Достопочтенный учитель мой!
Я начинаю сии записки с именем Господа нашего Иисуса Христа на устах, дабы позволено мне было изложить свои мысли до того часа, когда Господь приберёт к себе мою грешную душу. Ибо я, учитель мой, многогрешен и боюсь, что подробности моего путешествия в Берит в поисках Феоктиста и его труда «Opus Sectile» останутся вам неизвестны.
Ежели Господь всемилостивейше соизволит продлить мои дни, я, покорный раб Его, пришлю вам свои записи с чрезвычайно надёжным человеком. Ах, как бы я желал прибыть в Александрию, припасть к вашим стопам и сообщить вам мою историю самолично!
Хвала вам и Господу, что подвигли меня, недостойного, на сие странствование. Помолившись Спасителю нашему и Богородице и перекрестив пергаментную шестнадцатистраничную тетраду, которую вы подарили мне на шестнадцатилетие, начинаю рассказ, и да снизойдёт на меня Дух Божий.
Девять счастливых лет я прожил под вашим призором, обласканный вашими добрыми руками и ежедневными молитвами, с тех пор как вы, возвращаясь из Халкидона¹, подобрали меня, босоногого и бесприютного восьмилетнего мальчика, побиравшегося на большой дороге и молящего о хлебной корке. Девять счастливых лет я был с вами бок о бок, и, Господь свидетель, с того памятного ноябрьского дня я не покидал вас ни на сутки. Но вот уже прошло три долгих года, как я, получив ваше милостивейшее благословение, покинул Александрию.
Как вы помните, я отбыл в странствие в те самые дни, когда папа² руками Мясника³ изгнал патриарха Тимофея из нашего города. В александрийском порту, откуда я намеревался отправиться в Берит на корабле, я сдружился с весёлыми матросами, с которыми выпил всего одну чашу вина. Поскольку, как вам известно, до того дня я этот напиток никогда не пил, я не предполагал, что последствия моего тяжкого проступка проявятся таким прескверным образом. Мне не удалось попасть на корабль, поскольку денег, которые вы, мой учитель, дали мне на дорогу, у меня не оказалось – кто-то, кому они были нужнее, позаимствовал у меня монеты, пока я лежал в беспамятстве на дороге у кабака. Но Всеблагой Господь послал мне добрых людей, и мне посчастливилось пристать к каравану последователей учения Евтихия⁴, не желавших оставаться в нашем славном городе и направлявшихся сначала на восток, а затем – к библейским местам. О своих взглядах на Божественность и человечность Христа я не распространялся, как вы мне и советовали. Добрые люди не требовали никакой платы, и я, вознося хвалу Господу нашему, отправился в путь. Но, едва мы покинули город, я вынужден был отстать от каравана, отравившись, видимо, некачественной пищей. Многим позже до меня дошли слухи, что тот караван был разграблен разбойниками, так что в моём отравлении я склонен видеть Божественное провидение.
Измождённого и умирающего, меня подобрал добрый человек с клюкой; на осле он доставил меня к себе домой в небольшое селение недалеко от Александрии. Три недели сноха этого старика отпаивала меня горькими отварами и кормила отвратными снадобьями, прежде чем я смог, хвала Господу, встать на ноги. Отплатить доброму человеку за лечение я не мог ничем, кроме ежедневной, до скончания моего века, молитвы о спасении его души, о чём я тут же не преминул ему сообщить, на что он ответил, что будет чрезмерно благодарен мне за мои молитвы, но у меня есть прекрасная возможность отработать свой долг, так как его сын вот уже три года как исчез, а ему самому тяжело управляться со скотиной, потому что он очень болен и без клюки не может сделать ни шагу. Я с радостью согласился помогать ему. Каждое утро я выпускал коз и овец из загона на пастбище и, пока сноха доброго человека присматривала за ними, чистил загон от навоза, таскал из колодца воду, кормил хозяйского осла. Затем я сменял сноху на пастбище, а на обед она приносила мне лепёшку хлеба, кусочек козьего сыра и воду в бурдюке. Я латал крышу, чинил телегу; когда сноха доброго человека недомогала, варил похлёбку, штопал одежду и занимался другими мелкими делами. Спал я на соломе среди коз и овец.
