С утра я чувствовал себя неважно, а к вечеру совсем разболелся и просто лежал в кресле, укрывшись теплым пледом и листая журнал. Читать не мог – ломило глаза. Но, прежде чем идти спать, я встал и, осторожно приоткрыв дверь, выглянул во двор. Поздний осенний вечер мерцал редкими звездами, и холодный ветер мел по тропинке желтые листья. Я никогда не мог понять, откуда они берутся – поблизости не росло ни одно дерево. Лишь неподалеку, на усеянной такой же палой листвой лужайке, торчали пни. Много пней. Высокие и низкие, кряжистые и совсем тоненькие, в веточку толщиной. В мутном вечернем свете они казались чем-то другим, потусторонним и пугающим. Я вглядывался – и видел то мальчика, присевшего на корточки, то щенка, то болотную выпь, стоящую в камышах, то зайца с длинными ушами. Что за сад был здесь и почему его вырубили, я не знал. Но чувствовал, что в почерневших пеньках бродит, как некогда древесные соки, какая-то остаточная жизнь. Не достаточная для того, чтобы вырастить из мертвых корней призрачные стволы и кроны. Но плодящая в сумерках эти странные обманы зрения. Поежившись, я отступил назад, в дом, и запер дверь на два замка. Осталось опустить трисы, обойти еще раз комнаты – благо их всего две и еще кухня – и лечь.
Так... Я что-то забыл. Важное. Но что? Боль стучала в висках, не давая вспомнить. Да еще промозглый осенний холод затекал под одежду, поднимался с пола, вызывая мучительный озноб. Я топтался посреди спальни, тревожно озираясь и потирая лоб, попутно думая, что подцепил какой-то вирус. Может быть, грипп или этот новый... как его? Название вылетело из головы. Да и сама голова никуда не годилась. Сознание помутнело, точно заволоклось болотным туманом, и ноги стали словно чужие. Переступали, как в глубокой воде, и я их не чувствовал. Надо завтра позвонить врачу. «Если доживешь до завтра», - издевательски подсказал мне давний страх. Но я не хотел его слушать.
Три года прошло с того дня, как я поселился в этой безопасной стране. Три года с тех пор, как я побывал в плену у Чудовища. Меня мучали. Каждый день и почти каждый час, оставляя только короткие ночи для передышки. Что они делали со мной, я вам не скажу. О таком не рассказывают, разве что на суде или своему психологу. Но эти шрамы до сих пор болят и, наверное, будут болеть до конца жизни. Укусы Чудовища не заживают никогда. Слишком много яда в них попало – слюны, зловонной и жгучей, как вода из адских котлов.
Почему, вы спросите, я говорю о Чудовище, ведь их, моих палачей, было много? Нет, оно одно. А те – просто люди, его марионетки. Оно - воплощенное зло, тьма пролезшая в наш мир из самой преисподней. Она, эта тьма, выедает человека изнутри, лишая его разума и души, пережевывает и выплевывает пустую оболочку. Я помню глаза моих мучителей. Только что в них полыхало черное пламя. И вот они уже погасли, сделались мертвыми, как пыльные стекляшки.
Зло просачивается в любую щель. И тогда посреди европейских городов взрываются бомбы. И вооруженные безумцы в упор расстреливают прохожих. Оно вселяется в толпу, превращая ее в безмозглого и опасного зверя, способного только рушить, насиловать, убивать. Адепты Чудовища считают себя воинами за правое дело. Но на самом деле они всего лишь куклы. Адские куклы в руках древней и жестокой силы.
Мне хочется сделать свой дом герметичным, как космический корабль, и пусть летит сквозь ночь, сквозь ад, сквозь вселенский вакуум... Внезапно я вспоминаю, что забыл впустить в дом кошку. Ей, наверное, все равно, эти маленькие храбрые хищники могут гулять всю ночь, охотясь на кроликов и мышей – но мне так спокойнее. Поэтому я приучил Пеппи спать дома. И я отпираю дверь.
Тьма густая, как черный кофе, плещется у моего порога, слизывая золотые пятнышки света с дощатого крыльца. Вдалеке серебрятся пни, а над ними колышутся на ветру древесные миражи. Мне чудится, что призрачный мальчик встал в полный рост и смотрит на меня, уперев руки в бока. Щенка он зачем-то взял на поводок, да и не щенка, собственно, а огромного пса, и тот скалится – беззвучно и свирепо. Готовый по первой же команде сорваться с места и вцепиться мне в горло.
