"Она прошла, как каравелла по зеленым волнам,"- пропела я мысленно при виде этой "каравеллистой" высокой женщины, с размашистой, почти мужской походкой. Поблескивая яростно глазами, незнакомка стремительно пронесла по коридору своё большое ладное тело, с высоко поднятой головой и упрямым подбородком, и скрылась за дверью приемного кабинета, хлопнув ею перед онемевшей от такой наглости очередью. Почти сразу из-за хлипкой двери раздалось возмущенное:
- Климакс, говорите? Возраст? Пора подумать о старости? Он зашевелился, ваш климакс!
Все ожидающие вместе со мной в очереди приема к гинекологу, дружно прыснули. Так мы и познакомились с Ольгой, уже на выходе из поликлиники, когда обе побежали сдавать анализы. Я пришла встать на учет, а она выяснить причину шевеления "раннего климакса".

- Понимаешь, Настя, когда дни не пришли, я даже не всполошилась. Я ведь поздняя мамаша, очень долго лечилась, чтобы забеременеть. За обоими сыновьями отлежала все девять месяцев с подшитой маткой и поднятыми ногами. Угрозы замучили... О беременности даже не подумала. Но пошла к врачу, мало ли, может при климаксе попить что надо, чтобы легче проходил. С моей-то гинекологией! Для меня ведь материнство каждый раз сродни подвигу было. Врач осмотрел мои трубы все в спайках, яичники с поликистозом и диагностировал климакс. Потому, когда вчера вечером я отчетливо почувствовала шевеление ребенка, чуть с ума не сошла. Старший-то в этом году школу заканчивает уже. Да и мне таки сорок пять, не девочка. Но муж! Нет, я никогда не смогу понять мужиков! Вовка, услышав о прибавлении в семействе, сгреб меня в охапку и на землю час не спускал. Носил и приговаривал:"Оля! Счастье-то какое! Мы назовем его Егором в честь деда моего! Он тоже последышем был." Тут я не выдержала:" Ну уж нет! Хватит с меня мужского царства. Раз Бог дал еще раз счастье материнское испытать, то пусть это будет девочка. Моя Наденька!" - и, запрокинув голову, счастливо рассмеялась.

А потом оказалось, что мы живем почти рядом. Ольга с мужем и своими мальчиками недавно получили квартиру в соседней девятиэтажке. Им повезло, это была последняя девятиэтажка в нашем городке, которую построили и заселили бесплатно. Но в тот момент мы обе об этом не знали. И Ольга радовалась своей малогабаритной "однушке" в панельном доме так, словно получила хоромы. Конечно им, семье с двумя детьми, обещали в скором времени "двушку", и очень извинялись за то, что смогли выделить всего лишь каморку. Но для семьи, ютившейся больше десяти лет в общежитие, и это жилье казалось удачей. Я очаровалась этой парой сразу, просто влюбилась в них. Ольга такая веселая и заводная, всегда полна идей и движения, напоминала мне своей суетой броуновское движение. Точнее, вся ее квартира напоминала ее. И даже степенный, малоразговорчивый Володя, с редкой национальностью - комяк, совершенно не вносил своей медлительностью дисбаланс в этот оазис бурной жизни. Несмотря на большую разницу в возрасте между нами, семья Оборовых приняла меня за свою почти сразу. Младший сын Ольги именовал меня, шутя, "тетя-торт", за умение быстро выпекать в каждый визит что-то вкусное из сладкого. Старший, высоченный красавец Леха, пытался убрать брата из кухни каждый раз, когда я входила туда с желанием побаловать чем-то любимых мужчин подруги. Буквально через пол часа всю квартиру заполнял аромат пирога или торта, и мы садились пить чай. У Оборовых собираться за одним столом давно стало традицией, а чаепитие напоминало древнюю церемонию, но, совершенно особенную. Чай тут всегда заваривал Владимир, добавляя какие-то травы. Пили его неспешно, из блюдец, по-купечески. Вся эта энергичная семейка притихала, Владимир доставал бутылку домашней наливки, махонькие стопки. Наливку он именовал бальзамом и делал ее тоже сам. Благо, братья и сестры из далекого Урала регулярно присылали посылки с травами и корнями.

- Вов, а откуда у тебя эта тяга к корням и травам?