По вечерам спасший меня старик любил поговорить на богословские темы – он, хотя и жил далеко от города и круг его общения составляли сноха и козы, был учёным человеком, знакомым, по его словам, с трудом Симеона Дамасского «Сумма против ариан». Так и не узнав, каких я придерживаюсь взглядов на Божественную природу Христа, он сказал, что не считает учение Евтихия ересью и что папа Лев и есть первый еретик. Ещё старик пророчествовал, что папа будет гореть в аду ровно одну тысячу лет. Он хвалил мою учёность и интересовался моей прежней жизнью в Александрии, много и по-доброму расспрашивал о вашей, мой учитель, школе и учениках. Я же всё больше грустил оттого, что почти ни на шаг не приблизился к своей далёкой цели и подвёл вас, возложившего на меня большую миссию и большие надежды.
Стоит ли говорить, что всё это время я неустанно молился, чтобы Господь даровал здоровье доброму человеку, приютившему меня; чтобы его снохе вернул мужа и дал детей; чтобы мне, шелудивому блудному псу, позволил исполнить вашу, мой учитель, волю и благополучно завершить мою миссию.
На третий месяц моей службы у доброго человека его сноха – а я, каюсь, запамятовал её имя, – поднесла мне на ужин добрую чару вина. Вспоминая предыдущий опыт, я хотел было отказаться, но она слишком настаивала. На этот раз я чувствовал себя лучше – сразу же не уснул, но, когда лачуга старика пришла в движение, я побрёл к овцам. И увидел я небывалый сон – будто бы разверзлась небесная твердь и оттуда под пение райских птиц спустился светоносный ангел. Когда он приблизился ко мне, я понял, что это и не ангел вовсе, а младая дева неописуемой красоты. Она склонила свои уста к моим и прошептала какие-то важные слова, которые я не разобрал. Мне вдруг сделалось так хорошо внизу живота, затем всё вспыхнуло и моё видение исчезло.
И вот пришёл день, когда Отец наш Небесный услышал мои отчаянные молитвы. Вскоре сноха неизвестно от кого понесла, а старик одним прекрасным утром обнаружил, что ноги и спина у него как у молодого, отбросил прочь клюку и пошёл. И это было хорошо, так как сноха тяжелела с каждым днём и больше не могла помогать мне по хозяйству. Когда пришла пора принимать роды, мы со стариком управились вдвоём. Сноха родила крупного и горластого мальчика.
Как-то под вечер добрый человек сообщил, что мой долг выплачен сверх меры и я могу идти. Ещё старик дал мне несколько медяков и напутствовал крестным знамением. Я взял котомку, которую собственноручно сшил из драного мешка, положил туда свою тетраду, хлеб, сыр и воду и, помолившись, тут же отбыл. Едва я вышел за окраину селения, дорогу мне перекрыли полупрозрачные тени. Одна из теней проревела, чтобы я отдал все деньги, а другая прорычала, что иначе прирежет. Я достал из-за пазухи и подал им пустой кошель. Дело в том, мой дорогой учитель, что, едва заметив опасность, я проглотил все монеты до единой. Я уже не был таким глупцом, как в самом начале моего странствия, поэтому в глубине души я смеялся над этими горе-разбойниками.
Тени тщательно меня обыскали и не нашли ничего стоящего – моя тетрада их не заинтересовала. Поэтому они наградили меня полновесными тумаками, забрали хлеб с сыром и исчезли. Я же отполз с дороги на мягкую травку, немного полежал, выпил воды и, возблагодарив Господа и собравшись с силами, продолжил свой путь.