- Пеппи! – кричу в темноту, и мой голос срывается на хрип.
Минута – и белая тень скользнула по ступеням, мягко потерлась о мои ноги и устремилась в гостиную – туда, где стоит питьевой фонтанчик и миска с сухим кормом. Проголодалась, бедняга. У кошек удивительное чувство времени. Позови я Пеппи на полчаса позже – она не пришла бы, потому что гуляет далеко, в лесу на другом конце поселка.
Я постоял еще немного, тревожно вглядываясь в подсвеченные бледным небом останки старого сада и борясь с дурнотой. А потом мой ум словно накрыло толстым платком. Не помню, как запирал дверь и как добирался до кровати. Как снял с себя одежду и заполз под одеяло, натянув его до подбородка и обернув вокруг себя, как шерстяной кокон. Очнулся от удушья, которое все усиливалось. С трудом разлепил отяжелевшие веки. Сквозь трисы не проникало ни лучика, ни звездной искорки. Но из прихожей тянулся конус тускло-желтого света. Я скосил глаза и увидел. Оно сидело у меня на груди, огромное и черное – чернее ночи, чернее, чем гуталин или печная сажа. Похожее на гигантскую жабу с торчащими изо рта кривыми клыками. Впрочем, у Чудовища много обличий. Как много их у лжи и жестокости. Заметив, что я проснулся, оно зашипело:
- Идем со мной. Я пришло за тобой и сейчас утащу тебя в ад. В самый ад, да. Ты там уже был, не правда ли? Ну, и как? Понравилось? Посмотрим, сможешь ли ты пройти через это еще раз.
Я слушал его, обливаясь холодным потом, и понимал, что не смогу. Что сойду с ума. А оно уже тащило меня. Давило всем своим весом на грудную клетку, так, что у меня, кажется, трещали ребра, и неотвратимо увлекало во тьму. Я лежал в постели, не сдвинувшись со своего места ни на дюйм. И в то же время неуклонно сползал в пропасть, не в силах ни за что уцепиться. Ни за темноту, ни за свет, ни за ставшую вдруг ледяной подушку.
Два кровавых огня метнулись через комнату наискосок. Моя Пеппи – альбинос, и глаза ее, небесно-голубые днем, в темноте горят красным. С рычанием она вцепилась Чудовищу в холку и отодрала его от меня, сама усевшись поверх одеяла, заслонив меня своим крохотным пушистым тельцем от мерзкого порождения бездны. И весь остаток ночи они сидели так – друг напротив друга, моя маленькая белая кошка и Чудовище. Глаза в глаза. Сцепившись в безмолвном поединке.
А потом клыкастая черная жаба сдулась, как проколотый воздушный шарик. И все, что наполняло ее, злоба и лютая, бешеная ненависть к людям и ко всему живому, вышло из нее со свистом и рассеялось в воздухе. Мне сразу же стало легче дышать. От кошки струилось тепло, я согрелся и уснул.
А утром... Я проснулся и, нащупав на подушке пульт, нажал кнопку. Трисы поползли вверх, и в комнату широким потоком хлынул солнечный свет. Я почувствовал, что здоров. Нет, голова еще кружилась. Но температура упала, и тело снова было моим – послушным и гибким, не тряслось в ознобе и не болело. У меня под боком безмятежно посапывала Пеппи. И мир вдруг показался удивительно светлым, обновленным. И нем что-то изменилось, неуловимое, и в то же время очень важное, и что-то изменилось во мне. Я словно вернулся из долгого-долгого путешествия. Вернулся домой, туда, где нет страха.
Я лежал и представлял себе, как проведу этот день. И еще много прекрасных дней. А по ночам не буду затемнять окна, и комната омоется звездным блеском, как живой водой. Может быть, я и трус, но моя кошка – смелая. А смелых боится Чудовище. Оно ведь само по натуре своей трусливо. А больше всего оно страшится любви. Потому что любовь – это свет, способный отогнать самую злую тьму. Моя кошка меня любит.