влаги Жизни. Воин закусил его, морщась от противного солоноватого привкуса. Бинтуя рану, Кауитлок стиснул зубы, и несколько зерен отделившись от початка упали ему в рот.

Затянув на предплечье повязку и сунув кукурузу за пояс, воин сделал несколько шагов к противнику, разворачиваясь спиной к солнцу, так чтобы оно светило тому в глаза. Кауитлок поднял макуитль к плечу, сжимая его рукоять обеими руками.

Сил на обмен ударами у него уже не было. Кауитлок, будто раненая пантера, затаившаяся в ожидании идущего по ее следу охотника, знал, что может полагаться только на внезапность атаки. Одна единственная попытка, второй уже не будет, промах на волосок означает верную смерть.

Напряжение нарастало, Кауитлок ощущал себя луком, который все сильнее растягивала невидимая рука.

Время замедлило ход. Восприятие сузилось и обострилось до предела. Кауитлок отчетливо видел, как на лбу противника собирается капля пота, как, став тяжелой, срывается и катится по носу, а оттуда по складке сбегает в уголок рта. Ощутив соленую влагу, цурумек дернул щекой, потеряв концентрацию лишь на долю мгновения, но она оказалась решающей. Кауитлок успел.

Хрупкое обсидиановое лезвие макуитля добровольца брызнуло осколками, встретившись с рукоятью подставленного под удар вражеского оружия. Кауитлок, с силой плюнул в лицо противнику кукурузными зернами, заставив отпрянуть и инстинктивно зажмуриться, уберегая глаза. Тот утратил контроль всего лишь на миг, но этого оказалось достаточно.

Без замаха опущенный макуитль впился цурумеку в шею, а дальше, Кауитлок, налегая всем весом, потащил его вниз, разваливая плоть добровольца. Выронив оружие цурумек беззвучно вскрикнул, обеими руками зажимая края жуткого разреза. Зашелся в булькающем кашле, давясь собственной кровью, упал на колени, повалился ничком. Темная, словно смола, Влага Жизни, хлынула водопадом на жаждавшую ее землю святилища.

Доброволец бился в агонии, суча ногами. Ярко-красная пена лезла из раны в такт судорожному дыханию, пока наконец не пресеклось.

Глаза цурумека неуловимо менялись, словно угли, теряющие на ветру последнее тепло. Дернувшись в последний раз, он затих, руки опали и безвольно вытянулись вдоль туловища.

Кауитлок уловил движение. Подняв оружие, к нему шли воины. От перенапряжения он не мог разобрать их лиц, но чувствовал взгляды. Так смотрит, убивающее зноем, солнце. Так смотрит, таящая хищного зверя, тьма. Так смотрит сама смерть.

Кауитлок попятился. Шаг, второй, ноги едва слушались, растеряв остатки резвости. И тут он услышал звук! Долгожданное пение раковины, завершавшее ритуал! Но воины его словно не слышали, они продолжали приближаться. Буштек вдруг подумал, что цурумеки могут проводить обряд по-иному. И его убьют прямо тут на Поле.

Кауитлок почувствовал как, царапнув сердце отравленными когтями, ледяные ладони Змееголового бога Страха, стискивают внутренности. Он готов был упасть и завыть от ужаса. Но вдруг его рука, будто управляемая кем-то, отбросила макуитль, нырнула за пояс и, выхватив початок, выставила перед лицами врагов. Цурумеки замешкались, словно наскочив на невидимую стену и, в этот миг, жрецы с вершины пирамиды повторно подали сигнал, протяжней и громче предыдущего.

Воин, опомнившийся первым, бросился Кауитлоку в ноги и распластался по земле. Следующий проделал то же самое, а за ним последовали все остальные, устилая телами путь.

***

Кауитлок, слишком измотанный, чтобы бурно реагировать, нетвердо наступил на спину ближайшего цурумека и, чуть помедлив, зашагал по ним. Черная спина, белая грудь, черная спина, белая грудь... Воины, по которым он уже прошелся, вскакивали и, забегая вперед, снова укладывались, образуя бесконечную дорогу из человеческих тел. Нога бога не должна касаться земли.

Путь вел к северному выходу, где Бога кукурузы уже ждал паланкин, помпезно украшенный отлитыми из золота початками и листьями искусно выточенными из нефрита.

Когда Кауитлок устроился в нем, старший жрец, нарекавший жертв «зернами», водрузил ему на голову богато украшенный пышный убор в виде кукурузного рыльца. Как ни странно, боли в ушибленном затылке не было. Затем жрец благоговейно поднес избраннику Пасачинтека большую чашу с густым и красным как кровь напитком. Тот принял ее и стал пить долгими глотками. Жидкость была неприятной и очень горькой, на вкус, напоминая мякоть кактуса.

Удовлетворенный служитель принял чашу обратно и приказал носильщикам двигаться.