На следующий день я вернул свои монеты естественным образом и купил себе немного снеди в ближайшем селении. Когда я, сидя у колодца, трапезничал хлебом и водой, ко мне подсел молодой человек, назвавшийся Захарией. Он был худ, высок и сутул. Он сказал, что умеет делать чудеса, взял у меня ломоть хлеба, провёл над ним рукой, и хлеб тотчас же исчез. Потом Захария проделал то же самое с последним куском заплесневелого сыра, который мне удалось намедни раздобыть. Когда он потянулся к моей тетраде, я отодвинулся подальше. Захария спросил, что я туда записываю. Я ответил, что это не его ума дело. Тогда он взмахнул рукой и достал прямо из воздуха сыр и хлеб. Мне понравились его чудеса, и я поделился с ним пищей.
Мы разговорились, и он сказал, что тоже направляется из Александрии в Берит, поскольку поступил на учёбу в римскую школу права, где будет изучать риторику. И ещё ему обещали там место главного писца. По его словам, ему будет доверено писать литеры золотом и серебром. Я посмеялся над ним, на что Захария заявил, что много лет назад его отец познакомился с одним из преподавателей в Афинах, где обучался теологии, математике, астрономии, физике и философии у самого Прокла Диадоха. Тут я рассмеялся ещё громче, а Захария тряхнул курчавой головой, обиделся и направился прочь из города. Я догнал его, похлопал по плечу, и мы вместе отправились в дальнейшее странствие. Забегая вперёд, сообщу, что мы с Захарией сдружились, несмотря на то, что в религиозных взглядах он был чрезвычайно отсталым. Порою по вечерам он высказывал невероятно кощунственные мысли – его голову дурманили языческие философы, а свет Христа не всегда пробивался сквозь его чёрные, как александрийская ночь, волосы.
Когда Захария спросил меня о цели моего пути, я уже чувствовал, что этому человеку можно довериться, поэтому рассказал ему всю правду. Я сообщил ему, что некоторое время назад один бывший переписчик из Константинополя преподнёс моему учителю «Лавсаик, или повествование о жизни святых и блаженных отцов» Палладия Еленопольского, переписанный собственноручно, а также известил, что имел честь встретиться с Феоктистом Беритским, иначе называемым Схоластиком за его многочисленные труды. Этому переписчику, когда он по делам василевса был в Берите, удалось – то ли чудом, то ли обманом – прочитать сочинение Феоктиста «Opus Sectile», которое последний старательно укрывал ото всех. Ещё я сообщил Захарии, что о содержании этого сочинения мне ничего не известно, но после того, как византиец что-то прошептал моему учителю на ухо, мой добрый учитель побледнел, а вскоре собрал меня в путь и благословил в дальнюю дорогу. Я должен найти «Opus Sectile» – в Берите или его окрестностях – и переписать любой ценой, тем более что мой учитель обучал меня латыни.
На вопрос Захарии о том, почему же я не отправился в Берит морем, а выбрал такой тяжёлый и долгий пеший путь, я всё честно рассказал. На этот раз настал черёд Захарии смеяться во весь голос. Ещё продолжая сотрясать горячий воздух, он сказал, что его отец часто ему повторяет такую истину: «Поскольку мы умеем говорить, то можем оправдать любое грешное дело, совершённое нами. Но те наши дела, что мы можем оправдать, почти всегда мы делаем плохо».
Когда мой новый знакомец отсмеялся, он сообщил мне, что Божественное провидение повело меня по правильному пути ещё в Александрии, так как ему доподлинно известно, что тот самый Феоктист из Берита, ныне называемый Феоктистом Блаженным, вот уже несколько лет живёт в пещере недалеко от этих мест. Я усомнился в его словах, но он уверил меня, что знает практически всё и обо всех отцах-пустынниках вплоть до самого молодого монаха из монастыря Паисия Великого. Ещё Захария добавил, что именно Феоктист в прошлом году предсказал, что вскоре два льва съедят того, кто почитает Бога, что и произошло накануне моего отъезда из Александрии. А чтобы окончательно убедить меня, он пообещал, что сойдёт со своего пути и сделает крюк, чтобы отвести меня к тем знаменитым пещерам отшельников, да хоть бы и в саму Нитрийскую пустынь. И мы с моим новым товарищем тут же пошли на юг.
