Ты всегда знаешь, что этот день придёт.
Представляешь его.
Всё знаешь о нём.
Боишься.
И, всё-таки, ждёшь.
А когда он приходит, то застаёт тебя врасплох.
Что? Уже пора? А подождать никак? А если я ещё не готова?
Да кого это волнует? Пора, голубушка, пора!

Точно так однажды началось моё утро. Чувствительные сигналы из недр моего тела дали понять, что ждать никто не собирается. Разумеется, муж уже ушёл на работу, родители вообще живут в другом городе, телефона в квартире нет, а о мобильниках ещё и слыхом не слыхивали. Спускаюсь на этаж ниже. Тётя Нина Нахалова - добрая тётенька, совсем не соответствующая своей фамилии - разрешает позвонить мужу на работу. Узнав о том, что решающий день наступил, супруг растерялся не меньше меня и заявил, что сейчас уйти никак не может, у него сдача изделия , и не своим родным ОТК, а – строгим военпредам.

Услышав это, малыш тут же дал понять, что он важнее военпредов и откладывать своё мероприятие тоже не намерен. Мысли мои заметались, не желая выстраиваться в разумный порядок – лихорадочно хватаюсь то за детское приданое, то за халат, в который надеюсь позже переодеться, потом всё бросаю и сажусь на диван, тупо уставившись на висящую на стене картинку. Мне подарил её Игорёк, маленький сосед, с которым мы провели почти весь последний месяц из-за неожиданного карантина в его садике и вполне ожидаемого моего декретного отпуска.

На карте изображена карта мира в понимании пятилетнего мальчика. И это - материк, окружённый со всех сторон разноцветными морями. Пояснительные надписи раскрывают их названия: «Чёрныя морья", "Жёлтыя морья" , "Красныя морья", "Белыя морья". В центре материка жирная точка с надписью «ПЕТРОВСК». Кто бы сомневался, что центром вселенной для Игорька является тот город, в котором имеет счастье проживать юный художник.
От созерцания наивной и милой картинки мысли мои сбавляют скорость, и я начинаю приходить в себя.

Спокойствие, только спокойствие! В конце концов, автобусы никто не отменял, а там пару кварталов – и я у цели. Однако, коварный февраль тоже решил вставить свои пять копеек в череду препятствий на моём пути, выдав сразу два в одном - снег и дождь. Эта смесь надёжно покрыла дороги красивой ледяной корочкой. Хорошо хоть автобус не присоединился к тайным вредителям и не заставил себя долго ждать. Но при этом он так старательно встряхивал меня на каждой колдобине, будто хотел помочь справиться с моей задачей, «не дожидаясь перитонита».

Старинное двухэтажное здание роддома, сложенное из красного кирпича, совсем не выглядит на свои сто лет. Покрытое ледяной облицовкой, оно блестит, как карамельный домик на немецких сказочных гобеленах. Стучусь в окошко, прорезанное в солидной деревянной двери. Кажется, что оно сейчас откроется, оттуда выглянет старушка в платочке, скажет: «В некотором царстве, в некотором государстве…» И начнётся сказка про злую мачеху и доброго Морозко.

И правда, из окошка выглядывает старушка в платочке:
- Тебе чего, доченька?
- Кажется, рожать пора, - неловко объясняю я.
- Тогда заходи, - гремит старушка засовом.
- А что одна?
- Муж на работе. Занят очень.
- Ну, ну, - сомневается старушка, оказавшаяся медсестрой приёмного отделения.
Она забирает у меня всю одежду, не оставляя даже часики, чтобы никакой зловредный микроб не проник в святая святых этого дома - родильное отделение.

Облачённая в больничную рубаху, а точнее, в широченный балахон с дырками для рук, и безразмерные шлёпанцы, я отправляюсь на второй этаж. Там по длинному коридору навстречу мне бежит босая молоденькая девчонка.
- Какая вам разница, как меня зовут? – кричит она медсестре, пытающейся записать её имя и фамилию в толстый журнал. – Мне больно! Делайте что-нибудь!
Девчонка приседает и стонет, держась за огромный живот, в котором уместилось никак не меньше двух младенцев. И смешно, и жалко будущую мамочку. Меня-то ещё не так прижало, но всё ещё, наверное, впереди. Поёживаюсь и надеюсь, что не буду бегать и кричать на сестричку. Как-никак мне уже двадцать пять, по тем меркам я почти старородящая.

Мои данные тоже фиксируют в местной картотеке и отправляют в предродовую палату. В небольшой комнатке стоят всего две железные кровати, примерно того же возраста, что и роддом. Одна кровать уже занята. Соседка моя находится на том этапе схваток, когда беседовать можно лишь в небольшие промежутки между ними. Причём она разительно меняется на каждом из этих этапов. То, блестя чёрными восточными очами, отчаянно юморит, рассказывая о себе, муже, свекрови и других многочисленных родственниках,то причитает и виртуозно ругается на них. Причём юмор и в эти нелёгкие моменты не оставляет её. Вот уж, действительно, смех сквозь слёзы!

