Его все звали Пика. Я встретился с ним на одном вернисаже молодых авангардных художников. С некоторыми из них я водил знакомство и временами угощал чем бог послал, так как их вечно дырявый бюджет был сродни авоське в крупную ячейку. Они-то и затащили меня на свой дебют в полуподвальное помещение на Таганке.
Зависнув около непонятной, но притягательной картины в тревожных тонах, я не заметил, как ко мне подошел автор и, улыбаясь уголками шальных глаз, спросил: "Ну как, впечатляет?" Заросший по самые брови курчавой бородой, вид он имел разбойничий. Ничем не обделила его природа: ни породистым носом, ни лапищами, в которых тонкой соломинкой тонула бы нежнейшая колонковая кисть. Крепок был художник, а вот голос имел тихий, вкрадчивый и совсем не бас, а скорее лирический баритон. Здесь природа, видимо, решила отдохнуть. Так я познакомился с Пикой. Постепенно разговор из вернисажа перетёк в ближайшую забегаловку под скромной вывеской. В те времена в городе были замечательные пельменные.
Стоит ли тебе, мой дорогой друг, напоминать о той атмосфере, которая там царила? Дородные тётеньки, окутанные клубами пара, варили те настоящие пельмешки, которых, увы, уже не делают. Горячие, наполненные философским смыслом и мясным соком, они хорошо шли под дружеские разговоры ни о чём. Естественно, как необходимое, но достаточное условие, присутствовали напитки, которые делали вкус пельменей изысканней всяких деликатесов, а неспешные разговоры значительней рассуждений любых мудрецов. Но это так, между прочим.
Вот в одной из таких пельменных и продолжилось наше знакомство. Когда я поинтересовался, откуда такое прозвище, то он, фыркнув в лихо подкрученные усы, сказал: "В училище на уроке натуры ко мне подошел преподаватель и ехидно заметил, что я отнюдь не Пикассо и поэтому не надо девушке рисовать квадратные груди". Так к нему навечно приклеилось прозвище Пикассо, сокращенно - Пика. Подрабатывал он тем, что иногда рисовал афиши для кинотеатров и выполнял всякие мелкие заказы издательств. Это официально, а в свободное время реставрировал иконы сомнительным личностям. После пельменной он пригласил меня к себе домой, но об этом я мало что помню.
Потом я заходил к Пике поинтересоваться о новых выставках и просто поболтать. В комнате, которая служила ему мастерской, стоял непередаваемый запах краски и льняного масла. К этому профессиональному аромату примешивался тревожный запах портвейна "Три семерки". Когда не было заказов, что случалось довольно часто, он сидел на потёртом ковре, обложившись подушками, и играл на самодельной домбре. Этот инструмент был сделан из большой плоской банки, в которой раньше продавали атлантическую сельдь. Домбра издавала звуки, похожие на страдания подростка в пубертатный период. В ногах у Пики валялся приблудный кот по кличке Хо Ши Мин, для своих - дядюшка Хо. Масляной краской через всю комнату была проведена полоса от двери к открытой форточке. Вдоль неё для непонятливых было написано - тропа Хо Ши Мина*. То ли Пика был похож на кота, то ли кот на Пику - понять было сложно, но то, что они были двумя ипостасями одной сущности, не вызывало ни малейшего сомнения. Пика был интересным собеседником, и мы часами болтали о всяком под бренчание самодельной домбры. В своё время он работал реставратором и в разговорах мимолётно упоминал какую-то старинную картину, которую в частном порядке принёс один заказчик, но так и не забрал. И при случае обещал мне её показать. При этом он делал круглые глаза и шёпотом говорил: "Увидев эту красоту, ты обалдеешь". Но от дальнейших расспросов деликатно уклонялся. А я и не настаивал.
Иногда я останавливался у него на два-три дня, и мы с увлечением первооткрывателей бродили по кривым переулкам и подворотням, всякий раз по новому узнавая для себя старый город. Все подобные вылазки по доброй традиции заканчивались в пельменной, где мы, уставшие и голодные, делились впечатлениями и обсуждали преимущества конструктивизма над неоклассицизмом, но бывало, что скатывались и к псевдорусскому стилю. Иногда он замолкал на полуслове и отрешенным взглядом смотрел на меня, погружаясь в только ему одному доступные глубины. Было ощущение, что он открыл в себе какую-то неизлечимую болезнь и мучился от сознания своего бессилия. Но нет, Пика был здоров, как может быть здоров молодой бык, и ни одна зараза его не брала. Даже вино "Солнцедар" за рубль двадцать пять.
Бывает так, что всё хорошее, независимо от нашего желания, заканчивается быстро, а иногда и трагически быстро. Ничто не предвещало беды, но её присутствие раз от раза всё отчетливей читалось в грустных глазах Пики. Было ли это кем-то предопределено, или явилось простым стечением обстоятельств, выяснить так и не удалось. Когда в следующий раз я пришёл его навестить, то увидел опечатанную милицейской печатью дверь. Соседи сказали, что ночью приезжала милиция и скорая помощь. Художник ушёл за горизонт играть на своей любимой домбре и рисовать удивительно притягательные картины без всякого сюжета и смысла.
Когда я вышел на улицу, то увидел, что на скамейке сидит опечаленный дядюшка Хо. Весь его вид выражал такую вселенскую скорбь, что у меня сжалось сердце. Я присел рядом, кот забрался ко мне на колени и заснул. Ничего не оставалось делать, как бережно положить его за пазуху и пойти домой.
До сих пор мне не дают покоя два вопроса: что же это была за картина, которую Пика так и не показал, и не она ли повлияла на его судьбу? Может, он хотел превзойти неизвестного мастера, чей шедевр в тайне хранился у него? Нет и не будет уже ответа на эти вопросы. Через год дом в Гончарном переулке, где жил художник, снесли. Остались только воспоминания и дядюшка Хо.

* во время вьетнамской войны так называли партизанскую дорогу в джунглях