Когда же я в свой черёд спросил Захарию, почему он сам идёт пешком в такую даль, он снова ответил словами своего отца: «Настоящий мужчина не тот, кто владеет искусством убеждения, а тот, кто в пути не видит преграды перед целью». Я сказал ему, что его отец очень мудр. Захария согласился, но отчего-то помрачнел.
Не убоявшись зноя, мы не спеша продвигались от селения к селению, предаваясь богословским беседам. Когда наши споры заходили в тупик, Захария рассказывал мне об отцах-пустынниках. Мне понравилась история о чуде, сотворённом в Нитрийской пустыне Макарием Великим около ста лет назад, – Макарий с помощью слова Божьего вернул человеческий облик женщине, которую злой колдун превратил в лошадь.
Захария показывал местным жителям свои чудеса, и нам за это давали сухари, воду, а иногда даже солонину. Однажды я спросил своего друга, где он обучился всем этим чудесам. Захария ответил, что его отец в своё время много путешествовал, некоторое время прожил в далёкой Индии, где брал уроки у местных мастеров чудес.
Шли мы на юг много дней. В последнем селении, почти у самых пещер, был постоялый двор, в котором останавливались паломники, направлявшиеся к знаменитым отшельникам. Захария здесь уже бывал – он рассказал мне об этих местах. Поскольку некоторые отцы исцеляли болезни и изгоняли бесов, а также помогали словом в делах житейских и благословляли, то у постоялого двора было полным-полно народу: здесь подвизались торговцы, предлагающие разнообразные товары; туда-сюда водили бесноватых и больных; кто-то громко кричал, что недорого продаётся осёл; в тени погонщики верблюдов ожидали желающих уехать.
Захария сказал, что святые отцы-пустынники сюда не приходят, разве что один Фома Киприот иногда добирается до половины пути из пещер. Тогда желающая проповеди толпа мчится ему навстречу и там внимает речам старца. Многие святые богоносные отцы, напротив, сторонятся всех, дав обет молчания. И почти у всех есть свой дар: старец Евсевий из Габалы лечит наложением рук, Ипполит Сирийский исцеляет чтением Евангелий, Никодим Александрийский пророчествует, Тит Пантикапейский, Иосиф из Никосии и Феодосий Селевкийский пишут богословские труды.
Был здесь пустынный отшельник Даниил из Киликии, бывший купец. Когда его одурманил бес блудными помыслами ко всем женщинам, Даниил раздал всё имущество и ушёл в пещеру, в которой живёт вот уже шестнадцать лет, не выходя, не общаясь с людьми и питаясь силой Господней.
Был ещё Пимен Одноглазый, давший обет молчания и исцеляющий взглядом.
Был и Пахомий из Ликополя, пред ним падали ниц дикие звери.
Тогда я спросил у Захарии, как нам попасть к Феоктисту Блаженному. Мой друг ответил, что Феоктист живёт в одной из дальних пещер, но он никого не принимает и почти не общается с людьми. Лишь иногда он выходит к ожидающим его и произносит несколько фраз-пророчеств. Завтра утром, добавил Захария, мы попытаем счастья. А пока остановимся здесь, на постоялом дворе.
Свободных мест не было, и мы спали у костра погонщиков верблюдов. Многие страждущие и ищущие собрались у костра, и у всех был вид закоренелых бродяг. Мы с ними немного поспорили о Божественной природе Христа, в результате чего Захария лишился доброго клока курчавых волос, а мне выбили зуб. Впрочем, я не сетовал – зубов у меня ещё достаточно.
