Унылый день расползался по улицам серым туманом. Город отсырел, но, покорный старой привычке, тек, устремлялся куда-то гладким потоком машин. Мелькал, словно верстами, редкими прохожими, голыми деревьями и серыми фонарными столбами. С мокрого – хоть выжимай – декабрьского неба сеялся мелкий, холодный дождь. Сама природа, казалось, скучала. А люди торопились и чуть ли не бежали, подгоняемые ветром. И хорошо, если он дул в спину. Если же нет, от его порывов и летящей в лицо колючей мороси приходилось закрываться зонтами и рукавами. Я почти слышал сердитые мысли этих бедолаг. Или мне казалось, что слышу. Но на пешеходной зоне, у входа в небольшой сквер, стоял фокусник, а вокруг него собрались дети в разноцветных капюшонах. И даже несколько взрослых маячили с краю темными зонтами. Я подошел и остановился.
Парень, высокий и тощий, в тонкой куртке и красном, как у Санта Николауса, колпаке вязал узлы из разноцветных платков, подбрасывал их в воздух – и в полете они расцеплялись, оседая ему на руки шелковыми облачками. Потом, у меня на глазах, открыл спортивную сумку и показал ее зрителям – пустая. Малыши восхищенно ахнули, когда, сунув туда руку, фокусник извлек на свет рыжую собачку с плюшевыми ушами. Сперва мне показалось – игрушка. Но нет, щенок удивленно крутил головой, таращил круглые, как пуговицы, глаза – и вдруг громко, как-то по-взрослому гавкнул. Над маленькой толпой вспорхнул солнечный, искристый смех и, взлетев к облакам, пробил свинцовую пелену туч. И даже я не удержался от улыбки. Да и как оставаться хмурым, когда дети смеются, а небо голубеет – пусть и крохотным совсем кусочком, лоскутком, но живым, настоящим, прозрачно-светлым. А фокусник подкинул собачонка на ладони, и тот неожиданно взлетел, обрел крылья и унесся куда-то ввысь сизым городским голубем. И тут же сверху на изумленных зрителей просыпались леденцы в блестящих обертках. Я изумленно моргнул, а детишки бросились ловить конфеты, заговорили разом, захлопали в ладоши.
- Все, - сказал парень, улыбаясь, - небольшой перерыв.
Почему-то я ожидал, что сейчас он пустит шапку по кругу. Мало ли, студент подрабатывает перед праздниками. Но он ничего такого не сделал. Зрители рассеялись, а фокусник закинул сумку на плечо и, сунув скомканные платки в карман, зашагал вглубь сквера. Я догнал его и окликнул.
- Да? – парень обернулся.
- Простите, - извинился я. – А куда делась собачка?
- Собачка?
Его глаза смеялись.
- Я понимаю, что у фокусников свои секреты, но... Это все-таки животное, а не платок.
- Да все с ней в порядке, - парень похлопал по своей сумке и оттуда высунулась любопытная собачья голова с острой мордочкой и блестящим носом. – Лори обожает со мной работать. Настоящая звезда цирка, - он усмехнулся. – Сейчас пущу ее побегать, а сам перекушу. Хотите горячего чая?
- С удовольствием, - согласился я. – А у меня есть печенье. И хлебные палочки.
- Прекрасно!
Мы присели на скамейку, сперва расстелив на ней пару пакетов из Лидла, чтобы не намочить брюки. И фокусник, которого, как выяснилось, и звали почти как Санта Николауса – Николас – достал из сумки термос с чаем. А я извлек из рюкзака пакет с печеньем. Щенок по кличке Лори покрутился у наших ног, потом нырнул в гущу мокрых кустов, вынырнул, отряхиваясь, и унесся вдаль по аллее сквера.
- Не убежит? – забеспокоился я.
Парень тряхнул головой.
- Неа... Она умная. Почти как человек. Любую команду понимает с полуслова.
И с этими словами он отвинтил крышку термоса и налил чай в два бумажных стаканчика.
- Интересное у вас хобби, - сказал я.
- Да? – он, казалось, искренне удивился. – Хобби – это что-то несерьезное все-таки. А мне хочется верить, что я делаю нечто важное.
- Конечно, - поправился я, - развлекать детишек это...
Николас передернул худыми плечами.
- Ерунда по-вашему? Все, что не приносит денег, почему-то считается ерундой... А вот послушайте, что я вам расскажу.