За паланкином выстроилась длинная процессия жрецов и музыкантов. Они затянули торжественные песнопения, сопровождаемые протяжными звуками визгливых флейт, ритмичными ударами гонгов и частой барабанной дробью.

Кауитлок откинулся на сидении, чувствуя, как у него мутится в голове. Однако дурноты не было. Носилки мягко покачивались в такт ходьбе, убаюкивая его, словно дитя в колыбели. Он постепенно переставал соображать, что происходит.

Процессия с носилками Пасачинтека во главе, неспешно продвигаясь, обошла каждый из, установленных возле пирамиды, столбов по кругу. Оказавшись вблизи, Кауитлок увидел, что на верхушках столбов высечены изображения богов, каждому из которых Итцу назначил править на Земле в течение месяца. Стелы были плотно испещрены угловатыми письменами цурумеков, но Кауитлок не умел читать.

После обхода столба Змееголового богу Страха, правившего в заключительный месяц года, паланкин поставили у основания разделенной площадками на несколько частей лестницы, ведущей на вершину пирамиды.

Двое сильных жрецов, освободив Кауитлока от набедренной повязки и намотанной на предплечье ткани, подняли его на руки и, осторожно взбираясь по ступеням, понесли на первую площадку.

Он парил над землей, не чувствуя собственного тела. Ему было так легко, как никогда в жизни, он словно окунулся в небо и купался в нежных белых облаках.

Жрецы опустили тело на расстеленное черное полотнище и накрыли материей такого же цвета. Затем взявшись за углы, понесли Кауитлока дальше.

Его поглотила тьма. Это не пугало его и не доставляло дискомфорта. Откуда-то пришло знание, что это продолжится недолго и скоро его глаза опять увидят солнечный свет.

На следующей площадке Кауитлока облачили в мешкообразное зеленое одеяние с прорезью для головы. Сопровождающие снова подхватили его на руки и понесли дальше.

Он ощущал себя свернутым бутоном цветка. Внутри зародилась и стала стремительно разрастаться заполнявшая все его существо неясная сила, которая принуждала раскрыться.

Кауитлока уложили на тростниковую циновку. Жрицы с головы до ног раскрашенными желтыми и черными горизонтальными полосами, разорвали в клочья на нем облачение, оставив полностью нагим. Погрузив пальцы в теплый жидкий мед, принялись обмазывать им избранника.

Он чувствовал, как плоть наполняется бурлящими сладостными соками. Это было восхитительное, кружащее голову пьянящее ощущение. Он преисполнился восторга, трепеща от пронизывавших его радости и тяги творить.

Кауитлока внесли на верхнюю площадку и там с головы до ног осыпали кукурузой. Разноцветные зерна сплошным покровом облепили липкое от меда тело.

Он чувствовал, как из него неистовым рокочущим водопадом истекает сила, образуя мириады сгустков, каждый из которых был готов зачинать новую жизнь.

Пятеро высших жрецов в пышных церемониальных одеяниях сошли с вершины пирамиды. Четверо взяли Кауитлока за руки и ноги, пятый же придерживал голову и следил, что бы не свалился убор. Поднявшись, служители поместили его на алтарь — каменную плиту правильной пятиугольной формы. В середине она имела углубление размером с человеческое тело, соединявшееся желобками с полусферическими впадинами по углам.

Помощники подали жрецам длинные и кривые жертвенные ножи из обсидиана. Первыми отняли кисти и ступни, затем предплечья и голени. Руки и бедра отделять было не просто, потребовалась помощь молодых служителей, но все же возиться долго жрецам не пришлось. И лишь затем Кауитлоку перерезали горло. Одурманенный наркотиком, Кауитлок не издал ни звука и даже не шелохнулся. Закончив, каждый резчик зачерпывал пригоршню, скопившейся в углублениях алтаря крови, подносил к губам и делал глоток. Оставшуюся растирал себе по лицу.

Он лежал спиной на нагретом камне, обращенный лицом к небу, но был не здесь, видел и чувствовал иное. Он стал мириадом мириадов зерен, пробуждавшихся в почве. Грохотал, разрывая стеснявшую оболочку, и выпуская наружу ростки. Зелеными копьями, пронзая черную толщу земли, неудержимо прорывался навстречу лучам светила и распускался. День за днем он набирал силу, поднимался, креп. К нему прилетали крылатые, приносившие пыльцу. После, у него появлялись соцветия. Они увеличивались, цвели, впитывая солнечное тепло, превращали его в спелую сладость. Затем к нему приходили двуногие, которые отделяли початки, и зерна засыпали.

Спустя время двуногие возвращались. Так было всегда. И если одни исчезали, то их сменяли другие. Они приносили с собой спящие зерна и бросали их в мягкую землю. И все повторялось сначала, и снова, и снова, и так всю оставшуюся вечность...