Наутро, едва проснувшись, мы отправились в путь в поисках жилища Феоктиста. К вечеру мы подошли к дальним пещерам, развели костёр, поскольку ночи в тех местах невиданно холодные, поели солонины и запили её водой. Я попросил Захарию рассказать о своём отце. Захария сказал, что его отца назвали Александром в честь великого полководца. Ещё до того, как Паисий был поднят в рай и возвращён на землю, отец Захарии, бывший в те времена безусым юношей, подвизался в городе Ефесе, что в Иконии, при одном землевладельце. Это потом он добрался до Афин и поступил на учёбу к Проклу Диадоху, а сначала он и не помышлял о науках, нанимался рабочим к разным богачам и выполнял всё, что прикажут. И вот однажды послали его на гору Охлон добыть побольше камней для строительства дороги…
В рассказе Захарии я узнал историю о семи спящих отроках, так как прочёл в вашей библиотеке, мой дорогой учитель, житие Паисия Великого, но не перебил своего друга и вежливо дослушал до конца.
Наутро мы приблизились к пещере Феоктиста на такое расстояние, чтобы он нас заметил. Отшельник к нам не вышел, и мы решили ждать. Не появился он и на следующий день. Тогда Захария оставил мне все наши скудные припасы и отправился назад к постоялому двору, чтобы заработать на еду, показывая свои чудеса. Я же остался следить за жилищем Феоктиста.
Три дня и три ночи я ждал Захарию, стараясь растянуть имевшуюся пищу, но его всё не было. Отшельник тоже не показывался, и в тот момент, когда я уже собирался идти искать друга и пропитание, Феоктист вышел ко мне.
Он мог быть как стариком, так и юношей, так как бесчисленные шрамы на лице и руках и косматые волосы не позволяли определить возраст. На измождённом теле болталось рваное рубище, босые ноги кровоточили, от него крепко воняло козлом. Он долго смотрел на меня издалека, склоняя голову то к одному плечу, то к другому. Потом он заговорил таким скрипучим голосом, что я сразу и не осознал, что слышу человеческую речь. Насколько я понял, он сказал, что я пришёл не туда и мне нужен другой. Некоторое время помолчав, он добавил, что ребёнок хочет кушать. Потом он отшатнулся от меня, как будто рассмотрел во мне что-то, что я сам не видел, и забросал меня камнями, так что мне пришлось отступить. Феоктист всё швырял в меня камни и кричал, чтобы я что-то сжёг, но что именно, я так и не понял. Один из камней разбил мне голову. Я отошёл подальше, вытер кровь, немного постоял, а затем направился в сторону постоялого двора.
Захарию я нашёл в конюшне, запертым и связанным, – его обвиняли в воровстве и собирались везти в Александрию. Ночью я влез туда, перерезал верёвки и освободил его, и мы тут же убрались из тех мест.
В долгом пути на север Захария несколько раз просил у меня прощения за то, что сбил с истинного пути. Он рассказал, что обманулся и принял Феоктиста Блаженного за Феоктиста Беритского. Я же ответил, что прощаю его и не держу зла.
И мы пошли в Берит, в надежде в поисках Феоктиста дойти хоть до самого архипастыря Беритского или даже до константинопольского патриарха. К концу того года мы прибыли в Газу, где узнали о смерти папы Льва и о смене императора в Риме. Там же, в Газе, мы познакомились со старцем по имени Марк, который ещё в молодости уничтожал языческие храмы вместе с Порфирием Газским. Старец Марк поведал нам о всяческих ересях – об абелитах, которые имели жён, но жили, как не имеющие; о каинитах, поклонявшихся Каину; о маркионитах, утверждающих, что Иисус явился людям, но не рождался; о татианах, считающих брак блудом; об апеллианах, отрицавших Провидение Господне; о пневматомахах, отрицавших Святой Дух; о барборитах, которые верили в мать всего живущего; об офитах, почитавших змей; о сифианах, утверждавших, что Сиф стал Иисусом; об архонтиках, которые мазали головы маслом и отвергали Крещение; о монтанистах, иначе фригах, аскетах и мучениках; об аномеях, отрицающих Троицу; о савеллианах, которые развели Троицу по разным эпохам; и ещё о многих и многих, чьи заблуждения порою у нас с Захарией вызывали смех.