- Ой, Насьтён, так я же комяк, понимаешь? - смешно окая, отвечал хозяин дома, - не из города я. У нас нравы древние, потриорхальные. Колдуны водятсо до сих пор. В детстве пришел к нам колдун пришлый. И что-то не поделили они с нашим, вот пришлый и отобрал речь у нашего колдуна. Пять лет тот лаял, аки пёс, когда скозать чего хотел. А я мольцом совсем был, раз и посмеялсо над стариком. Тот меня проклял, и я, как в сказке русской, семь лет на печи пролежал. Ноги отняло.

Говорил он неспешно, веско роняя слова. А речь его на слух казалась эдаким перекатыванием гальки морской волной. И я почему-то верила в этот странный рассказ. Тем более, при широченных плечах и огромных лопатоподобных ладонях, при длинных руках и крепком богатырском корпусе, ноги Владимира выглядели сильно искривленными и не пропорционально короткими .

- А я думала у тебя просто рахит был в младенчестве.

- Ну что ты? На наших травах да отварах, на парном молоке, кокой рохит? Семь лет я отлежал, а потом мать отмолила меня. По скитам ездила, в ноги отшельникам бросалась. Один смилостивилсо и дал травок. Отпоили меня, стал ходить. Но над колдунами и сам потом не смеялсо и другим не позволял.

Отхлебываю чай, задумавшись. Представляю себе эти леса дремучие бесконечные, зверей диких, на дымок деревеньки выходящих непуганными. Слышу лай псов. Мне чудится, что после такого рассказа я попала в сказку. Во что-то первозданное и непонятное.

- А как вы познакомились? - любопытствую, пригубив дивный бальзам на травах диковинных.

- Не как, а где, - вмешивается Ольга, любовно мазнув взглядом по лицу мужа.

Я всегда поражалась духу этой семьи. Прожили мои Оборовы на тот момент уже почти двадцать два года вместе. Скоро собирались серебряную свадьбу отмечать, но чтобы так муж на жену глядел, а жена на мужа, да через столько лет, я еще не видела. Они постоянно норовили коснуться друг друга. Владимир, из-за деформации ног, был пониже Ольги, но в моменты радости всегда кружил ее на руках. Да и Оля признавалась мне, что в постель и ванную она до сих пор на своих двоих не ходит. Признавалась, лукаво улыбаясь и по-девичьи краснея. А я тихонько завидовала, по-белому, и мечтала, чтобы и у меня вот так было через энное количество лет - вот такое горение, желанность, такая не придуманная любовь.

- Мы познакомились в Анадыре, - продолжила рассказ Ольга. - Мне исполнилось тогда двадцать два годика, я окончила техникум кулинарный и попала по распределению в столицу Чукотки поваром. Где-то через неделю, впервые на танцах, и встретила Вовку. Ух, и не понравился мне этот коротышка! - сверкнула глазами и рассмеялась.

Владимир хмыкнул в ответ:
- Я на танцы сильно бухой пришёл. Гляжу стоит цаца. Высокая, тонкая, глазищи - во, как у совы. Неприступноя вся из себя. Подошёл, хотел задеть чем, из себя цоревну эдокую вывести. Еле пробилсо к ней. Народу в клубе - не протолкнешьсо, а я хоть и известный хулиган в округе, но все же сильно пьян. Иду и гляжу, как она всем парням, кто подходит от ворот поворот даёт. Бровку вскинула, глоза холодные, губы, чисто вишни спелые. Точно цоревна. Подошёл и, молча, руку протянул.

- Да, да, подходит ко мне, эдакий увалень. При этом сильно пьян. Морда вся у него в шрамах, на пальцах наколки, ворот расстегнут, чтобы купола, значит, показать. Печатка массивная на пальце. Весь из себя такой брутальный. Пьянючий, коротышка, глаза наглые, но так и прет. И руку мне протягивает. Я ему и выдала: "С пьяными не танцую".

- Ога, ога, мол не по Сеньке шапка, не в коня корм, - заокал Владимир. - Ну я от наглости такой этой пиголицы и рассвирепел, прижал её к стене, за плечи лапищами обнял и... Понимаешь, Насько, одурел я тогда сразу жо. Запах ее вдохнул, а она молоком пахнет, молоком и землянииикой. Такой чистотооой, такой свежостью, что утро раннее.

- Он меня за плечи как сжал, да как тряханет, вроде и легонько, но сила-то у него медвежья. Меня еще ни один мужик так не хватал в жизни! Возмутилась ужасно! "Ты, - говорю, - лапы свои сыми!" А он мне вдруг прорычал, да так жалобно в ухо, жалобно и властно:" Моя будешь." Музыка как раз утихла и я четко услышала этот полушепот- полурык. И, знаешь, испугалась даже. Столько силы было в этих словах. Столько надежды и какой-то затравленности, что ли...