Устроившись поудобнее, я отхлебнул чай – он и в самом деле оказался очень горячим и каким-то особенно вкусным, пах медом и цветущим лугом – и приготовился слушать.
- Однажды мне приснился сон, - начал Николас. – Собственно, я часто вижу сны, но в основном какие-то глупые. А в тот раз... Мне снилось, что я иду по улице и слышу разговор двух прохожих. Две девушки, и одна другой говорит: «С тех пор, как Марек умер, он очень изменился». «Да ну, - отвечает вторая, - он всегда был занудой и таким остался. С ним и поболтать-то не о чем. И всегда было так». Логика снов, она, вообще, странная. Обычно что в них ни происходит – ничему не удивляешься. Это как будто другой язык, не совсем человеческий... В котором вместо слов – нелепые символы, образы из подсознания.
- Вы, случайно, не психолог?
Николас усмехнулся.
- Нет, я в офисе работаю. Не важно. И я, помню, подумал во сне, как это они говорят о мертвом человеке, будто о живом? Догнал их, спросил. Симпатичные девчонки, веселые, обернулись ко мне разом. Улыбаются. «А у нас, - говорят, - такой прибор изобрели, который измеряет радость. Со шкалой от нуля до ста. И когда на нем меньше двадцати трех – человек болен. А если опускается ниже восьми – то считается, что мертв». «Почему?» - изумился я. «Он ходит, как мертвый, смотрит, как мертвый, говорит, как мертвый». Ну, это же все во сне. Вы понимаете?
- Да, - согласился я, удивляясь, для чего он мне все это рассказывает.
Сны – нечто глубоко личное, даже, я бы сказал – интимное. Мои бы ночные картинки вытащить на свет – вот бы все обалдели. Я даже покраснел от такой мысли.
- Я еще поинтересовался, а что бывает с этими мертвыми, ну, в смысле, потом. Но тут началась какая-то бессмыслица.
Вернулся щенок – весь мокрый, в грязи и бурых листьях – и, легко запрыгнув Николасу на колени, принялся лизать его щеки. Тот, смеясь, отворачивался.
- И что? – спросил я в недоумении.
- А потом я проснулся и пошел на работу. Моя контора – недалеко от дома, так что решил прогуляться пешком. Это было год назад. Такой же слякотный, темный декабрь. Над мостовой висел туман. И люди скользили в нем, как призраки. И вроде праздники близко. Семейное застолье, подарки... Светлое рождество... Но на всех лицах – печаль, заботы и предчувствие плохого. Даже у детей – страх в глазах. И никакой радости. И стекло – у всех глаза стеклянные, мутные, неживые, - вздохнув, он сгреб собачонка в охапку и посадил в сумку. – И тогда я понял, они все умерли, эти люди. Мы все умерли. Правы были девчонки из моего сна. Я живу в мертвом городе. Возможно, в мертвой стране. В мертвом мире.
- Ну, это вы зря, - осторожно сказал я.
Николас пожал плечами.
- Не знаю. Может быть.
- И поэтому?
- Да, поэтому я решил дарить радость. Где только возможно. Кому возможно. Детям, взрослым... Всем, кого еще можно спасти. Вырвать из мертвого сна. Я ведь не только фокусы на улице показываю. А еще и блог веду со всякими анекдотами, шутками, притчами. На работе вот... купил всем коллегам подарки к празднику. Каждому – что-то свое, пытался угадать, что человеку понравится, чего он хочет.
- И?
- Все благодарили. Но только один улыбнулся. Ладно, - он снова вздохнул. – Мне пора. Спасибо за компанию.
Он легко поднялся и, подхватив сумку со щенком, зашагал к выходу из сквера. Я остался сидеть, размышляя. Да, собственно, и не думал ни о чем, а просто смотрел, как расплываются в мелких лужах дождевые круги. Быстро темнело, и вдоль всей аллеи зажглись круглые фонари. Но светили они тускло, сквозь серую вуаль тоски.
Мне стало холодно, словно сама зима, мокрая и промозглая, заползала в рукава и за шиворот, и продувала насквозь жестоким ветром. Я встал со скамейки и побрел назад. Николас стоял на прежнем месте, в белом круге света от фонаря. И снова летали в воздухе разноцветные платки, искрясь и переплетаясь, и сверкая мелкими дождевыми каплями. Я покачал головой. Мир, может, и болен, но точно не мертв. Мимо спешили усталые прохожие. Сгорбленные, простуженные, пугливые, пропитанные сырым туманом. Но вокруг фокусника толпились дети. И они смеялись.