А в сам Берит мы попали только в конце следующего лета. Не буду подробно описывать наши с Захарией похождения, упомяну лишь, что три месяца мы провели в Иерусалиме, где оба тяжело заболели и не могли двинуться дальше. Другие три месяца мы томились в темнице в Дамаске – нас туда отправили по ошибке, которую, хвала Господу, так скоро исправили. Но когда Господь даровал нам здоровье и свободу, мы прибыли в Берит и наконец точно узнали, где находится Феоктист.
Оказалось, что чуть ли не в тот самый день, когда я покинул вас и Александрию, мой учитель, Феоктист из Берита начал собственноручно строить столп в окрестностях Антиохии, на который и взошёл спустя некоторое время. Его подвиг длился уже третий год, и мы с Захарией пошли по берегу моря в этот город и через много дней наконец-то узрели этого человека.
Среди скал была открытая каменистая местность, посреди которой возвышался столп высотой в двадцать локтей. Вокруг столпа кишела жизнь – измождённые страждущие, хмурые паломники, вездесущие торговцы. Кто-то вёл в поводу худых лошадей и костлявых верблюдов. Кто-то возлежал на камнях, иные вели тихие беседы, раздавались крики бесноватых.
А на столпе, одетый в чёрное, с непокрытой головой и развевающимися по ветру седыми волосами, стоял, устремив взор в небесную твердь, Феоктист Беритский, мудрец и философ, автор «Суммы о словах и числах» и других многочисленных трудов, написавший к тому же на латыни злосчастный «Opus Sectile», из-за которого я отправился в такой долгий путь.
Почему я называю это сочинение злосчастным? О, мой учитель, об этом вы скоро узнаете.
Под вечер мы с Захарией проведали, что столпник сходит раз в три дня, чтобы осенить крестным знамением и дать наставление паломникам, а также взять горсть крупы и кувшин с водой, что и составляло его трёхдневный рацион. Это должно было произойти завтра утром. Мы переночевали у костра и рано утром увидели, как старик-отшельник сбросил верёвку с навязанными узлами и спустился по ней. Тут же его окружила толпа страждущих. Феоктист заговорил, и я был очарован его густым низким голосом, да так, что сейчас и не вспомню, какие именно истины лились из его уст на всех нас. Помню только пронзающий взгляд из-под косматых бровей, когда столпник случайно посмотрел в нашу сторону. Меня бросило в дрожь, а Захарии, как он мне признался позже, показалось, что старик знает, зачем мы пришли.
Мы не могли подойти к Феоктисту и попросить переписать его труд, так как нам было известно, что отшельник хранит его от чужих глаз. Мы также не знали, на столпе ли «Opus Sectile», но почему-то были уверены, что сие сочинение находится именно там. В тот самый момент, когда старец смотрел в мои глаза, у меня появился план.
Мы с Захарией сговорились, что через три дня, когда отшельник в очередной раз снизойдёт к нам, Захария начнёт развлекать толпу своими чудесами, чтобы отвлечь тех, кто не ринется в толпу слушать Феоктиста, а я тем временем по верёвке старика взберусь на столп и отыщу вожделенный опус. Так мы и поступили. Когда подошло время и старик начал проповедь, я хотел помолиться, но Захария остановил меня и сказал, что в деле воровства Иисус нам не поможет, а следует вознести молитвы языческому Гермесу, богу воров и счастливого случая. Я хотел трижды плюнуть ему под ноги, но тут Захария собрал вокруг себя многих людей своими чудесами, и за несколько мгновений я незамеченным взобрался на столп и распластался на вершине.