- Ну да. Я ж когда Олю прижал тогда, грудками своими твердыми она в меня упёрлась, сосками встопорщонными чуть грудину не просверлила, веришь, я такого возбуждения никогда до этого не испытывал. А тут еще запах её. Одурел я совсем тогда и сразу решил - моя. Не быть мне Оборовым, ежели она кому другому достанетсо.

- А потом? - выдохнула я, преисполненная любопытства - так живо и смачно, в деталях рассказывали мне ребята о своем знакомстве.

- А потом? - опять рассмеялась Ольга, - а потом Вовка два года спал на коврике у моей комнаты в общаге.

- Это как? - совершенно опешила я.

- Молча. Он решил меня измором взять. Представь, Насть, я из хорошей семьи, как это называется. Единственная девчонка, три брата еще. Все три моряки-офицеры, мы же Крымские. Парней у меня всегда было - ух. Не знаю чем я их брала, красавицей никогда себя не считала. Но проходу не давали.

А я гляжу на разрумянившуюся Олю, на ее бесовские серые глаза, черные брови вразлет до самых висков, на прямой, чуть крупноватый, нос, полные губы. На густые волосы с легкой сединой на висках, русые, курчавые слегка. Да, не красавица, но столько в ней энергии и какой-то необузданной силы. Высокая, ладная, грудастая, длинноногая. Вся - порыв, движении, смех и искрометный юмор. Не женщина - амазонка. И начинаю понимать такой успех у мужского пола.

- Ну вот, я ему от ворот поворот да в категорической форме. Вовка ведь сидел, шесть лет отмотал. Дело давнее, Насть, вспоминать не будем. В Анадыре много судимых тогда было. Да почти все, если честно. Особенно из тех кому за тридцать. Я себе такой радости не хотела. А мамка моя точно прокляла бы за выбор такой. Вот я и уперлась, ни в какую. "Оближешься"- так и швырнула ему в лицо.

- Задела она меня тогда, ой задела, - хмыкнул Владимир.- Но я жо мужик! Скозал - моя, значит ни один к ней не подойдет больше. Быстро всем объяснил что по чом - пару носов сломал, ну и мне в очередной раз поломали. - Вовка улыбнулся, показав крепкие зубы.

А я быстро глянула на его перебитый, весь в шрамах, кривой многострадальный нос. Глубоко посаженные серо-зеленые глаза, кустистые белесые брови на выпуклых надбровных дугах. И совершенно не гармонирующие с верхней частью лица полные, чувственные, хорошей формы губы над упрямым подбородком с ямочкой. "Не красавец, - мысленно констатировала, - но что-то в нем есть. Эдакая звериная сексуальность. И...запах. От него, как говаривала моя бабушка, мужиком пахнет".

- В общем, два года кроме него меня никто на танцы не приглашал. Всех ухажеров, зараза, отвадил. Есть приходил только в мою столовку, быстро всем дав понять, что кому хочется крупных неприятностей, тот пусть рискует на меня глянуть. Это был кошмар! Вечерами - я с работы, а это чудо уже караулит под дверью столовки. Убегать пыталась, так он всех девчат и зав-столовую чем-то подкупил. Я в черный ход, пока он у двери стоит центральной. А ему уже доложили, что я сбегаю, и он меня догоняет и молча рядом идет. Точно пес. Проводит до общаги, до самой комнаты, ложится на коврик и несет вахту.

- И что, вот так два года?

- Даже чуть больше. Ольга, она ж упрямоя. Все от счастья свово отбивалась. Но и я осаду держал насмерть. Так и скозал:" Свалишь на свою Окраину, я за тобой. И жить буду в пёсей конуре там у твово дома. Но никого к тебе не подпущу. Так и знай."

