На сцену выскакивает Полиграф Шариков: вид расхристанный, ботинки в ошметках засохшей грязи. Поддёргивает короткие мятые штаны на подтяжках, громко трубит в серый носовой платок, затем, теребя его мохнатыми пальцами, обращается к публике:
- Я это… судить вас буду. Я сёдня главный. Доставайте свои поэмы.



На сцену степенно выходит профессор Преображенский – в костюме, при галстуке, с тростью. Гневно сверкает очками в сторону Шарикова:
- Вы бы сначала поздоровались, милостивый государь.
- Не учите меня, папаша. Лучше вот… вступительную речь толкните, я не обучен складно калякать.
- Какой мерзавец, - сквозь зубы цедит профессор и, меняя тон, обращается к залу:
- Здравствуйте, уважаемые дамы и господа. Пока данный экземпляр (указывает глазами на Шарикова) не приступил к судейству, я позволю себе пару замечаний общего характера. Я преклоняюсь перед людьми, избравшими сложнейший путь из возможных, то есть, перед вами. Насколько я понял, конкурсное задание не содержало требования написать буриме (стихотворения, в котором все рифмы заданы заранее). Можно было и самому придумывать рифмы (нерифмы, точнее): это бы упростило задачу и положительно отразилось на качестве произведений. (Выполнить легкий трюк без помарки гораздо проще, чем сложный, не правда ли?) Но вы, дорогие друзья, решили вогнать свое творчество в неимоверно жесткие рамки – у иных стихов на прокрустовом ложе технических ограничений аж дыхание перехватило, а иные и вовсе задохлись, не дождавшись хирургического скальпеля.
Как пример трюкового стихосложения – ценю эксперимент данного конкурса очень высоко. А относительно качества произведений... так сказать, относительно содержательной их стороны… безотносительно к стороне формальной… тут, знаете ли… эээ…
- Хорош уже… Про качество - моя тема, - нетерпеливо перебил Шариков, - я вас не звал сюда, сами потащились за мной. Так и не мешайте. Короче, начинаю. Что понравится – оставляю, что так себе – полетит в мусор.
- Мерз-за-веццц… - едва слышно шепчет профессор, перекатывая желваки.


Замечательное произведение, я всё понял. Собакам – палку, кошкам – селедку, а ЛГ не любит редиску. Жизненно. Пять.
Оставить.


Какие воспоминания… Ненавижу швейцаров! Воу-уу!
И зачем автор рассказал о моем прошлом? Всю душу вынул… Кто-то, может, ухохатывается, а я… а я… (Шариков стоит, тряся нижней губой).
В топку стих – шибко грустный он.


Качать на руках автора, ведь круто написал! У меня в голове такой же муравейник: картинки, ботинки, картонки и маленькие собачонки… И слова всё наши, пролетарские: «подонки»… «изгадить»… Я тоже так говорю.
Оставить.


Что-что, профессор? «Смысл стремится к нулю»? Врёте вы всё. Разве пуста фраза «продукты – не картонки»? Между прочим, сейчас столько бумаги в колбасе… одна подделка кругом, мне ли не знать? Спасибо за пролетарскую постановку вопроса, товарищ.


Тихий голос Преображенского: «Тема не раскрыта в полной мере: зрелище получилось не настолько уж неприглядным, как того требует замысел, но всё равно – рассказик вполне себе гармоничный. Да-с. Недурно.»

Шариков: Доло-ой!!! Всё, что Преображенскому нравится, сразу и без раздумий – в топку. Чужим духом пахнет.


Последнее предложение больно мудрёное, я чот не понял. А окромя этого не за что поругать, и вопросы важнейшие подняты: почему коротышка это редиска, почему в журнале Мурзилка текста нет. Действительно, почему? Редактор, может, в запое? Вот так от малого и переходим к большому, к проблемам, так сказать, со-ци-яль-ным, к вопросу о рабочей дисциплине.
Оставить.


Срочно в топку! Нечего тут… ишь, прикольчики… проще надо, и чтоб тема была острая, как моя щетина. Не люблю, когда слишком всё складно… Пусть вшивые интеллигенты умничают (тут Шариков почесал голову ногой), а нам, пролетариям, такое искусство не по душе. Наихудшее стихотворение.


А нравится. Такая умная повесть… Прямо про меня, но «наоборот»: я пью, курю, пою, а в счастье не верю… И такие ведь слова душевные: гули-гули… фигли-мигли… И главное, такая гениальная рихма в конце напрашивается: гули- …ли. Ой, я не слишком громко это сказал? А то профессор давно грозится мышьяком меня… того…
Короче, этот шедевр надо распечатать и распространить.


Тоже ничего так стишец. Думаю: когда ж я так «отожрусь», что тарелка станет моим «несчастьем»? Оставляю стиш для вдохновения, до и после еды буду читать.


Думаю, думаю: выкинуть или нет? Смысл есть, а чо. Мужик раз в год выпендривается перед своей пассией, жрать сам готовит. Пожалуй, оставлю: нравится, когда про еду.