Но там не было ничего, кроме растоптанной, грязной и вонючей соломы и ветоши. Я ощупал всё, но ничего не нашёл. Тогда я принялся рыться в этом месиве и – о чудо! – обнаружил холщовую суму. Одного взгляда на её содержимое было достаточно, чтобы убедиться, что у нас с Захарией всё получилось.
В любое мгновение меня могли заметить, задерживаться наверху было равносильно самоубийству – добрые люди могли разорвать меня на куски как святотатца. Пришла пора спускаться, и я посмотрел вниз. Возле Захарии не осталось никого, а мой друг, посмотрев на меня, развёл руки в стороны. Несколько человек стояли почти у самого столпа – надо было их отвлечь. Я схватился за голову в отчаянии. Тогда Захария тоже схватился за голову, закричал и забился в конвульсиях, изображая припадок. На его губах показалась пена. Многие ринулись к нему, и я не стал больше ждать.
Когда я, сунув суму под одежду, подошёл к толпе, Феоктист, склонившись над Захарией, возложил ладонь на его лоб и что-то прошептал. Захария медленно открыл глаза, огляделся, словно ничего не узнавая, а затем, увидев меня, сел и обхватил колени. Я поднял друга на ноги. Отшельник посмотрел на нас и махнул рукой, чтобы мы уходили, а затем отправился к столпу.
Люди разошлись, и мы с Захарией двинулись прочь. Когда мы отдалились от людей, я спросил у моего друга, что ему прошептал старец. Оказалось, что отшельник сказал ему, что очень долго ждал нас. Он всё знал заранее, сказал я, и Захария согласился.
Мы пошли в сторону моря. Захарии не терпелось заглянуть в «Opus Sectile», но я твёрдо решил не позволять ему и предоставить это право вам, мой учитель. Под вечер мы испекли в золе последние две луковицы, и на ночь я положил труд отшельника себе под голову. Наутро я проснулся от громких рыданий у затухшего костра.
Оказалось, что мой друг Захария всю ночь у огня читал труд Феоктиста. Я спросил, что так его встревожило, на что Захария ничего не ответил, отдал мне «Opus Sectile» и отошёл в слезах в сторону. Мне ничего не оставалось, как начать чтение. Я помолился Иисусу Христу и приступил.
Работа Феоктиста делилась на три части: «Opus Tessellatum», «Opus Regulatum» и «Opus Vermiculatum». В первой части старик говорил о греческом градоустройстве и общественном положении. Здесь были всем известные максимы, и ничего нового для себя я не вынес. Вторая часть повествовала о людских грехах и была довольно забавной, так как Феоктист в подтверждение своих слов приводил примеры беспутной жизни некоторых людей. Но третья часть, «Opus Vermiculatum», была совершенно иной. Порой текст лился широким потоком, порой сбивался на отдельные фразы, и я иногда не мог уразуметь, что же передо мной – то ли притча, то ли бессмыслица одержимого бесами, то ли откровение. Вот что я понял из его труда.
Феоктист говорил, что наш мир – это иллюзия, сатанинское наваждение, что настоящий мир, созданный Господом, от нас сокрыт. Это марево, этот морок не позволяет нам разглядеть того, что происходит на самом деле, поэтому мы рождаемся незрячими щенками, живём, ничего не видя, и слепцами же покидаем этот мир. Но на него, Феоктиста, снизошло Божественное откровение, позволившее прозреть. Ему было дозволено не только увидеть истинное Божественное Творение, но и объяснено, как избавляться от морока и переходить на ту сторону, где сияет свет Истины.
Феоктист сравнивал наше бытие с мозаикой, в которой людские чувства, грехи и пороки, любовь и ненависть, радость, счастье, беды, мечты и многое другое подогнаны друг под друга и составляют цельное полотно. Но стоит немного повернуть кусочки, и перед нами предстанет иная картина, явится Совершенство во всём великолепии, во всей мощи.