- Если честно, я такого не ожидала. Ну, думаю, пару дней продержится и уйдет. А он караулит и караулит, провожает и провожает, лежит и лежит у двери. Я в кухню там, или в душ, да в туалет даже иду, переступаю. Девчонки все в общаге его жалеют, подкармливают, меня стыдят. Комендантша не выгоняет. Веришь, я его тогда сама колдуном считала. Коротышка-коротышкой, не красавец ни в одном месте, а всех баб и девок очаровал. Хватило меня, правда, аж на два года. А потом жалко стало его, да и совесть замучила. Гляжу на него и такую нежность испытываю, щемящую, знаешь, до слез прямо... Да и себе призналась уже, что давно не на коврике видеть его хочу. Из упрямства, чисто, оборону держала. Опять же, выхода не было совсем. Он бы не отступился, а мне еще год надо было отработать тут. Чувства смешанные такие - еще гордость бурлит, ведь измором, в прямом смысле слова, взял. Но уже и понимаю, что родной он мне стал. Сколько мы с ним разговоров поразговаривали в длинные ночи! Всю душу открыли друг другу. Да и не за обладание телом он псом "работал" подле меня. Кто ж за это дело так долго бороться будет? В общем, взяла на работе бутылку вина, выпила с горла её в комнате. Товарок не было никого в ту ночь, все поразъехались, как-то, одновременно. Выпила для куража, ну, и позвала его. Дала, так сказать, доступ к телу... Сердце-то давно у него было.

- Да, ребят, вот это история! А что, в комнату ты его не пускала?

- Неа, он, правда сам туда заходил. Бывало, что не успел с работы своей меня встретить. Бывало, что и догнать не смог. Так что, не раз я из комнаты вышла, вернулась, а на моей кровати лежит это чудо. Лежит и смотрит глазами собаки побитой:" Ооооль, может хватит кочевряжитсо-то? Я ж от тебя не отступлюсь," - смешно скопировала говор мужа Ольга.

- А ты?

- Гнала его к чертовой матери на его коврик. Он упрямый? А я не лучше!

- Ну вы даете... Не жалеешь теперь о том, что так долго ломалась?

- Я? Нет. Настя, пойми ты, не было бы этого приручения тогда, Вовка в жизни бы не стал тем кем он сейчас есть. ...Я тогда выпила, открыла дверь и говорю: "В общем так, Оборов, ты меня знаешь, сказала, значит так тому и быть. Если я тебя хоть раз, слышишь? Хоть раз в жизни пьяным увижу, ты ко мне пальцем не коснешься! Если ты хоть раз, хоть раз еще драку начнешь первым и, упаси бог, сядешь по новой - ты меня никогда не найдешь. Понял?"

- Ох...Вот это ультиматум!

- Вот тебе и ох, Настёна, - приобнял меня за плечи Владимир, - доступ к телу она мне таки дола, но и условия были, я тебе скожу. Стоит надо мной, в одной ночнушке, а фонарь за окном ее комнатушки, и ситчик этот всё ровно, что нет его, чисто кусок тумана вокруг тела. Я лежу и не дышу почти. И запах земляники и молока. Нега токая розлилась, сказала бы - в окно прыгни, я бы прыгнул. А этаж седьмой! А она, и просит-то не много, в общем, просит просто детство из опы выковырять да мужиком стать. Но ее мужиком, понимаешь? Да что мне эта водка да спиртяга? Драки эти, мольчишеские, в общем, зобавы. Кому что доказывать еще надо? Вот она - рядом, женщина моей жизни. Я и скозал:"Согласен, Оль. Моя Ольга!" И сгреб ее в охапку. - Вовка, увлекшись рассказом, так сказал это Ооольга, словно свое неповторимое "О" из сердца вынул. Так ёмко и властно, истово и протяжно, стонуще прозвучало имя жены. У меня аж горло перехватило.

- Ой, ребят, не знай я вас так хорошо, вовек бы не поверила! - шмыгнула я носом.

Вовка задумчиво почесывает макушки куполов на волосатой груди в глубоком вырезе домашней майки. Улыбается.

- Знаешь, Настён, пришлось бы мне лежать у ее двери еще пять годков, я бы сдюжил. Люба она мне была, да и сейчас люба. Нет для меня бабы краше да слаще, чем Олюха моя.

И я вдруг почувствовала себя впервые лишней на этой кухне - такими взглядами обменялись эти двое счастливцев. Такими, словно в мире остались только они вдвоем. И вселенная сузилась до этих двух лучей из любящих глаз. И мне показалось в тот миг, что нет ничего невозможного для этой пары. Нет препятствий и испытаний, которые они не смогли бы преодолеть. Потому, что все можно превозмочь вместе. Не рядом, как у большинства, а именно вместе. Когда сердца в унисон и не то, что жизнь, а каждый глоток воздуха делится на двоих.