Периодически появляется медсестра и делает нам уколы, лаконично объясняя:
- Для ребёночка.
Мамочкам положено справляться самим. Наши детки всё сильнее и чаще напоминают о своём желании выбраться на волю.
Отходят воды.
- Мама! Бассейн спустили. Здесь уже совсем тесно! -активизируется малыш.
Ух ты! Как он заспешил! Когда кости заживо раздвигаются, это, скажу я вам, незабываемые ощущения.
Прости, малыш, можно я немного покричу? Я не на тебя, просто… оё-ё-ёй! Господи, помоги!

Сколько же женских рук судорожно сжимало железные прутья в изголовьях этих допотопных коек, сколько причитаний и обещаний слышали эти стены!
Наконец, сестричка уводит нас в родовую. Мы лежим на столах, расположенных под прямым углом так, что я имею возможность наблюдать весь процесс родоразрешения на соседнем столе. Мамочка там старается изо всех сил, а в промежутках между схватками, как будто в бреду, лихорадочно несёт какую-то ничего не значащую чепуху. Такое впечатление, что она в горячке, или, что маловероятно, в подпитии.

Я вижу, как при очередной потуге прорезывается мокрая черноволосая макушка. И почти сразу выскальзывает малыш. Красный, с отёкшим недовольным личиком и неожиданно толстой, похожей на верёвку, пуповиной. Акушерка радостно сообщает:
- Мальчик!
-Ой! А я девочку хотела. – вдруг протрезвела соседка.
- Так что? Назад отправить? – серьёзно спрашивает сестра, держа орущего пацана на одной руке и похлопывая по попе другой.
- Не надо! – смеётся мамаша.

Я тихонько трогаю акушерку за рукав, напоминая о себе.
- Какая деликатная у нас мамочка! - удивляется она. Сейчас, сейчас! Сейчас и мы родим.
Легко сказать! Рожали мы ещё почти час. Дышали, напрягались изо всей мочи, отдыхали и потом повторяли всё сначала. Но вот и мой сын прорвался на свободу. Причём, прорвался – не фигура речи. Если у папы размер головы шестьдесят два, то странно ожидать сына с маленькой головкой. Пришлось наложить несколько швов. Разумеется, без обезболивания. Уж если выдержала сами роды, то такую малость и подавно выдержишь.
Н-да. Когда шьют по живому – тоже ощущение не из слабых.
Но главное – мой малыш, мой приз за девятимесячный марафон и феерический финал, тоже красуется на руке довольной акушерки. Он весь в белой смазке, его вытирают и он тоже орёт, расправляя лёгкие.

Меня накрывают простынкой и оставляют отдыхать. А сына взвешивают, привязывают на ручку и ножку кусочки зелёной клеёнки с номерками, потом умело пеленают и уносят. Номерки, уже заскорузлые и полинялые от времени, до сих пор хранятся у меня в особом конверте среди семейных реликвий.

Утром нам везут на кормление каталку с ребятишками, туго упакованными в жёлтые от бесконечной стирки и стерилизации пелёнки. И я вижу, как мой сын отличается от всех остальных малышей. Он, конечно, самый лучший, но я сейчас не это имею в виду. Я хочу сказать, что они с рождения очень разные! Беленькие и курносые славяне, смуглые и носатенькие детки кавказских родителей, миниатюрные с миндалевидными глазками потомки азиатов, да и помимо этого, они уже маленькие копии своих родителей.
Каждая мамочка непременно развернёт свою «куколку» и сделает ревизию ножкам-ручкам-пальчикам. В палате много света и улыбок. Умница-природа старательно затушевала перипетии предыдущих часов.

Опять молока мало! – сокрушается крупная, полногрудая мама, родившая второго ребёнка. – А я так и знала! Порода -то у меня мясная, а не молочная!
Смеёмся. Знакомимся быстро. Почему-то легко рассказываем о себе. Как будто, все мы здесь сроднились, объединённые одним из самых важных моментов в жизни.
Молчит только одна. К ней тоже приносят малыша, но он не берёт грудь и тоненько монотонно плачет. Соседки потихоньку рассказывают, что ребёнок застоялся в родовых путях и получил серьёзные повреждения. Очень жаль эту красивую интеллигентную женщину, умеющую держать себя в руках даже в таких жестоких обстоятельствах. Много позже я узнаю, что мальчик дожил до шестнадцати лет. Он не говорил, не ходил и мало что понимал, но всё равно был любим родителями. В тот день, когда он ушёл из жизни, его мама родила второго ребёнка. На этот раз здорового и крепкого.

Каждый день кого-то из палаты выписывают. Мамочки прихорашиваются, через окошко напоминают папам о подарках для медперсонала. На этот раз и нашему папе ничто не помешало забрать нас с малышом домой, соблюдая все нужные ритуалы с цветами и конфетами.

Дома новый член семьи бережно укладывается в детскую кроватку, окрашенную в радостный светло - зелёный цвет. На неоторванной этикетке сообщается, что кроватка сделана на катушечной фабрике. Я улыбаюсь, замечая, что она действительно состоит из гладких округлых жердочек разного диаметра.
Ну, понятно. Почти катушки, только чуточку длиннее.
«Это и хорошо, - думаю я,- по крайней мере, в ней совсем нет углов, о которые мог бы поранится малыш».
Для меня начинается новая жизнь, где чуть ли не главное место будет предназначено детям.