И далее Феоктист подробно описывал, как именно надо переходить в Царство Истины. Казалось, что переход Туда чрезвычайно прост и любой человек в здравом уме сможет сделать это в два счёта. Но сначала мы потерпели неудачу. Захария сказал, что его отец умел разгадывать любые загадки и научил его основам тайнописи. Но сменялись дни и ночи, и на исходе третьего месяца (сначала мы кое-как перебивались в Лаодикее, а затем жили в Гелиополе у славного человека по имени Никон, галатянина по происхождению) мы по-прежнему тщились разгадать секрет «Opus Vermiculatum». Я уже начал терять надежду, когда однажды смех моего друга вырвал меня из короткого забытья, заменявшего мне сон. Громко смеясь и размахивая руками, он говорил, что разгадка до смешного проста, сродни его чудесам. Нужно лишь вспомнить, что полная картина мозаики видна только с определённой высоты, и просто научиться смотреть. Сказав это, друг мой тут же испробовал свой способ и заглянул Туда.
Когда Захария вернулся, он уже не был прежним и говорил удивительные речи. Мой друг увидел всё великолепие истинного Божьего мира, после чего он повернул обратно кусочки мозаики, как учил Феоктист, и вернулся ко мне. Не буду здесь описывать всё, что ему довелось повидать, дабы не осквернять простыми словами Божественную чистоту. Просто поверьте на слово, мой учитель, своему недостойному ученику. Выслушав Захарию, я понял, что друг мой познал все тайны бытия и более не сможет предаться в полной мере ни радостям нашего мира, ни его горестям.
И тогда я крепко задумался.
Да, наш мир – это иллюзия, но иллюзия больная, опасная и соблазнительная. Что мы можем принести в мир идеальный? Наши войны, распри, нашу ненависть.
Нашу тоску о несбыточном.
Если труд Феоктиста попадёт в недобрые руки, сколько может совершиться зла, ведь дьявольский мир извратит идею истинного! Наши надежды – это проклятие для идеального мира, это мука. Вечное ожидание, страх.
Здесь, в нашем мире, все ищут смысл, счастье, Бога, а Там всё пребывает в Боге. Там нельзя усомниться, иначе всё рухнет. Да, сейчас я это понял – наш мир мы спасаем любовью и надеждой, потому что этот мир несовершенен, а тот, идеальный, может погибнуть от этих идей. То есть даже самые лучшие побуждения нашего иллюзорного мира губительны для иномирия.
Получается, что это страшная книга, и моё предназначение в том, чтобы её уничтожить. Таким образом я спасу истинный мир, поскольку он нуждается в защите.
Я выполнил первую часть миссии – нашёл сочинение Феоктиста. Но вам, мой учитель, я его не доставлю. А вернуться к вам, не выполнив поручения, я не могу. Поэтому я решил уйти Туда, в свет Истины.
Вот и подошло к концу моё повествование, да и моя шестнадцатистраничная тетрада уже почти исписана. Мы сидим у костра, «Opus Sectile» лежит у моих ног. Сейчас я допишу страницу и брошу труд Феоктиста в огонь. Сам он хотел этого, да не смог – то ли от великой святости своей, то ли от великих соблазнов, то ли от того и другого вместе.
Только что Захария сказал мне, что у него никогда не было отца. Я ответил, что знаю это, и обнял моего друга.

¹Халкидóн – древнегреческий город в Малой Азии, где в 451 году был созван вселенский собор Христианской церкви.
²Лев I Великий (390—461), папа римский (440–461).
³Мясник – прозвище Льва I Макелла (401–474), императора Восточной Римской империи (457–474).
⁴Евтихий (ок. 370 – после 454) – константинопольский архимандрит. Ему приписывается создание ереси, названной по его имени евтихианством.