****

Беременность у Ольги протекала тяжело. Сказался возраст и долгое пребывание на северах. На седьмом месяце у нее наступила полная блокада сердца. Оле поставили кардиостимулятор. От искусственных родов она отказалась. "Как можно? Как? Это же часть его! Понимаешь, Насть? Это же дар Божий, он же уже чувствует и ощущает меня. Ну и что, что не планировали? Ну и что, что сердце у меня больное? Зато большое, и туда все уместятся. Да и не могу я не рискнуть, Насть. Не могу, Вовка он же, как мальчишка рад. Будь что будет, но я ребенка не убью." Операцию на сердце делали под местным наркозом. Но как ей рожать врачи не знали. Обычных родов она бы не выдержала. Наркоза при кесаревом сечении - тоже. Вокруг Ольги собрался целый консилиум врачей со всей Украины. Вовка пахал сутками, но оплачивал все, что требовалось. Его любимая балансировала между жизнью и смертью, пытаясь родить ему ребенка. Многие, но не я, советовали тогда им избавиться от плода. Вероятность благополучного исхода была слишком мала. Но я знала Оборовых и понимала, что они будут бороться до конца.

- Насть, я всю жизнь о девочке мечтала... Рюшечки, бантики, оборочки... Красииииииво. Да и не привыкать мне к трудным беременностям. А эта - точно последняя. Мой последний шанс девчонку родить. Я так хочу ее... Мою Надюшку.

- Оль, все будет хорошо. Вот увидишь, - успокаивала и подбадривала подругу, мысленно держа пальцы крестиком.

Я носила легко. Родить должна была в срок и сама. Потому, много времени тратила на семью друзей. Поддерживала мальчишек и Вовку в трудный для них период. Пекла непременные торты, для настроения. Убеждала, что все окончится благополучно. И почему-то свято верила, что и это испытание Оборовы переживут и превозмогут.

И потому, в день когда Оле делали кесарево сечение под местным наркозом, ждала радостных новостей. Вздрагивала при каждом телефонном звонке. Знала, что Вовка непременно сообщит мне об исходе. Но когда, наконец, телефон разразился звонком, внутри у меня все оборвалось. Звонок, почему-то, показался тревожным.

- Алло.

- Настьоооон, в общем, - знакомо заокала трубка, - у Оли все хорошо. Сын у нас. Нодюн, - натужно пошутил, но севший, совсем не радостный голос пугал все больше и больше.

- Вов, не томи душу, в чем дело?

- Настён, может ты знаешь, что это? Слово такое мудрённое... Гидроцефолия. Оно ведь лечитсо, да? Только правду скожи, я деньги нойду, если лечитсо.

У меня отказали ноги, и я сползла по стенке, суеверно прижав ладонь к животу. К сожалению, я знала об этой болезни достаточно, чтобы понять всю трагедию друзей.

- Вов, я сейчас прибегу, ты где? Дома?

- Нешто я дома буду, если Оля моя рожает? В больнице в облости. Олю ведь только что кесорили. Я с приёмного покоя звоню, попросилсо. Ты только скажи, Настён, это ведь лечитсо?

- Дай мне буквально час. Один час, Вов. Я все, что можно найти об этой болезни скажу тебе. Дай мне час! - а сама лихорадочно взглядом искала тапки и рвалась с трубкой у уха бежать к соседке.

Мне повезло, соседка - врач от Бога, оперирующий гинеколог, кандидат наук, постоянно ездящая по консилиумам разным, и в курсе очень многих медицинских новинок.

Вбежала к ней, к счастью, Анна отсыпалась после тяжелой операции - застать ее днем дома - большая удача. С порога зачастила, от волнения ухватившись за стену:

- Ань, беда...

- Что-то с ребенком? Насть, встань немедленно!

- Меня ноги не держат, знаешь Олю Оборову?

- Знаю, конечно, случай очень трудный. Это я ей направление в область давала и сопровождала до больницы. Что там? Что-то на родах произошло? Да говори же!

- Скесарили ее, под местным наркозом. Вовка специалиста ажно из Киева оплатил. Операция же редкая...

- Ну? Она, ребенок жив?

- Аня, гидроцефалия лечится? Она вообще лечится? Хоть где-то? Раньше ведь умерщвляли у нас таких деток, я читала об этом...

- Твою мать! - я впервые услышала от мега-интеллигентной Анны непечатную идиому.- Погоди! Погоди, дай от шока отойти... Не дай Бог, конечно, такого диагноза никому. Погоди... Где она сейчас? В центральной областной?

- Да...