Чур меня, срочно в топку такие вирши! Буржуйские замашки, понимаешь! Ишь, раскатала губешку, песца ей! И гладенько так написано… почерк ро-овный, сразу видно, не наш человек. До-лой! До-лой!


Гнать в шею! Заявляю авторитетно: не у каждого пса есть будка, даже и у меня не было, хоть я получше любого Рекса. И нечего душу травить такими виршами. Где топка?


Ну очень сладко звучит, не похоже на мой лай. Это не нравится.
Преображенский говорит, что сначала была в 8 строчке рихма "мужская". Но автор её исправил. И теперь-чи нет ни одной самцовой рихмы! Нельзя притеснять мужчин! За такое отношение к сильному полу - в топку весь стих.


Не нравится, когда ругают нас, мужчин. За это – расстрел на месте. Пиф-паф.
Было только одно достоинство у изничтоженного стишка - музыкальность вот этой строки:
И рожу твОю, сморщенней редиски
Так напевно… твОю… мОю… я расчувствованно вОю…


Сначала не понравилось: почерк ровный, не пролетарский. А потом себе командую: ты в смысл вдумайся, чо почерк-то? Вдумался. Всё равно не въехал. Людишки отклонились от сюжета. А как именно, можно подробности? Змей не искушает… а почему? Путано всё это… Оставляю стих в живых, чтобы потом разобраться.


Коротко и ясно. «Лаконизм», - сказал бы мой профессор. А я скажу – аморалка. В топку. Мы, Шариков Полиграф Полиграфыч, только мужескому полу измену разрешаем. А вы, дамская братия, и думать о том не могите, ибо нефиг.


Сразу в топку. Потому что зло берёт, не люблю мастеровитых. Заданные словечки так «ор-га-нич-но» прижились тута, что как будто так и были… Па-думаешь… я тоже так умею… напишу завтра… А этот стих - сжечь, чтобы никто потом сравнить не мог)


Начало – на выкидыш, конец – оставить жить. Начало – бесит своей э-э-э… «гар-мо-ни-ею», и ещё этой… «силой ино-сказании-е-я» (смотрит на Преображенского, вспоминая его лексикон).
А конец – что надо: круто навороченный, как узел змей, и не очень понятно, откуда чей хвост растёт. Ну… пусть живут «змеюки». Хотя, по правде, хочется их придушить.


Каждая строчка –отдельная картина, и даже ничо так, выразительная. А в целом – круговерть из мух, ворон и орлов на фоне корзин, котов и тарелок. Я впечатлён увиденным… Оставляю.


Нравится эта мистика. Будильник, сталбыть, надрывается, но он какбэ невидим: на столике, куда его вчерась поклали, его почему-то нету! А звук есть, во как. И ещё есть шкалик (не пустой, надеюсь!?). Всегда бы так утро начиналось!
Атака – наше слово, пролетарское. Нравится. Весь стих за него люблю. Вы не букашка, а сорока? А я вот бывший пёс. Будем знакомы!


Хм…хм… Преображенский наверняка бы начал мести пургу: почему небёдрами виляет, почему на фоне некарты? А если бы бёдрами на фоне карты – то что?
А вот я так думаю: должны быть в стихах загадки.…
Красиво же: она взяла нерукой нежурнал, села на нестул, подвинула к себе нетарелку с неедой… Музыка жизни… Не так ли? Оставляю эту нерифму.


Сначала не понравилось, хотел выбросить, а потом, когда мозги скатались в комок от прочитанного, понял: это высокая поэзия. Люблю «туманный морок» в черепной коробке. Оставляю.

================================
Шариков, довольный содеянным, удаляется, шаркая ногами по полу и немелодично насвистывая. Попрощаться он, разумеется, забыл.
================================
Профессор Преображенский, тяжко вздыхая, бережно поднимает мусорную корзину и извлекает из неё отвергнутые Шариковым тексты. Пробегает глазами, а потом складывает в папочку и куда-то несёт, прижимая к сердцу… "Устрою я тебе судейство, пан Бездарь", - слышится его зловещий шепот.

- Вот, господа ведущие, примите Шорт-лист от Шарикова. Он просил меня передать.
И профессор подает ведущей листки из мусорной корзины:

2. Татьяна Смирновская:
Смотрю в окно— чудесная картина
5. Лора Бар:
Инструкция по эксплуатации мужа
7. Александра Одрина:
Нет, я тебе, товарищ, не помощник!
11. Женя (Гнедой):
мечтала о подарке я песцовом
12. Женя (Гнедой):
папа-главный, я-помощник
13. Елена Тютина:
Вредный совет школьнику
14. Лора Бар:
что бывает, когда не следуют инструкциям
16. Елена Тютина:
Надоела подруга - Рутина
17. Марина Старчевская:
Плохой стиш

- Стихотворение - № 7 Александры Одриной Шариков поставил на 1 место. Да-с.
- Имею честь откланяться, уважаемые дамы и господа!
Преображенский удаляется с чувством выполненного долга.