Конечно, все читали сказку о «мальчике-с-пальчике». И Янек читал. Поэтому, когда их вели в лес, он не мог не думать о спасительных камушках и о путеводных хлебных крошках, пусть их потом и склевали птицы – но могли и не склевать. Поэтому они все-таки давали хоть какую-то надежду, эти крошки, вернуться по собственным следам.
Их, маленькую группу растерянных людей, вели в самую чащу, в дикое сердце земли, где день и ночь темно, влажно и промозгло. Где мох по щиколотку, а ветви и корни сплетены густо, как рыболовные сети. Убежать? Но куда? Везде одно и то же. Деревья стеной, мрачные и неподвижные, как скелеты динозавров. Душный запах грибов и сырости. Волчий вой, уханье сов. Ужас. И бездорожье.
Им не связали руки, а закрывать повязкой глаза и вовсе не имело смысла. Ведь от земли поднимался такой плотный, серый туман, что дальше пары шагов все расплывалось, и чтобы не потерять хотя бы друг друга, им приходилось держаться тесной кучкой. Да и что они могли сделать – безоружные, испуганные и полураздетые. Кто-то – в тренировочном костюме и в шлепанцах на босу ногу. Кто-то в джинсах и майке – стучал зубами от холода. Янек и вовсе был в пижаме, вероятно, его подняли с постели, не разрешив одеться, но он этого не помнил. Вообще, никто ничего не помнил. Только шок, обрыв, какое-то страшное потрясение, отправившее прошлое в нокаут.
Им сказали, что это такая телевизионная игра – на выживание. И что победивший, то есть выживший, получит миллион. А остальные? Вероятно, их ждет печальная участь проигравших – все, до последнего цента, мгновения, вздоха... Но миллион ведь того стоит, разве нет? Вот только Янек согласия ни на какие игры не подписывал. Он и не мог его подписать. Всяческие викторины, спортивные состязания и прочие игрища с детства внушали ему глубокую неприязнь. И деньги Янек не любил настолько, чтобы рисковать из-за них жизнью.
Слишком хрупкой она была, оберегаемой каждую секунду. Слишком дорого ему доставалась. Янек, давно уже, кстати, вышедший из детского возраста (так что «мальчиком-с-пальчиком» мы можем его назвать только условно), страдал гемофилией. Его кровь не сворачивалась и без помощи врачей могла бы вытечь вся – капля за каплей – из малейшей раны или даже царапины. Из-за этой своей болезни Янек рос мальчиком изнеженным и спорта чурался. От уроков физкультуры в школе его освободили, ему даже с ребятами не разрешали играть – не дай Бог споткнется где-нибудь и разобьет коленку. Не удивительно, что со временем он превратился в такого же хилого взрослого. И поход через лес давался ему нелегко. Столько угроз! Кругом колючки. Острые ветки так и норовят хлестнуть по лицу. Да еще ноги устали. И не остановишься, не передохнешь, потому что вокруг солдаты в масках. Подгоняют пленников дубинками, подталкивают дулами автоматов, то ли бутафорских, то ли настоящих. Какая разница? Ведь пока оружие не выстрелит, его от бутафорского не отличишь. Поэтому никто не протестует, никто не хочет нарваться на выстрел.
Но группа есть группа. И вот уже выбрали кого-то главного, и этот главный пытается что-то организовать, как кому идти, за кем и почему. А другой предлагает затянуть песню – хоть какую, да хотя бы народную. Все-таки шоу, и телезрители, наверное, на них смотрят, а что за удовольствие наблюдать, как люди просто идут по лесу.
И кто-то запел, другой подхватил, а третий замурлыкал под нос что-то свое, не в лад и не в тон – такая получилась какофония.
«Неужели они не понимают, - думал Янек, - что идут на смерть? Что дорога эта – в один конец, и домой они никогда-никогда уже не вернутся? И что победителей в этой игре не будет? Эх... Мне бы камушки – отметить путь. Или кусок хлеба. Как тому мальчику из сказки. Но где же их взять?»
Он потерянно шарил в карманах. Разве что распустить пижаму на нитки? И по одной оставлять на каждом кусте? Ведь и по ниточкам можно найти обратную дорогу – если повезет. Нет, не получится, ткань плотная, не надорвешь.
«Ну что ж, - решил он, - остается только одно...»
И, нащупав на одной из веток острый шип, Янек уколол палец.
Легко быть Данко, идущим к свету, и нести в руке сердце, горящее, как факел, как символ свободы. Когда ты – впереди всех, и толпа считает тебя героем. А когда тебя ведут в лес и вокруг – морок, один морок... Когда незаметно шагая за своими товарищами по беде, пока они делят власть и решают какую песню спеть во славу своих палачей, и, как манну небесную принимают удары дубинками на свои спины – ты отдаешь за них жизнь, неприметно, по капле... как не возненавидеть их? Как удержаться от презрения?
Но ведь если не любить, то и жертва получается напрасной? Тогда каждый сам за себя, и все погибнут поодиночке. Потому что подняться иногда возможно только по чужим плечам. Но никто не подставит плечо... В глазах у Янека темнело. А впрочем, в лесу так и так было темно. Из тела утекала кровь, а на ее место приходили холод и слабость. Янек трясся в ознобе, с трудом переставляя ноги. Так что даже пару раз получил прикладом по голове. Он едва удерживался от того, чтобы не зажать рану, крепко стиснув больной палец в кулаке – впрочем, это, наверное, уже не помогло бы.
«Мне нужен врач, - думал он, - нужна помощь... Нет, мне надо, чтобы хоть кто-то меня заметил, взял под руку, сказал доброе слово... Как страшно смотреть в лицо смерти, когда никого нет рядом».
Его пихали и били, по спине, по плечам, а потом вдруг оставили в покое. Маленькая группа замерла посреди небольшой полянки, окруженной дремучим ельником. Солдаты – или кто они там – бросили на землю большой мешок и растворились в тумане. Голодные люди набросились на еду – стали рвать друг у друга банки консервов и пакеты с сухарями, и фляги с водой. Они дрались с остервенением, уже не разбирая, кто главный, наставляли друг другу синяки и выкручивали руки, а Янек без сил опустился на лесную подстилку, чуть влажную, но не мокрую... и закрыл глаза.
Вот так и лежи, умирая, и надейся, что капли твоей крови оживут и загорятся в ночи, как светляки, как пропитанные фосфором гнилушки. Что твой справедливый Бог, в которого ты не очень-то и верил, сотворит для тебя такое чудо – и выведет этих людей на свет.
А может, они, идущие в лес, давно уже ослепли от мрака. А если так, то для кого льется твоя кровь – на хвою, на листву, окрашивая травы и кусты в цвет твоей боли?
Сознание медленно уплывало во тьму... а душа яркой бабочкой вспорхнула в небо и растаяла в синеве.