Анна порывисто бросилась к телефону и набрала номер:

- Олег Степанович? Это Анна, у меня там под стеклом на столе телефоны, глянь, пожалуйста, дружочек. Да, да, телефон Никиты Александровича Зари нужен. Да, да, того самого. Записываю... - Аня прямо на зеркале вывела губной помадой номер. И тут же набрала его:

- Никита Александрыч, это Анна Горчакова, да, да, та самая. У вас сегодня рожала женщина с полной блокадой сердца. С кардиостимулятором. Кесарево под местным наркозом. Вы ассистировали? Это хорошо, значит в курсе. Да, я знаю о диагнозе. Ни в коем случае! Есть метод лечения! Разработку применяют и вполне успешно в Германии. В Израиле? Не знаю, но могу узнать. Выезжать к вам? Да кто меня отпустит? Отпустят и это не обсуждается? Хорошо, выезжаю...

Я присела на пуфик в углу и комкала подол домашнего платья в руках, мучительно хотелось кусать костяшки пальцев.

- Успокойся, Настюха. Это дорого им обойдется, но лечение существует! Так и скажи ее мужу - пусть землю роет, но деньги найдет.

- Сколько?

- Ну ты даешь, мать! Откуда же я цену знаю? Насколько я в курсе, на Украине этот метод еще не применяли. Я сейчас пару звонков сделаю на работу и мотаю спасать ребенка твоей Ольги. А ты сопли подотри, тебе нельзя волноваться! Все будет хорошо!

- Ты обещаешь?

- Вот же дурочка. Я обещаю сделать все, что смогу. Слышишь? Я обещаю тебе, сделать все, что в моих силах.

- Спасибо. Аня... Спасибо...- я заревела вслух, внезапно поверив, что все будет хорошо.

Лечение малыша вылилось Оборовым в копеечку. На один двухмесячный курс шло более трех тысяч долларов. Таких денег у нас в то время заработать, казалось, не реально. Средняя зарплата в регионе была меньше сотни долларов в месяц. Владимир сумел их добыть. Он научился практически не спать, мотался по всей Украине, и, наверное, установил рекорд по количеству квадратных метров уложенной плитки за сутки. В тот период, период отчаянной борьбы за жизнь ребенка, мне все время казалось, что над семьей Оборовых сам Бог держит ладонь. Сейчас, когда Никитке уже одиннадцать, тот сумасшедший год нечеловеческого напряжения, кажется не таким и страшным. Ведь все преодолели, выстояли, отвоевали ребенка у смерти. Но тогда, когда Ольга не выходила из больницы, а у редко бывающего дома Вовки, глаза, казалось, провалились до середины черепа, а цвет лица стал нездорово-землистым. В тот год, такой тяжелый для Оборовых, когда я разрывалась между своей семьей, дочкой, маленьким сыном, рожденным в срок и здоровеньким, и семьей подруги, я впервые поняла, что настоящая любовь может победить и превозмочь все абсолютно. И даже сделать чудо. Чудо под названием жизнь.

***

- Наааааасть, мы дома уже. Только что вошли, парни с братом знакомятся. Вовка кудахчет, как наседка! Носят его по всем углам тут, умора! Все хорошо. У нас все хорошо, "тетя-торт"! Все позади, Настюша. Спасибо, что за пацанами моими приглядела. Спасибо тебе за все, Настен.

- Слава Богу! Олюшка, как я рада! Слов нет, как я рада!

- Тебе спасибо, что "на уши" всех подняла. Что Анну Георгиевну упросила. Это она нашла специалистов в Германии, препараты все. Тут у нас это первый случай полного излечения от гидроцефалии. Первый, Насть! Да не реви ты, молоко пропадет! Крестной пойдешь?

Задним фоном слышался окающий говорок:
-Вот это тебе рюшочки. Вот это тебе оборочки. Додумолось мамко наша мужика Нодюшкой обзывать! Кокой ты Нодюн, а? Егор ты!

- Никита он! Оборов, вот когда ты будешь вынашивать и рожать, тогда и станешь называть детей. А пока на твою долю только пятнадцать минут удовольствия, а мне - все остальное, имя выберу я. Никита Владимирович и точка.

- Это когда это я в четверть часа уложилсо? Обижаешь, мать.

А я прижимала трубку к уху и ревела уже взахлеб. От счастья.

- Вы его, что, не записали еще?

- Неа. Не до того нам было, Насть. Да и на счет имени еще спорим. В общем, ты крестная. Побежала я к хлопцам своим. Ждем в гости!

PS Никиту Оборова крестили Егором. Не знаю сколько времени и где именно спал старший Оборов в этот раз, но своенравную жену, сумел таки переубедить.